– Слышь, Цынгиляев, это что у тебя за избой за кучи овощей?

– А выросли, убрать не успел! – весело забелел зубами калмык.

– Ты это брось! Я серьезно спрашиваю.

– Ну если серьезно, то с поля подсобного хозяйства.

– Ты знаешь, что это хищение урожая, социалистической собственности, точнее?

– Знаю, что это ротозейство и головотяпство руководства хозяйства.

– Как? – разинул рот участковый.

– А так. Не вывезли с полей вовремя урожай, заморозили. Так хотя бы вози скоту на корм. Нет же, до этого не додумались. Народ с голодухи стал таскать с полей уже негодный овощ. Но не трожь, это государственное! Пригнали бульдозер, и он сравнял все с землей, вперемежку со снегом. Вот тогда я и взял санки и поехал, хоть что-нибудь найти пригодное в пищу моим землякам. А скот, кстати, на подсобном начал дохнуть от бескормицы. Ну, что мне писать подробно в заявлении, как я расхищал социалистическую собственность?

– Ты, вот что, Цынгиляев, не умничай, спросим тебя – ответь.

– Ну, я и ответил! – опять заулыбался Максим, – До свидания!

И жизнь пошла своим чередом. Хоть скудная, но пища была, если хорошенько постараться. И старухи старались. Они целыми днями чистили картошку, мыли, сушили, толкли, рубили капустные листья, жарили. Но кроме темной похлебки и черных картофельно-капустных оладий ничего не получалось. Но это была еда. Спасение от голода. И можно было видеть, как калмычата в одних рубашонках, смеясь, и обгоняя друг друга, кто босиком кто в каких-то опорках на ногах, бегут к канаве-траншее. Быстро разгребая снег, они хватают пласты листьев, накидывают в мешок или корзину ледяных картофелин и еще быстрее бегут в избу, покряхтывая:

– Ех, ях! Ех, ях!

Так у них бывало несколько раз в день. Ну, если кто шел с ведром, вниз к речке, тот был одет более основательно. Воду в гору таскать было трудно, калмычонок скользил, падал и летел вниз кубарем с ведром. Ребятня, катающаяся невдалеке с их косогора, с удовольствием наблюдала эти моменты. Так было и раз и два и три, пока более взрослый местный пацан, не хватал у обессиленного калмычонка ведро, зачерпывал его полным и бегом заносил до самых саней.

– Молодец! – похлопывал он сопящего калмычонка, еле поспевающего за ним, – Три раза нес, три раза падал и даже не заплакал. Вот, учитесь у него, балбесы! – наставлял он своих друзей, только что закатывавшихся в смехе от падений калмычонка, а теперь наблюдавших за милосердностью своего вожака. И по-разбойничьи свистнув, он с разбегу катанулся прямо в кучу стоящих пацанов, и слетевши с ног, они, крича и хохоча, кувырком летели вниз по раскатанной горке.

Калмычата то и дело выглядывали из сенцев, но кататься с местными не решались долго. Да и было не на чем. Но калмычата сначала просто не знали, что кататься с ледяной горки можно было хоть на чем. Хоть на куске фанеры или картона, на обрывке клеенки, на санках, на обледенелой доске. А калмычатам еще и не в чем было кататься. Старухи уже вычислили, что катающиеся пацаны с горки, и рвут одежду и обувь быстрее, и вывалявшись в снегу становятся мокрые, потому, что много раз заходили к ним сушиться у печки. Поэтому одежду и обувь, какая была, очень сильно берегли. За хлебом в очередь сходить, или по селу пройти – милостыню просить, одежда и обувь были нужнее, и должна была быть сухая. А тут с горки просто так не прокатишься, скатившись вниз не успел вырулить – плюхнешься в речку в полынью, родники которой не замерзали даже в трескучие 40 градусные морозы. Плюхаться в речку никто не хотел, но случаи бывали. Но дети есть дети и их желания непреодолимее всего.

Калмычата все чаще выбегали из избы и, постояв минуту, другую на морозе, посмотрев на катающихся разом убегали домой. Но однажды от калмыцкой избы вышел пацаненок, одетый непонятно во что. Замотанный платками сверху шапочка, явно бабкина, сверху подпоясанный халат, тоже старухи. На ногах были известные валенки – бахилы, которые были дежурные. В руках у калмычонка был неглубокий алюминиевый тазик. С трудом, переставляя ноги в валенках, которые доходили ему до паха, он бесстрашно подошел к кучке пацанов, которые с интересом смотрели на него и не поехали вниз.

– Ребя! Смотри, сейчас калмычонок на тазике поедет!

Из раскрытых дверей сенцев торчали головы ребятишек и старух, которые смеялись и подбадривали своего товарища. Катавшиеся ребятишки довольно дружелюбно приняли калмычонка. И даже задиристый Юрка Верхотуров звал его сюда и показывал вниз:

– Давай катись, посмотрим, как ты катаешься.

Калмычонок деловито подошел к началу горки и стал усаживаться в свой тазик. Но, негнущиеся высокие валенки никак не позволяли ему сесть как надо. Наконец, он брякнулся задом на тазик, но тот выс-кользнул из под него и, весело юля из стороны в сторону, зазвенел вниз. Юркий Вовка Коваленко с размаху плюхнулся на свои санки и пустился в погоню. На повороте тазик опрокинулся и зарылся в сугроб. А Вовка метко выхватил его из снега, будто всегда только и занимался этим делом, пробуравив немного головой сугроб. Калмычонок озадаченно смотрел вниз. Вскоре Вовка, с мокрым лицом, доставил тазик и помог калмычонку сесть в него. Калмычонок радостно улыбался, узенькие щелочки глаз стали еще меньше.

– Ну, пиши письма! – заорали пацаны и калмычонок поехал с горы.

Сначала его крутануло несколько раз на выбоинах, но он крепко держался за края тазика.

– Ты смотри, усидел! – восхищались пацаны, видя как, набирая скорость, он несется уже по самому крутяку горки, – Смотри, несется быстрей, чем мы!

– Так он не рулит, не тормозит! – раздавались реплики.

– Вот в том-то и дело, что не рулит, сейчас в полынью ухнет!

И пацаны один за другим, разбежавшись, падали на свои санки или ледянки и неслись вниз.

Почти в конце горки, ребятишки насыпали приличную кучу снега, утрамбовали ее и получился своеобразный трамплин, после которого, обычно, прилично шмякнувшись о выбоину в снегу, надо было срочно поворачивать вправо, чтобы уйти от прямого попадания в незамерзающую полынью. А если умело подрулить вправо, то еще можно было катиться сначала по берегу, а потом и по замерзшей части реки. Пацаны бравировали друг перед другом мастерством своего катания, проезжая от полыньи буквально в метре. Некоторым не удавалось вырулить, и они, под всеобщий громкий хохот и даже с помощью пацанов бежали срочно сушиться в котельную гаража. Дома за зимние купания полагалась порка.

Калмычонок этого не знал и купание ему было обеспечено. Ребятишки это знали. А он, зажмурив глаза, крепко держался за тазик, даже когда его шмякнуло с трамплина, и, крутясь вместе с тазиком, плюхнулся в полынью.

– Ногами тормози! – вдогонку кричали пацаны, но было уже поздно. Да и как это сделать калмычонок не знал.

Плеснувшись по сторонам, вода заколыхала наездника некоторое время на месте, благо течение здесь было незаметнее. Потом лениво его развернуло и потащило к кромке льда. Наверху пацаны хватались за животы, а те, что съехали вниз, тоже были с веселыми искорками в глазах, но не на столько. Они понимали всю серьезность положения неуклюжего пацана.

– Смотри, под лед утянет! – кричали они и бежали к краю полыньи.

Сообразительный Генка Кадуцкий плашмя улегся у края полыньи и торчком опустил свои санки у края полыньи до самого дна, держа их за веревку. Тазик под калмычонком наполнился водой, подмочив и одежду седока. Валенки тоже наполнились водой и благодаря их тяжести, голова у него была наверху. Он как будто полулежал на спине. Теперь глаза калмычонка были широко открыты от ужаса, он хватал ртом воздух и не понимал, что же произошло.

– Тазик брось! Тут не глубоко! – наперебой орали пацаны, – Вставай на ноги!

Но калмычонок не понимал, и еще крепче держался покрасневшими руками за тазик. Наконец его развернуло течением и подтащило ближе к Генке, к кромке льда. Изловчившись, он схватил калмычонка за ши-ворот и потащил к себе. Лед под ними затрещал.