И какие же мелочи мне вспоминаются! И зачем-то я пишу об этом? И если кто-то из моих одноклассников или их потомки прочитают эту мою книгу, пусть не обижаются на меня за то, как я здесь, возможно, негативно представляю моих одноклассников. Они так запомнились мне в моём детском восприятии.

Вот вспомнила, что мой одноклассник Максимов имел привычку есть свои козявки из носа, называя их «су´шенками». Эко, чего запомнила!

Многое может напомнить давняя фотография. Со мной учился мальчишка по фамилии Люцер – немец из высланных волжских немцев. Если не путаю, он жил с какой-то роднёй, потому что его мать разбилась в шахте, упав на рудоспуске. Я запомнила похороны этой несчастной женщины в гробу с обвязанной головой. Маленький Люцер, ему было тогда лет пять или шесть, окаменело стоял у гроба и не плакал. Какая-то бабка растормошила его: ты, мол, поплачь, больше ведь никогда не увидишь свою мамку. И вдруг мальчишка весь сморщился и так безутешно и жалобно заплакал, что я разозлилась на бабку: зачем-де его «разжалобила». Мальчонку пришлось увести от гроба. Это было во время войны, когда женщины допускались к работе в шахте – мужчин не хватало, а женщины просились в шахту, потому что за этот тяжёлый труд давали талоны на продукты.

И вспомнился мне ученик-переросток по фамилии Щелконогов, по кличке Щелкан. Его неоднократно били взрослые за воровство, чаще всего чего-нибудь съестного. Мать не могла прокормить сына и дочь. Щелкан с задатками главаря был обозлён на весь мир.

Он был довольно любознателен. Помню, расспрашивал меня даже о пионерах-героях. Но мой статус лучшей ученицы в классе разъярил Щелконогова, и он стал всячески издеваться надо мною. Однажды сильно меня толкнул, я упала, больно ударившись о парту. Учительница вступилась за меня, и именно в это время в школу зачем-то пришёл директор Павел Михайлович – его Щелконогов за угрозу исключить из школы боялся. О приходе директора сообщила Татьяна Ильинична. И чтобы Щелкан не выскочил из класса, она заслонила собою дверь. Щелкан сильно толкнул учительницу в грудь, выскочил из класса и где-то спрятался от директора.

Хронический второгодник Щелкан начинал учиться с моим братом Геркой, потом с другим братом – с Женькой, затем стал учиться в классе, в котором училась я. Всячески обзывался, делал мне разные пакости. А кличку он мне дал «Помещица»! Как я понимаю теперь, эта кличка носила «классовый» характер и задевала честь всей нашей семьи. Мы жили в большом доме большой семьёй и в относительном достатке, с папой и мамой, а у Щелкана были только мать и младшая сестра, а в доме голодуха и бедность. И Щелкан решил выместить на мне свою «классовую» злобу. При этом пригрозил, что, если я пожалуюсь дома или учительнице, он меня побьёт по лицу цепочкой от стенных часов. Запугал меня насмерть. Я боялась ходить в школу. Об этом каким-то образом узнал брат Женька и объявил Щелкану войну. Более сильный Щелкан избивал Женьку до крови, но Женька в течение длительного времени дрался с ним ещё и ещё. И Щелкан отстал от меня. А потом он в очередной раз что-то натворил, его исключили из школы, и он куда-то исчез из села.

Я мало что знала в последующие годы моей жизни о своих бывших одноклассниках. Может, просто не помню. Но хорошо помню, что мы, ребятня, вступили в эту жизнь, приняли её как данность и не подозревали, что она может быть другой. Ох, где же вы, те ученики? Наверное, многие уже в земле.

В моём детстве одним из ощущений праздника было моё удивление. Другой приметой – не столько само веселье, сколько ощущение, что мне хорошо, потому что всё вокруг меня не так, как всегда. Иногда захватывало общее веселье. Но иногда хватало одной лишь яркой детали или необычного явления, чтобы пришло ощущение праздника.

Почему-то за три года, что я проучилась в Верхних Карасях, в школе не было ни утренников по случаю торжественных всенародных дат, ни новогодних ёлок. И я не помню, как меня принимали в пионеры, но запомнила лишь один «пионерский» день, когда нам надо было прийти в школу на «сбор». «Тётя из Непряхино» о чём-то рассказывала, я слушала её в пол-уха, а потом она поставила на стол «какую-то странную штуку», сказала, что это прибор и называется он микроскоп. Выдернула у одной из учениц волосок с головы, положила его на кругленькое стеклышко под трубкой, подкрутила что-то и дала нам по очереди смотреть в «верхний глазок» трубки, и мы видели не волосок, а толстенную палку. Потом мы рассматривали, как выглядит часть крыла бабочки под микроскопом, но больше всего поразило, как в прозрачной и чистой капельке воды плавают какие-то «соринки», не видимые глазом, если капелька воды находится просто на стекле, а не под микроскопом.

И запомнилось, как однажды в школе к какой-то дате нам вручили по одному яблоку. И это был тоже праздник.

На Урале яблони, кроме мелких и кислых ранеток, из-за долгой морозной зимы не росли, поэтому свежие яблоки до нас никогда ещё не доходили, я видела их только на картинке в книжках или читала в сказках нечто совсем волшебное, типа: «золотое, наливное, видно семечки насквозь» – в «Сказке о мёртвой царевне» Пушкина. А тут старательская бригада дяди Володи Конюхова, Зойки Конюховой отца, закупила где-то далеко, чуть ли не в Казахстане, целый мешок яблок. Да каких! Как я сейчас понимаю, это был сорт апорт, отличающийся крупными и яркими плодами. А запах!

Всем классом мы были удивлены и обрадованы. Даже хулиган Щелкан, подобрев от такого необыкновенного дара, подошёл на улице к Зойке Конюховой, манерно пожал ей руку и сказал: «Передай привет отцу!»

А я принесла это чудо-яблоко домой, и сразу по дому поплыл яблочный аромат – хотелось нюхать и любоваться. Но бабушка объяснила, что яблоко лучше съесть, а то испортится. В это время Гера и Женя учились в Непряхино, были «не наши ученики», приезжали на каникулы, как и сейчас, в праздничные дни. Яблоко разрезали на дольки, чтобы досталось всем. Ребята моментально сжевали свою порцию. Маленький Генка, получив кусочек яблока, пускал слюни, жадно обсасывал и грыз его. Я старалась жевать яблочные дольки как можно медленнее, продлевая удовольствие от вкуса. Бабушка взяла одну маленькую дольку – положить её в чай для вкуса и запаха. Родители отказались от угощения, найдя какую-то причину. Они схитрили, чтобы нам, детям, больше досталось.

Поскольку в то время у меня был период активного рисования, в моих рисунках появился яблочная тема. Я рисовала яблоко по отдельности, раскрашивая его бока цветными карандашами. Изображала и целое дерево, на ветках которого висели ну очень крупные яблоки, соизмеримые по величине, наверное, с арбузом. Увидев мой рисунок, братец Женька критически заметил: «Таких яблок не бывает!» Ну и что? По своей наивности и незнанию я думала, что и арбузы растут на деревьях. И жалела я, что не могу передавать на рисунке чудесный запах…

Так о чём это я? О праздниках. Приходилось мне видеть, как «гуляли» в деревне взрослые, и мне это совсем не нравилось: взрослое застолье было пьяным, ошеломляюще шумным, крикливым и заканчивалось порою плохо – скандалами, даже драками, безобразным ором и пьяными слезами.

Справедливости ради сказать, праздники взрослых не всегда были пьяными. Но можно ли считать праздником, например, выборы депутатов? Никто не напивался, хотя какое-то возбуждение среди взрослых наблюдалось. С утра пораньше они принаряженные спешили в местный клуб, на котором вывешивался красный флаг. Наша бабка даже норовила прибыть к клубу первой ещё до открытия избирательного участка, чтобы быстрее проголосовать – мол, такая она передовая, но больше для того, чтобы побыстрее освободиться для домашних дел. А я не понимала, зачем надо было так спешить, потому что всё и дело-то было – опустить листочек бумаги с написанными фамилиями в урну. Ещё и слово урна – непонятное, по созвучию нехорошее, бабушка ночной горшок называла «урыльник». Меня смущали и другие непонятные слова: «выборы», «депутат», «голосовать», «блок коммунистов и беспартийных».