Запомнила я фамилию депутата, которого с деланым ликованием выбирали взрослые – Белобородов. «С белой бородой? Не дед ли Мороз?» – недоумевала я.

На тех запомнившихся мне выборах куда-то выбрали и моего папку. Собравшиеся в клубе вдруг зашумели, загалдели, схватили папку и начали подбрасывать вверх. Это называлось «качать». Мне стало жалко папку, даже страшно за него – не уронили бы, а он смеялся и был не против того, что его качали. Но, может, память моя соединила два разных события – выборы и награждение? После войны папку наградили медалью «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны». Выдали солидную по тем временам денежную премию, на которую папка приобрёл взрослый и детский велосипеды, а мама купила красивые материи себе на платье.

Почему-то тогда никто не праздновал дней рождения. Я даже и не знала, что такой день можно праздновать, и в семье у нас никто никого не поздравлял и подарки не дарил.

Иногда взрослые по собственному усмотрению устраивали праздник в Пасху или в день св. Троицы, но праздновали больше по традиции, помня их с детской своей поры. Пусть храмы снесены, батюшек извели во время религиозных гонений, но почти в каждом доме можно было увидеть икону Божьей Матери или Николая Угодника. А моя бабушка все церковные праздники помнила, рассказывала, как они проводились «раньше». И не только рассказывала, но на Пасху красила отваром луковой шелухи яички, а на Троицу пекла пирожки, собирала в чистый узелок всякие вкусности и отправляла нас в лес на поляну, вроде бы поиграть, повеселиться, а получалось – праздновать Троицу. Кто-то из старших детей выполнял наказы своих домочадцев – выбирал на поляне молодую берёзку, ветки её украшали цветными ленточками. Солнышко светит, мягкая весенняя травка, берёзка такая красивая – от всего этого рождалось в душе ощущение праздника, хотя смысла его мы не понимали. Мы угощались принесённой из дома едой, веселились, пели песни, играли.

А самым хорошим и весёлым праздником была новогодняя ёлка. С Рождеством мы её не соединяли. В советское время первые детские ёлки стали проводиться при Ленине, потом они были на какое-то время запрещены и снова разрешены Сталиным. Надо же было как-то отмечать наше «счастливое детство»!

…Самая первая ёлка случилась у меня в Непряхино, ещё в дошкольный мой период.

Моя мама иногда уезжала в Непряхино по делам – в командировку. Заодно навещала свою мать, братишку с сестрёнкой, везла им гостинцы – жили они там впроголодь. Я всегда ныла, просила маму взять меня с собой, но она не хотела обременять меня дорогой.

И вот однажды зимой у наших ворот остановилась упряжка: лошадь, сани-розвальни, в санях дяденька-кучер. Мама закопошилась дома со сборами, а я, узнав, что она едет в Непряхино, выскочила неодетая, в чём была, и молча влезла в сани. Кучер решил подшутить над мамой, велел мне зарыться в сено, положенное в сани для тепла и мягкости, а сверху прикрыл огромным фамильным нашим тулупом – в нём и папка ездил зимой в командировки.

Я притаилась, свернувшись клубочком в санях. Появилась моя мама. Заметила что-то лишнее. Спросила кучера, что он везёт под тулупом. «Да, собака тут моя лежит! Давай садись сама», – сказал он деланно серьёзно. Но мама, конечно, не поверила кучеру, откинула тулуп, увидела меня с такими трагическими умоляющими глазами, что у неё не хватило духу прогнать меня домой. Позвала только в дом одеться потеплее в дорогу: холодно ведь, зима. А я, боясь, что мама обманет меня, вцепилась в сани намертво. Тогда она вынесла мою шубейку, валенки, варежки, платок, укутала меня, и мы поехали. И я была счастлива! Обычное – «меня не взяли!» на сей раз не получилось.

А в Непряхино, в детском саду, где моя мама до переезда в Верхние Караси работала воспитательницей, в эти дни, оказывается, дети праздновали ёлку, и мама отвела меня туда.

Я была ошеломлена. Яркий свет в зале. В центре стоит наряженная игрушками пушистенькая сосёнка – до самого потолка доходила её верхушка! Почему сосна, а не ель? Да потому что ёлки в наших краях не росли. Леса вокруг были преимущественно лиственными да сосновыми.

Чувствовала я себя от стеснительности, как говорится, «не в своей тарелке». Кругом были незнакомые мне мальчики и девочки. Девочки наряжены снежинками, такие сказочно-красивые, а я – увы – не наряжена. Воспитательница-тётя попробовала меня вовлечь в общий хоровод вокруг ёлки, но я упёрлась, дичась, не хотела танцевать и петь со всеми.

А вскоре я была ещё больше потрясена, когда в зал вошёл, как мне показалось, совсем огромный дедушка Мороз с палкой и с большущим мешком, в котором, наверное, могла поместиться я. Даже в книжках на картинке деда Мороза я не видела никогда, какой он бывает. И я испугалась. Дело в том, что когда я не слушалась, моя бабка иногда стращала меня:

– А вот придёт бабай с мешком и заберёт тебя!

Слово-то какое страшное – «бабай». И только будучи взрослой, я узнала, что «бабай» означает «дедушка». Наша Челябинская область граничила с Казахстаном, соседствовала с Башкирией, и многие тюркские слова переходили в местные наречия…

Праздник продолжался, ребята веселились уже вместе с дедом Морозом. И вдруг дед Мороз подошёл ко мне и спросил:

– А ты, девочка, почему не идёшь к ребятам?

Помолчал, потому что и я стояла молча. Снова сказал, как приказал:

– Ну, давай свою лапку-то!

«Какую лапку? У меня же руки», – подумала я и показала деду Морозу ладошки. Он взял меня за руку, сняв со своей ладони рукавицу. Рука его была тёплая, даже горячая. А он воскликнул:

– Да что это ручонка у тебя такая холодная? Ты, наверное, льдинка! Ну пойдём со мной к ёлке. Я тебе подарок из лесу принёс!

От такого предложения я сразу оттаяла. Пошла, встала в круг с ребятами. И получила от деда Мороза бумажный кулёк, а в кульке – конфетки в бумажках и пряники! Ух ты, как здорово! Оказывается, у деда Мороза в мешке лежали подарки для ребят.

В Верхних Карасях новогодние ёлки для детей устраивались в некоторых семьях, где взрослые были не прочь поучаствовать в этом празднике.

Помню, если было очень холодно – уральские зимы случались ой-ёй-ёй, бабушка укутывала меня, помимо одежды, в ватное одеяло – так, что немного были приоткрыты глаза и нос, сажала меня в цинковое корытце, поставленное на санки, и везла на другой край села – например, к Панковым – на очередную ёлку. Однажды корыто перевернулось, накрыло меня, и я, спелёнутая одеялом, самостоятельно не могла выбраться, а бабушка из-за метели не слышала мой придушенный крик и уехала вперёд. Через какое-то время заметила пропажу, вернулась и подняла меня с дороги, как куклу.

А когда я стала побольше, то вместе с подружками активно готовилась к празднику. Старались заучить подходящие стихи или песенки.

Ёлочные игрушки в селе были не у всех. Например, у Зойки Конюховой сохранился с довоенных времён ящик новогодних игрушек, и она своим ближайшим подругам одалживала их. Ёлки мы устраивали по очереди и веселились чуть ли не весь январь. Ну, может быть, и не весь январь, но сейчас в памяти у меня застряло, что ёлочная гульба была что-то уж очень длительной. Отгуляем у Конюховых, готовимся проводить ёлку у нас, потом у Панковых, потом ещё у кого-то. А моя мама, работавшая в разное время в детских садах, подсказала мне, что игрушки можно делать самим, и показала, как их делать. И мы с подружками взялись мастерить игрушки с большим энтузиазмом. Не было цветной бумаги, мы раскрашивали красками и карандашами листы белой бумаги, которой нас снабжала моя мама. Она приносила с работы конторские книги, бесхозные бланки. Не беда, если на них было что-то написано. Из этих листов мы нарезали полоски и потом склеивали их заваренным бабушкой клейстером в колечки, сцепляя их друг с другом. В результате получались длинные бумажные гирлянды – цепи для украшения ёлки.

Использовали мы также фантики от конфет, фольгу от плиток чая. Никогда это добро не выбрасывалось в мусор. Это – ценность. Съев какую-нибудь карамельку, я старательно прибирала конфетную обёртку в коробочку.