В бабушкину мастерскую часто наведывается маленький, юркий человечек со странной фамилией Бэм. Он толстенький, суетливый, с холеным бритым личиком, с тростью и трубкой, на шее у него всегда повязан пышный шелковый бант, который, видимо, должен обозначать, что владелец его причастен к искусству.
Между собой мама и бабушка называют Бэма маклером. Я много лет не понимала значения этого странного слова — мне чудилось в нем что-то морское, вроде рыбы-макрели. Нередко Бэм является к нам со свертком, а когда бережно и любовно разворачивает его, внутри оказываются то старинная бронзовая лампа, то терракотовая статуэтка, то хрупкая хрустальная ваза. Бэм торгует антикварными вещами, слывет по их части непревзойденным знатоком. Бабушка говорит, что Бэма уважают во всех комиссионных магазинах города, приглашают посоветоваться, оценить редкостную старинную вещь, на них у Бэма особый нюх. Обычно он появляется на мансарде сейчас же после возвращения бабушки из ее странствий по монастырям и горным селениям и с жадностью набрасывается на ее трофеи. Так случается и этой весной…
Да, весна вступила в свои права — с каждым днем становится теплее и радостнее. В Александровском саду зацвел миндаль — деревья окружены легкими розовыми нимбами.
Бабушка еще зимой мечтала посетить одно древнее селение в Восточной Грузии, знаменитое развалинами средневекового монастыря. И вот, когда устанавливается по-настоящему теплая погода, бабушка отправляется в путь, а мне, конечно, грустно, я буду без нее скучать.
Проходит неделя, от нашей путешественницы нет и нет никаких вестей, и мы начинаем беспокоиться — мало ли что может случиться в пути. Правда, мы почти привыкли к тому, что с дороги бабушка весточек не подает, а в один прекрасный день появляется собственной персоной.
То же происходит и на этот раз. Мы сидим в столовой за обедом, когда внизу гулко хлопает парадная дверь, и на лестнице раздается знакомый бодрый голос.
Бабушка! Бабушка приехала! Как же я по ней стосковалась!
Смеясь и визжа от радости, я выбегаю в коридор, следом спешит мама.
В помятой шляпке, сбившейся в дорожной сумятице набок, совсем не похожая на «бабушку», а скорее на веселую девчонку, размахивая небольшим клетчатым саквояжем, стоя на площадке лестницы, бабушка командует:
— Ну, еще поднатужься, Тигран-джан! Еще чуть-чуть!
— Ох и весит же здорово ваше драное сокровище! — ворчит дворник, кося своим единственным глазом. На его плече, поддерживаемый одной рукой, покачивается тяжелый свиток ковра.
— Давай сразу в мастерскую, Тигран-джан! — распоряжается бабушка.
Кряхтя и вздыхая под тяжестью ноши, Тигран поднимается на наш, третий этаж и дальше, по крутой лестнице, карабкается в бабушкину мансарду-мастерскую. И мы все поднимаемся за ним.
Когда ковер разостлан на полу, Тигран задумчиво скребет ногтем небритый подбородок, иронически сверкая единственным глазом.
— Конечно, вам виднее, Ольга Христофоровна, вы — человек ученый. Но я бы такое старье и на стену не повесил, и на пол не постелил… Может, у двери бросил… Так… сапоги от грязи вытирать…
— Уй мэ, страшный какой, рваный какой! — презрительно морщится и Амалия, пробравшаяся на мансарду вслед за всеми.
Да, бабушкин трофей выглядит весьма непрезентабельно, Тигран и его дочь правы: старый ковер, совсем дряхлый, чуть живой! На полустертом ворсе едва угадывается изображение ветвисторогих оленей — они мчатся среди могучих деревьев, запрокинув от страха красивые головы.
— И зачем только ты его тащила? — вздыхает мама. — Ты же намучилась с эдакой тяжестью!
Один Гиви, кажется, не разделяет всеобщего осуждения: присев на корточки, внимательно всматривается в выцветший рисунок. Я смотрю на Гиви и думаю: наверно, эти скачущие сквозь заросли красавцы олени рождают в его голове новую сказку.
— Да ну вас! Ничего вы не понимаете! — с веселым торжеством отмахивается бабушка. — Ковер старинный, чрезвычайно интересный! Вы вглядитесь в вожака-оленя! Какая сила движения, какая грация! И потом, ковер мне подарили. Нельзя же отказываться от подарка — зачем обижать людей? Вы представьте: вхожу в дом, думаю: а не найдется ли у хозяев чего-нибудь любопытного?.. Ну поздоровалась честь по чести и вижу: притулилась в углу на старом ковре старушка. Я присела к ней, поговорили по душам — она мне про всех внуков своих и про правнуков рассказала, их у нее чуть не сотня! Понимаете?.. Рассказывает, а сама вяжет — спицы так и мелькают, так и звенят в руках. Мотки шерсти лежат рядышком, вот на этом самом ковре. А у меня же чутье на старину, вы знаете! О, я сразу вижу, сердцем чувствую: здесь что-то есть! Стала расспрашивать: давно ли в доме этот ковер, откуда привезли? А старушка руками разводит: «С чего ты таким старьем интересуешься?» Ковер она помнит, оказывается, с самого детства! «Нравится тебе, генацвале? — спрашивает. — Ну и бери!» Древнейший грузинский обычай: что понравилось гостю в доме — дарить. Что же мне оставалось делать? — Этим торжествующим вопросом и заключает бабушка свой рассказ.
На следующий день после ее возвращения в доме появляется Бэм. Он, как и всегда, расфранчен: в узких бежевых брючках, в какой-то странной жилетке — белой в красный горошек. Высоко подпирая дряблые щеки в красных прожилках, топорщится туго накрахмаленный воротничок, повязанный черным блестящим бантом. Бэм напоминает мне диковинную, в пестром оперенье тропическую птицу — я видела такую в книге у бабушки Таты «Жизнь животных».
Ковер он рассматривает долго, прищурившись, с дотошностью исследователя. Достает из кармана жилета лупу и ползает по ковру на коленях, в подробностях изучая рисунок и саму ткань; вид у него взволнованный.
В этот свой визит Бэм кажется мне еще более странным, необычайно возбужденным.
Осмотрев ковер, отряхнув с колен пыль и спрятав лупу, он принимается бегать по мансарде, судорожно потирая свои полные ручки.
— Ну как? Нравится вам мое приобретение? — с деланным равнодушием интересуется бабушка, стараясь скрыть понимающую улыбку. Мнение такого знатока, как Бэм, ей, конечно, не безразлично, а оно сейчас написано у него на лице.
Бэм неожиданно останавливается перед бабушкой. С тахты, где сидим мы с Гиви, я вижу мелкие капельки пота на его лбу.
— Продайте мне ковер, Ольга Христофоровна, — говорит он, умоляюще прижимая руки к груди.
— Продать? — удивляется бабушка. — С чего вы взяли, дорогой Бэм, что я торгую коврами? Мне ковер нужен самой. Взгляните, какой неожиданный и грациозный поворот головы у оленя! А рога как красиво и в то же время могуче ветвятся! Видите? Я должна их повторить, скопировать, вновь подарить людям их красоту. Надо вернуть к жизни этот замечательный рисунок!
— О! Долго ли вам проделать такое, несравненная Ольга Христофоровна?! — восторженно и в то же время раболепно восклицает Бэм. — С вашим-то мастерством! Одного-двух дней вполне хватит! А я… а мне…
— Не понимаю, к чему такая дикая спешка? — перебивает Бэма бабушка, обиженно пожимая плечами. — В конце концов, ковер нравится мне самой. Я не собираюсь с ним расставаться… И потом, я же не торговка! Я тащила его бог знает откуда совсем не затем, чтобы тут же продать! Я не спекулянтка какая-нибудь!
Бэм тяжело вздыхает и, нервно потирая руки, снова принимается взволнованно бегать по мастерской.
Мы с Гиви переглядываемся, и Гиви тихонько шепчет, касаясь губами моего уха:
— Он очень хитрый, этот Бэм, как старый лис!
Я не успеваю ответить: Бэм опять с разбегу останавливается перед бабушкой.
— Но я предлагаю вам хорошую цену, уважаемая Ольга Христофоровна! Очень хорошую! Вы, видимо, даже не представляете какую! Право, не пожалеете. Неужели ваш старый друг Бэм сможет подвести вас?!
— Да разве в этом дело? — С видом оскорбленного достоинства бабушка недоуменно вскидывает брови. — Вы же знаете, уважаемый, когда дело касается искусства, деньги для меня — пыль, ничто!
