Глафира Николаевна спокойно сидела в учительской, перебирая и пересматривая кое-какие журналы. Ирина тут же у стола еще раз записывала себе на память задачу Антипова, стараясь найти для нее наиболее легкий и простой способ изложения. Она так углубилась в работу, что даже не слыхала, как кто-то тихонько постучал в дверь и в комнату вошел Никитич.

– Что вам? – спокойно спросила Дальханова, не подымая головы и не отрываясь от своего журнала.

– Да вот опять этот господин, значит, ваше превосходительство, что давеча приходил, – замялся Никитич, – барышню спрашивают!

– Какой господин?! – встрепенулась Ирина, сразу меняясь в лице и большими испуганными глазами глядя на старого швейцара.

– Господин Лабунов! – мрачно проговорил Никитич.

– Какой нахал! – процедила тихонько Глафира Николаевна и сурово сдвинула брови. – Проси, я сама выйду! – холодно приказала она швейцару, поднимаясь с места и направляясь в зал.

Ирине почему-то показалось, что начальница по крайней мере на полголовы стала выше в эту минуту.

– Фомочка, – проговорила Глафира Николаевна решительно, уже выходя из учительской, – вас я попрошу остаться тут, я не желаю, чтобы вы говорили с этим человеком!

Дальханова удалилась из комнаты, величественная и надменная, как разгневанная королева.

В ожидании Ирины Егор Степанович беспокойно бегал мелкими шажками взад и вперед по залу. От волнения ему не сиделось на месте, и мысленно он уже придумывал самые чувствительные слова, чтобы как-нибудь повлиять на молодую девушку.

Лабунов ожидал, что вот-вот откроется дверь и к нему выйдет как всегда застенчивая и смущенная Ирина, а он, Егор Степанович, не помнящий зла, кинется к ней навстречу с распростертыми объятиями и… и… и… «Что, бишь, хотел я сказать!» – внезапно остановился Лабунов, тщетно стараясь припомнить, что именно он хотел сказать. Мысли его немного путались, и в голове ощущалась странная тяжесть....

– Ирина! – воскликнул он вдруг трагическим голосом, заслышав по коридору легкие шаги и подбегая ко входной двери. – Ирина!

Егор Степанович только что собирался принять позу всепрощающего героя с распростертыми объятиями, как вдруг дверь сильно распахнулась и перед ним выросла неприступная фигура начальницы.

– Что вам угодно?! – послышался ее спокойный ледяной голос.

Озадаченный Егор Степанович совсем растерялся и сконфуженно отскочил назад. В дверях стояла высокая статная женщина со сторогим непроницаемым лицом. Он никак не ожидал увидеть начальницу именно такой. Накануне Лабунов не успел хорошенько разглядеть ее в санях, но во всяком случае она показалась ему на улице куда как и меньше, и незначительнее.

– Что вам угодно? – снова раздался все тот же бесстрастный ледяной голос.

На минуту Егор Степанович был несколько сбит с позиции, но, впрочем, это длилось недолго. Под влиянием выпитого вина и своей природной наглости он скоро оправился.

– Что мне угодно, сударыня? – дерзко начал Егор Степанович, выпячивая свою грудь в пестрой бархатной жилетке и важно выставляя вперед одну ногу. – Вы спрашиваете, что мне угодно, так вот что, сударыня: прежде всего мне угодно знать, с кем я имею честь разговаривать!

– Об этом вы можете справиться у швейцара! – презрительно усмехнулась Дальханова.– А затем?

– A затем, a затем… – загорячился оскорбленный Лабунов. – Я желал бы знать, сударыня, на каком таком основании и по какому такому праву вы изволите укрывать от меня мою молоденькую родственницу и не позволяете ей проститься со мной перед отъездом?!

– Вашу родственницу? – в недоумении протянула Дальханова. – Вы меня удивляете, господин Лабунов. Я в первый раз слышу, что в моем пансионе учится ваша родственница. В каком классе?

– Я говорю об Ирине Петровне Фоминой! – злобно воскликнул Лабунов. – Пожалуйста, не притворяйтесь, будто вы не понимаете меня!

Седая голова Никитича тихонько просунулась из коридора в зал. Старый швейцар вопросительно посмотрел на начальницу, но, встретив ее спокойный взгляд, снова исчез за дверью. Этот предупредительный маневр, однако, не укрылся от возбужденного Лабунова, и на минуту он невольно стал сдержаннее.

– Я пришел проститься с Ириной Петровной, – проговорил он решительно, но уже не так громко, как прежде. – Мне необходимо переговорить с ней с глазу на глаз перед моим отъездом. Прикажите, пожалуйста, ее вызвать ко мне!

– Ирина Петровна не желает вас видеть! – последовал спокойный решительный ответ.

– Это неправда, это чистейшая ложь, сударыня! Я никогда не поверю вам! – снова забываясь, возвысил голос Лабунов. – Вы, вы и только вы не пускаете Ирину ко мне, но это есть посягательство на ее личность, на ее свободу, сударыня! Понимаете… посягательство… я… я не дозволю… не допущу!..

– Говорите потише, господин Лабунов, если вы вообще имеете что-нибудь прибавить, – спокойно заметила начальница.

Положительно эта женщина доводила его до бешенства, и в то же время он не мог не чувствовать, что она невольно импонирует ему.

– Наконец, если хотите знать, сударыня, – немного тише снова заговорил Егор Степанович, – то я могу требовать этого свидания, было бы вам известно. Я опекун Иринушкин, и вы не имеете права укрывать ее от меня!

– Вот как! Вы опекун? – несколько удивленно переспросила начальница, и чуть заметная усмешка скользнула по ее бесстрастному лицу. – Это меня радует, господин Лабунов! – проговорила она совсем серьезно. – Значит, слухи о том, что вы несправедливо присвоили законную часть Ирины Петровны по наследству ее покойной тетки, оказались неверными? В таком случае для меня понятно, почему вас, как близкого человека, назначили опекуном над ее имуществом, ведь так, не правда ли, я вас верно поняла?

Холодные проницательные глаза начальницы насмешливо устремились на Егора Степановича. Он готов был бы убить эту женщину!

– Нет, тысячу раз нет, сударыня, вы не поняли меня! – трагически воскликнул Лабунов, снова выставляя одну ногу и почему-то при упоминании о наследстве сразу переходя из угрожающего в патетический тон. – Нет, вы не поняли меня. В эту минуту, скорбя душой о моей несчастной молоденькой родственнице, я не имел в виду бренных денежных вопросов. К тому же, – поспешил добавить он, – эти вопросы уже давно покончены между мной и Ириной Петровной. Могу сказать, эта благородная, высокая душа сама отказалась от своей части в пользу моих шестерых малюток, и поверьте, сударыня, их детские сердца уже давно жаждут прижаться к ее груди и назвать ее своею…

– To есть вы хотите сказать – своей бонной? – спокойно усмехнулась Глафира Николаевна, неожиданно прерывая поток его красноречия. – Какие, однако, у вас практичные малютки! – заметила Дальханова не без иронии.

– Сударыня, вы смеетесь над самыми святыми чувствами! – снова воскликнул Егор Степанович, ударяя себя в грудь. – Но могу вас уверить, что была минута, когда одинокая несчастная девушка далеко не думала смеяться, когда она сама с радостью и благодарностью стремилась уехать в наш тихий, уютный уголок, в наше теплое гнездышко, и вот настанет час, берегитесь, сударыня, он близок, этот час! – Егор Степанович торжественно протянул к потолку обе руки; казалось, он уже узревал перед своими умственными очами этот ужасный час. – Настанет час, когда всеми покинутая, несчастная Ирина пожалеет об утраченном счастье, о забытом родимом крове, и в этот час она проклянет вас, сударыня, да-с, проклянет вас, вас одну-с, в этот час!

«Какой шут!» – с омерзением устало подумала Дальханова и хотела крикнуть Никитича, но в эту минуту случилось вдруг нечто совсем неожиданное для всех: внезапно распахнулась дверь из соседней комнаты и в зал быстро вошла бледная, с пылающими глазами Ирина.

– Замолчите, это все ложь, ложь и ложь! – громко зазвенел ее возбужденный голосок. – Как смеете вы обвинять Глафиру Николаевну! Она была так добра ко мне в самую тяжелую для меня минуту! Я никогда не желала ехать с вами, никогда не хотела жить в вашем доме, это тоже ложь, как и все, что вы сейчас говорили! Я не жалею о тех средствах, которые перешли к вам, но я никогда не отказывалась от моей части в пользу ваших детей. Вы ее взяли сами, не спрашивая меня, и тут опять солгали! Только мне все равно, мне ничего не надо, я хочу сама зарабатывать! Если бы Глафира Николаевна не помогла мне, то я охотно согласилась бы стирать белье, носить воду и мыть полы, лишь бы только не жить у вас, именно у вас, Егор Степанович! Зачем вы преследуете меня? Поймите же, что я презираю вас! Вы злой, вы гадкий человек, все, что вы говорите, – неправда, и я не верю ни одному вашему слову… ни одному!.. Вот, вы теперь все знаете, я все-все сказала вам, так уходите же, уходите скорее, разве вы не чувствуете, как я ненавижу вас – ох, господи, как ужасно, ужасно я ненавижу вас! – страстно, с мучительной болью воскликнула девушка, поднося обе руки к вискам.