– Да полно же тебе, Черный Жук! С чего это ты взяла, право, я вовсе и не думаю уезжать совсем. Бог милостив, мы еще вдоволь набегаемся с тобою по лесу, вот только смотри у меня, поправляйся скорей. А там, быть может, и все вместе в Петербург укатим, и маму твою возьмем с собою, хорошо?
Лева искренно желал тогда, чтобы именно так все и получилось.
Уверенный, веселый тон друга невольно подействовал на Иринку. Она начала понемногу успокаиваться, перестала рыдать и доверчиво смотрела на Леву.
Почему, право, и ей с мамой не поехать в Петербург? Не все ли равно, в каком городе жить, если уж нельзя всегда оставаться на даче?
Эта возможность прежде никогда не приходила ей в голову. Лева, заметив, что девочка как будто немного утешилась, решил воспользоваться этой минутой, чтобы поскорей уйти, прежде чем она начнет опять сомневаться.
– До свиданья! – проговорил он быстро, притягивая к себе курчавую головку. – Будь здорова! – Но вдруг что-то острою болью отдалось в сердце юноши: Лева ясно почувствовал, что, быть может, он в последний раз видит прелестное, бледное лицо девочки, ее доверчивые глаза…
И неожиданно, позабыв всякую осторожность, Лева крепко прижал к себе смуглую голову Иринки, покрывая ее горячими поцелуями.
Еще минута – и дверь с шумом захлопнулась за ним. Молодой человек, в последний раз огибая сад Снегурочки, быстрыми нервными шагами спустился к оврагу…
«Эгоист бессовестный, квашня! Не сумел совладать с собою! Только расстроил ребенка! – мысленно ругал теперь себя Субботин, невольно ускоряя шаги и боясь даже оглянуться назад. – Она наверняка, наверняка все поняла!»
Увы, Лева был прав.
В саду Снегурочки, над оврагом, стояла маленькая фигурка в белом передничке и издали делала ему какие-то отчаянные знаки…
– Лева, Лева, вернись!
Но Лева не слышал ее, он был уже внизу, почти у самой речки; на повороте к лесу еще раз мелькнула его темная тужурка, и… и все… Он ушел, навсегда ушел!
Иринка беспомощно глядела перед собою. Что с нею? Где она?
Девочка ничего не понимала, вокруг все было чужое. Даже сад ее, любимый сад Снегурочки, куда-то исчез. Где же полевые цветы, ромашка, высокий тмин?..
Среди скошенного, пожелтелого поля одиноко стояли обнаженные белые березки, а под ними такая же одинокая, почерневшая и размытая дождем ее дерновая скамейка… Иринка хотела подойти к ней, но скамейка прямо на глазах становилась почему-то совсем маленькою и уходила все дальше от нее…
– Ай, ай, ай, барышня, так нельзя, так нельзя! – раздался с балкона возмущенный голос седого доктора. – В первый раз, без пальто и в такую погоду! Так нельзя!..
Доктор поспешил к своей маленькой пациентке. Он спешил не зря: спустя минуту Иринка потеряла сознание и бессильно опустилась на руки своего старого друга…
– Ничего, ничего, – бормотал доктор, успокаивая девочку, – все будет хорошо, только надо окрепнуть… все будет хорошо…
На заре жизни
I
Обряд погребения только что окончился.
Перед маленьким кладбищем уездного городка Д. стояло несколько наемных экипажей и широкие развалистые сани священника, покрытые тяжелой медвежьей полостью.
Небольшая кучка народа нетерпеливо толпилась у выхода. Дамы в черных платьях и длинных креповых вуалях суетливо рассаживались по своим экипажам, мужчины озабоченно следовали за ними.
Казалось, и те и другие куда-то ужасно спешили. Позади всех степенно и важно выступал сам батюшка и теперь вместе с дьяконом, таким же дородным и краснощеким, как и он сам, грузно и не торопясь усаживался в подъехавшие к нему широкие сани.
Знакомые мужчины и дамы приветливо раскланивались между собой, наскоро пожимая друг другу руки и перебрасываясь равнодушными замечаниями. Кто говорил о погоде, кто сетовал о плохом санном пути, но чаще всего упоминалось о предстоящих поминках в городе, в одной из лучших кухмистерских, у Синяева.
Только об усопшей, в память которой был назначен этот роскошный поминальный обед, никто ничего не говорил, и казалось, в эту минуту друзья и знакомые о ней совсем позабыли.
Вдали от всех, у ограды церкви, стояла одиноко молодая девушка и безучастно следила за отъезжающими.
Небольшого роста, с короткими вьющимися волосами, она походила скорее на ребенка, такими нежными были все очертания смуглого тонкого личика девушки. Но темные глаза ее смотрели не по-детски печально, и в настоящую минуту в них светилось серьезное, искреннее горе.
Она, видимо, нарочно старалась держаться в стороне, желая по возможности остаться незамеченной и смутно надеясь, что о ней позабудут.
Как безразличны ей были все эти чужие, равнодушные люди, и с каким нетерпением теперь она ожидала отъезда последнего экипажа!
Ах, только бы поскорей, поскорей остаться одной!..
– Да где же вы, наконец, Ирина Петровна? Я, как булавочку, ищу, ищу вас везде, пойдемте скорее, голубушка. Анна Никитична уже давно поджидает нас в санях! – неожиданно раздался позади нее торопливый мужской голос.
Молодая девушка вздрогнула и повернула головку. Перед ней стоял плотный, невысокого роста господин в енотовой шубе и в эту минуту, видимо, старался придать как можно более приветливое и радушное выражение своему грубому рябоватому лицу.
– Искренне сожалею, Егор Степанович, что невольно задержала Анну Никитичну, – холодно проговорила девушка. – Прошу вас передать ей мое извинение, но я не поеду в санях, мне хочется побыть одной, и я предпочитаю вернуться в город пешком. Тут ведь недалеко, всего верста!
– Как пешком, одной? Да вы серьезно это, голубушка? – изумился господин в енотовой шубе, и беспокойные глазки его с нескрываемой досадой остановились на молоденькой девушке.
– Совершенно серьезно!
– A обед-то как же, поминальный обед у Синяева, ведь вы опоздаете, матушка?
– Ну, это не важно, отобедать можно и без меня! – презрительно усмехнулась девушка и, слегка наклонив головку, быстро направилась к воротам кладбища, где скоро скрылась за его высокой белой стеной.
Егор Степанович Лабунов с минуту постоял на месте, ехидно провожая глазами удаляющуюся грациозную фигуру девушки, и затем, в свою очередь, повернул назад и отправился разыскивать свой экипаж, где действительно его уже давно нетерпеливо поджидала Анна Никитична, его супруга.
– Как? Один? А где же краля-то наша?! – тотчас же раздался ее крикливый голос, как только она завидела приближающегося мужа.
Егор Степанович молча откинул полость, влез в сани и, высоко приподняв воротник своей шубы, крикнул кучеру: «Пошел!» Он был не в духе, и жена по опыту знала, что в такие минуты лучше было не разговаривать с ним. «Ишь ведь как злится, что эта капризница не поехала с нами!» – не без злорадства подумала Анна Никитична, однако женское любопытство взяло верх, и она снова спросила:
– А где же наша краля-то?
В голосе жены зазвучали насмешливые нотки, что всегда особенно раздражало мужа.
– Ирина Петровна не желает ехать в санях, она вернется позднее в город пешком, – сердито процедил Лабунов, очень довольный, что воротник шубы окончательно скрывал в эту минуту его лицо от жены.
– Пешком, позднее? Да никак она совсем ошалела, сумасшедшая девчонка! A обед, обед-то как же у Синяева?! – Анна Никитична недоумевала. – Это еще что за новые капризы, да неужто же нам теперь всем ее ждать прикажете?!
– Успокойтесь, пожалуйста, вас никто не просит ждать; Ирина Петровна не желает обедать! – снова и еще более сердито процедил Лабунов, стараясь как можно скорее прекратить этот неприятный для него разговор.
Но Анна Никитична не унималась, она была слишком возмущена. Не хочет обедать, извольте видеть!
– Нечего сказать, хороша смиренница-то ваша! Поминальный обед по родной тетке справляем, а она и присутствовать на нем не желает! Хотя бы уж о нас подумала, ну что теперь знакомые скажут? Мы считаемся ближайшими родственниками покойницы, без мала на двадцать персон у Синяева обед заказали, шутка ль, сколько людей наберется, а ей и горя мало! Вам бы беспременно следовало сказать ей, Егор Степанович, что так, мол, нельзя-с, сударыня, неприлично-с, добрые люди осудят!
