Подельники аккуратно ступали по скрипучей лестнице, прильнув к стене, чтобы шаги звучали как можно тише. Вверху они оказались на веранде, ступив на шаткий деревянный настил. Ёзеф приказал пригнуться. Оо прокрался под разбитым окном, встал около двери, поднес кулак и настучал звуковой пароль. Послышался скрип – кто-то встал прямо напротив входа и детским голоском вопросил.

– Светило уж зашло, а блестяшки горят как огонь. Жарко ли вашим рукам?

Голос принадлежал юнцу, двумя или тремя годами старше Джима. В его речи посвистывали шипящие звуки, акцент выдавал имперское происхождение.

– Истый флибустьер не носит поклажу в руках. – негромко заявил Ёзеф.

Дверь отворилась легким толчком, за ней показался чуть сутулый мальчик, с каштановыми кудрями, выразительными зелеными глазами и юношеской щетиной в районе верхней губы. Волосы на лице в таком раннем возрасте не росли даже у старшего из всей группы Ёзефа, но Мартин был северянином, где каждый покров тела добавлял шансы на выживание в холодном климате.

Мартин отложил заряженный арбалет на полку и поднес руку для фирменного рукопожатия.

Надо сказать, приветствие в Алых Клинках отличалось от привычного мирского захвата ладони. Бандиты ударялись сначала запястьями, вслед за этим фалангами, чтобы выразить твердость своих убеждений, готовность стоять на своем и на общем деле. Идея у всех членов банды была одна: грабь сильных и не трожь слабых. Так запомнилось Джиму из рассказов Доброхожего, так обстояло и по сей день. Ёзеф всегда готов был отпинать пожилого или немощного человека, но держал себя в рамках дозволенного. В рамках идеи. По словам Доброхожего: “Община без идеи, что муравьи без муравейника. Разбежимся и подохнем”.

Команда полным сбором усаживалась в центре мрачной хибары под клюнувшим навесом бревен. На полу таял пираколор – магическая свеча, более яркая и горячая, чем восковой оригинал. Ей можно было приказать поменять цвет – Мартин осветил всю комнату тусклым синим огнем.

– Ну как, слышал чего из лесу? – начал Ёзеф.

– Уши навострил, как филин, но нема, глухо как перед бо, – оборвались слова Мурзы.

Мальчик уставился на рукоять меча, отобранного Джимом у мечника. Он ловко подскочил, вынул клинок из чужого пояса, поднял его над головой и тут же опустил, жадно разглядывая его блеск в голубоватых лучах.

– Эй! – жалобно завопил Джим. – Это я его свинтил!

Ёзеф с Мартином хихикали над потугами мальчика вернуть сверкающую находку. Мурза пинался, не позволяя ему подойти ближе, и все приговаривал:

– Та не скалься, не скалься. Не по плечу тебе будет такая махалка. Зафинтилишь в кого-нибудь, мама не горюй.

– Так ведь я, я же нашел! – хлюпал Джим.

Мартин вперил свой презрительный взгляд.

– Да? Тут написано что ли “находка Джима Русого”? – ехидничал Мартин.

– Нет, но я, я… – не унимался мальчик.

Ёзеф, вдоволь насмотревшись на стенания Джима, потребовал Мурзу вернуть меч приятелю.

– Да на, на, не жалко, – подшучивал Мартин, – но если тебя подсекут, ты хотя бы знак подай. Не пропадать же добру.

Снова раздался хохот, но в этот раз Джим не увлекся всеобщим весельем, а сам занялся рассмотрением острия меча. Он вертел его, аккуратно переворачивал, игрался с зайчиками, отраженными от свечи, разглядел на клинке множество незаметных черных ресничек, которые заполонили поверхность металла от самой рукояти до зазубренного конца. Сталь действительно оказалась тяжела, для такого орудия убийства нужна была крепкая мужская рука, а не плутоватая ручонка Джима. И все же он представлял, как разъезжает на вороном коне, в блестящих доспехах, сносит мечом руки и головы с плеч, а потом проезжает через ворота в замок, на одном из балконов которого его ожидает миловидная девочка-принцесса с горой золота за плечом. Пушинкой она съезжает по белоснежным перилам лестницы, отдает мешок с золотом благородному всаднику и сама запрыгивает в седло, чтобы нестись вместе с ним в неизведанные дали…

Феерия прервалась. На полу возле огонька замаячила опустевшая торба Ёзефа, перед которой лежали горстки монет, кисет и какой-то сверток.

– Что за мутотени вы нахапали? – с иронией заметил Мурза. – Пергамент какой-то… Живописцами заделаться решили?

Шаловливые ручонки Мартина потянулись к монетам, но крупная ладонь Ёзефа преградила им путь. Другой рукой Патлатый поднял с пола сверток, перекусил нитку и сургуч, раскатал по полу длинный документ и задумчиво пробежал по строкам рукописи.

– Ты читать не умеешь, умник, – сказал Мартин, – дай сюда.

Он поднял с пола полотно и начал читать “про себя”, произнося вслух почти каждое слово. Ускорить процесс не представлялось возможным, завороженная команда слушала чтение Мартина, пока оно не превратилось в набор звуков, заменяющих собой невыговариваемые слова. Дойдя до середины, Мурза оставил тщетные попытки декламировать написанное и прошелся глазами до самого конца.

– Смарите, сколько они набили картинок снизу! – Мартин повернул пергамент лицом к слушателям.

Внизу и вправду все свободное место занимали птицы, сердечки, крестики в кружочках, большие изображения гербов и символов, понятных лишь грамотным людям. При этом Ёзеф, повнимательнее сощурив глаза, ткнул пальцем в изображение Высокого Стола.

– Вот этот стол, я его помню. Такие на монетах часто изображают.

– Это печати, – заявил Джим. – Я в детстве часто слышал это слово. Такие рисунки ставят на бумагах, которые кому-то очень важны.

– Значит нужно отнести их в лагерь, – покивал Ёзеф. – Вот твоя доля, Мурза.

Большая ладонь придвинула к Мартину два золотых дуката и две медные монеты.

– Мало, я беру вон тот кисет.

– Нет! – воскликнул Ёзеф. – На, еще один золотой и вали скорее топать следы.

Мартин притянул двумя пальчиками еще один дукат, запихнул под прохудившуюся серую котту, поднялся и отправился к полке с арбалетом. Ёзеф неожиданно сделал мах руками, подбросив собственные подошвы в сторону Мартина, Джим повторил его движение, отстегнув запчасть от своих туфель.

– Ничего не забыл?

Мурза недовольно поднял кусочки обуви, поменял свои на пару Ёзефа, а другие закинул в мешок. Натянул лямку арбалета, подошел к дверному проему, за которым уже гулял ночной ветер, и сообщил.

– Не забудьте про свечку, бандиты. Еще увидимся.

Его фигура растворилась в дымке вечернего пейзажа. Ёзеф в два обхвата загреб добытое в торбу, а затем потушил свечу.

Мир засыпал. Облака, пригнанные далекими потоками воздуха, померкли. Земля, почившая на длительные для мирского обывателя часы, остужалась, унося к темно-синему небу гордо заработанные частички тепла. В сердце лесной чащобы, пострадавшей от бури, появилось скопление бежевых палаток, штандартов и коновязей. По искусственно созданной улице бродили в разные стороны часовые. Молодые парни, непоседы, отвлекались на скопления воинов, проводивших время за игрой в орлянку. Собирались однополчане под открытым небом в толще теней – разводить огонь или даже отбивать искры они не имели права. Медяки взлетали от кончиков пальцев, много раз оборачивались в воздухе, чуть поблескивая в единственной отдаленной лучине, а после падали на ладонь. Лучина имелась у игроков, которые все же отважились воспользоваться пираколором. Свеча каждый раз вздрагивала от порывов воздуха, исходящих от человеческого окружения и от летящей вверх монетки.

Молодые парни, с отличием добравшиеся по карьерной лестнице до званий десятников, перешептывались в укромных уголках светового диапазона, обсуждая вернувшихся из отлучки делегатов: посла и его защитника. “Их ободрали в уездном шинке” – вторили голоса. Рядом с ними примостился фатоватый светловолосый мужчина в синем бархатном сюрко – он состоял в смене тех самых караульных, что любят отвлекаться по пустякам. Присев на поваленное бревно, он покорно прислушивался к разговорам мелких командиров и вглядывался в крупный центральный шатер, увешанный бордовыми гербами. Мужчины напротив пираколора издавали невнятный треп, перебивающий соседей и вялотекущую мысль часового, но ему все же удавалось фильтровать звуки и вытаскивать полезные сведения из их разговоров. Кто-то прошелестел сухим голосом два слова, выделившихся на фоне остальных: “Сходил бы”. Память человека в синем заставила все его тело содрогнуться. Часовой, как по приказу, встал с бревна и направился по дорожке из мелкой неровной травы, ведущей к рассматриваемому шатру.