Но было поздно.
Забавные огоньки, мелькавшие минуту назад, превратились в черную толпу с факелами, дружно подходящую к веранде поместья. Храбро сражавшиеся ратники семьи Бенбоу пали в ожесточенных оборонительных боях или тактически отступили с перспективой дойти до границы ближайших королевств. Сонмы бродяг с оголенными костями, буревшими ранами и нечеловеческой жестокостью некоторое время молча занимали позицию в уголках дымящейся земли, чтобы по заветной команде начать вытравлять из жилища всех укрывшихся в нем людей. Факелы взмыли в воздух и, точно град стрел, опустились на зажатый в лесном массиве деревянно-кирпичный домик. Огонь рос, безнаказанно гулял по балкам, помостам, балясинам и кусочкам крыш. Зажженные спички увеличивались в размерах и вскоре в натуральную величину приземлялись на открытых балконах, беспрепятственно закатываясь в гостиную и зажигая вокруг себя. Одна такая палка разбила стекло, напротив которого сидели онемевшие мать с сыном. Факел распространил языки пламени на ткани детского одеяла, а затем перебросился на каркас кровати, быстро сползая вниз. Женщина очнулась от дурманящих мыслей, оторвала от пола свое дитя и ринулась из комнаты, босыми ногами сверкая на фоне растущего пламени. Бесстрастные белолицые стражи ринулись следом, обогнув по бокам уносившуюся пару.
У парадного входа собирались изувеченные варвары, которые разматывали моток сетей, препятствуя бегству оставшимся жителям поместья. Температура воздуха неустанно увеличивалась, гарь компаньонски примостилась к присутствовавшей ранее дымке, превратившись в настоящий отвар яда для человеческих легких. Но даже намека на кашель или хотя бы отвращение у негодяев в порванных облачениях не было. Их как будто бы заботила одна неведомая цель, железно подавившая любые признаки живого существа. Дебоширы приближались к горевшим наличникам окон, через которые методично стали проникать внутрь дома и выслеживать попавших в ловушку подданных Бенбоу.
Близились дверцы главного входа. Раскачивающиеся на перекошенных ступнях монстры размахивали сшитым из кольчужных рубах неводом перед самым лицом беглецов. Мать успела затормозить и не попасться – вместо нее в сетку врезались телохранители, вцепившись руками в злобных существ и выстлав своими телами путь наружу. Женщина с истошным ревом перебежала по мертвым спинам верных освободителей, успев избежать мертвой хватки сетей и помчаться в сторону черного леса. Длинный подол ее ночного одеяния реял, оставляя изгибистый белый хвост, разрезавший оранжевую мглу.
Женщина уносилась в чернеющий лес, занесенный нетленным туманом, застилавшим взор на предметы, ровно как страх застилал представление о страшном будущем, предначертанном их семье. Она царапала себе икры, продиралась через шиповник, спотыкалась о бугры, сталкивалась со стволами деревьев. Она тяжелела с каждым шагом, мальчик вываливался из её рук. Она сбивчиво приговаривала: “Кронки, Кронки, найдите нас, кто-нибудь! Умоляю!”. Её внезапно потревожил чей-то надрывный вой – она обернулась, не посмотрев под ноги, споткнулась, полетела вниз по распадку и выронила ребенка из рук. Джим оказался от нее на небольшом расстоянии, но ноги были непокорны – острая боль пронзила один из голеней. Топоту аккомпанировали загробные визги – характерные звуки преследователей становились все ближе и ближе. Мама окинула безумным взглядом сына, бежавшего ей ней на помощь, и выкрикнула устрашающий клич: “Беги! Беги в лес!”. Из-за сотрясения после услышанного, маленький мальчик впал в глубокую панику и обратился в бегство, теряя по пути серебряные слезы. Джим не был в состоянии развернуться: он испугался материнских слов, звучавших страшнее толпы разъяренных варваров, страшнее мечей ратников, страшнее мысли о том, что вот-вот он разделит горькую участь пожертвовавших собой телохранителей дома Бенбоу…
***
Джим осознавал это даже сейчас, сидя в прокуренном шинке на дубовой кушетке, ковыряя ложкой в миске с укроповой кашей и лишь изредка выглядывая из-под копны русых волос. Это было по-старому отделанное помещение со всей своей природной меблировкой, красным углом и играющими тенями от раскачивающихся бронзовых люстр. За столами сидели мужики разного рода: в свитках с лаптями, в рубахах с калигами, малые – взрослые, с бороденками – без, с проседью – кудрявые. Все о чем-то гутарили и выпивали. Близилось то время суток, когда после очередной выпитой браги навеселе собирались друг около друга дядюшки да парнишки, нараспев произнося слова пресловутой в здешних краях песне о Друже. Джиму давно приелась эта заунывная баллада о герое, у которого было тяжкое прошлое и скудная жизнь, но которого, в конце-концов, постигла достойная смерть. Друже в первых рядах защищал родной край от набега армии черных магов, держался после всех недюжинных ударов и пал, сраженный колдовством.
Деревянная дверь пошатнулась, и на пороге показался человек в мешковатом шапероне. Он внимательно обвел взглядом помещение и остановился на парнишке, играющим деревянной ложкой в миске с зеленью. Пришедший развернулся в фас к Джиму и, неспешно пробираясь за круглыми спинами пьющих, стал приближаться к мальчику. Достигнув стола, человек незамедлительно сел.
– Подымай дыбы, парниша, – проговорило подсвеченное тающей свечкой скругленное лицо, – ни зги не видно, а уже грибы с дождя повысыпали.
Джим был готов к такой подаче. Перед ним присаживался не кто иной, как Ёзеф, по кличке Патлатый, совместно с которым предстояло провернуть кое-какое дельце. Напарник был крепко сложенным брюнетом с большими глазами, чей взгляд мог донести о бессмыслице говорящего собеседника, а мускулы показать готовность отстаивать собственные слова. На днях Ёзефу стукнуло шестнадцатое лето, и они решили отметить этот праздник особыми дарами. Кто-то в шутку называл их “вынужденными подношениями”, что целиком и полностью соответствовало природе этих особых даров.
Изъяснялся сосед Джима на ярко выраженном жаргоне Алых Клинков, докладывая напарнику следующее: “Вот-вот сюда явится наш избранник, поэтому действуй согласно плану”. Авторитет Ёзефа был для Джима неоспорим. Напарник не заставил себя долго ждать и вместе с Ёзефом направился к высоким табуретам напротив харчевника. Пожилой мужчина в фартуке протирал верхние полки, гремя стеклянными бутылками бесцветных напитков. Подельники не гнушались подтрунивать старых и немощных при каждом удобном случае, но сейчас их головы были до отказа забиты другими мыслями. Факт этот не мог не радовать уставшего старика. Харчевник, как и подобает в трактирах, спустил для них две глиняных чарки и предложил выпить. Ёзеф перевел на него свой презрительный взгляд – мальчик был больше и толще деда на порядок.
– Дышать стало вольно? А, дед? Ты нам чарки не гони вперед позыва – сами попросим.
– Так ведь, – начал харчевник, – все хором пьют, вот я и подумал…
– Не думать тебе надо, – отрезал Ёзеф, – а слушаться. Гостя уважать учись, старый хрыч.
Старик невольно пошатнулся и выпучил глаза. Ёзеф было почувствовал силу своих слов, способных застать врасплох пожилого харчевника, но засомневался, увидев в отражении пары стеклянных бутылок двух новых контрастных посетителей. Тут же последовал толчок под локоть Джима. Парень мигом схватил глиняную чарку и отсел на два стула от Ёзефа, как и было оговорено до начала мероприятия. К ним приближалась пара мужчин, разительно отличавшихся от всех представителей этого питейного заведения. Тот, что скоро усаживался по правую руку от Ёзефа, нес под деловитым жилетом пестрядевый кафтан. С его лица не слезала маска озадаченности, сдвинувшая черные кустистые брови. Джиму достался его компаньон, одетый в ламеллярный доспех, с пристегнутым к поясу мечом.
– Меч! – подумал про себя Джим. – Так и знал, что мы влипли!
У парня стали потеть руки, он нервно осматривал донышко пустой кружки, с высокой частотностью возвращаясь к мысли о своей глупости следовать увещеваниям Ёзефа. Мужчина в доспехах не обращал на него никакого внимания, порой даже забывая о присутствии маленького человека подле себя. Мужчина пристально следил за еле заметными движениями своего спутника.
