– И ты …молчал …все это …время?! – спросил он сдавленным голосом, с трудом выговаривая слова.

– Кратис заклял нас. Мы все были полностью преданы своему атаману и поклялись под страхом смерти, что сохраним это втайне, – со вздохом ответил Бывалый, печально качая головой. – Прости, малыш. Таковы уж были порядки того времени.

– Замолчи! – крикнул Атэс так, что старик вздрогнул, а парень, схватившись за голову, какое-то время просто сидел неподвижно, но было видно, как играют его желваки, а руки и ноги дрожат мелкой дрожью.

Боясь проронить слово, Данель тоже молчал, и лишь, продолжая тереть грудь в области сердца, тяжело и часто дышал, и с гримасой боли на лице покусывал нижнюю губу.

Через какое-то время Атэс поднял голову. Его глаза были мокрыми от слез, но он все-таки спокойно и тихо попросил:

– Расскажи, как все это было.

Несмотря на то, что старику было тяжело говорить, он сделал над собой усилие и, насколько мог, рассказал парню историю его похищения, начиная с похода Кратиса к ворожее Велее и заканчивая тем, как все кроме него погибли после захвата Бегемота.

Атэс слушал, не шелохнувшись. И лишь один раз, когда старик захрипел от того, что у него пересохло горло, встал и принес ему попить воды. Когда Данель закончил свой рассказ, молодой человек еще какое-то время сидел в оцепенении, не говоря ни слова. Затем он перевел дух и спросил:

– И что мне теперь делать?

Старик ничего не ответил. Он представлял из себя жалкое зрелище, как будто он только что пробежал многокилометровый марафон и был совершенно изможден. Он часто-часто дышал, и из его легких вырывался неприятный хрип. На его губах застыла пена. Глаза глубоко впали, и вокруг них образовались темные круги, а руки и колени дрожали крупной дрожью.

Видимо Атэс был под таким впечатлением от услышанного, что он только сейчас обратил внимание на состояние Бывалого.

– Отец, что с тобой? – спросил он со страхом.

Данель попытался что-то сказать, но не смог, как будто с последними словами рассказа он выговорил и всю свою способность говорить. Он сумел показать парню жестом, чтоб он дал ему еще попить, и Атэс тут же принес ему еще воды.

Сделав несколько судорожных глотков, старик попробовал прилечь на кровать, но было видно, что даже на это у него нет сил.

Атэс закинул ему ноги на постель и помог ему лечь, а Бывалый взял его за руку и, с трудом произнося слова, наконец, заговорил:

– Теперь… когда… я тебе… все рассказал… у меня стало… хорошо… на душе… Я д-думаю… что теперь могу… спокойно умереть… сынок, – сказал он с ужасным хрипом. – Я сделал, что… должен был… сделать. Ты теперь… взрослый… и ты… сможешь сам… выбрать для… себя… правильную дорогу. Так что… я желаю тебе добра. И… пусть… Бог, Который над всеми… богами… поможет тебе. Прости… прости за все…

С этими словами Бывалый сделал большой длинный выдох, и… почил.

Поняв, что произошло, Атэс упал на колени рядом с кроватью Данеля и зарыдал.

На похоронах он был полностью отрешен от происходящего. Кто-то подходил и что-то ему говорил, и он даже что-то отвечал невпопад, но все это было как в тумане. Его мысли были где-то далеко. Он снова думал о том, какой могла быть его жизнь, если бы он родился во дворце и был воспитан своими настоящими родителями, но если до этого такие размышления казались ему несусветной глупостью, то теперь это была реальная попытка ответить самому себе на этот непростой, но очень важный для него вопрос.

Он размышлял о том, какими они были, его настоящие родители? Какие ценности они попытались бы ему привить, не будь он похищен? Какой была бы сейчас его настоящая мать, царица Камилла, если бы его ненастоящая мать, которую он вообще не помнил, не убила ее? Сейчас по отношению к Армиль он не испытывал ничего, кроме ненависти, как, впрочем, и к своему ненастоящему отцу, атаману Кратису.

Но он по-настоящему любил Данеля, полноценно заменившего ему отца, и свою приемную мать Арину, его родную сестру. Он считал ее своей матерью и называл ее мамой. Он никогда не чувствовал себя приемным сыном. Она совершенно одинаково относилась к нему и к своей родной дочери Фелиции. Она всегда была внимательной и заботливой. Рядом с ней было хорошо и комфортно, он чувствовал себя счастливым ребенком, и даже иногда радовался тому, что его родители, которых он тогда считал настоящими, умерли, и он смог попасть в семью Арины.

А теперь вообще весь его привычный мир перевернулся. Те, кого он считал настоящими, оказались похитителями, воспитали его приемные родители, которых он по-настоящему любил, но один из них умер, сказав ему напоследок, кто на самом деле были его родителями, и вот, один из них был все еще жив, и он, Атэс, даже не разу его не видел лицом к лицу.

Когда он неожиданно для себя пришел к этой мысли, его даже передернуло. В его голове прояснилось.

«Стоп! А ведь, и правда! Вот передо мной в гробу лежит человек, который был для меня примером настоящего мужчины. Сколько я помню, он всегда относился ко мне очень хорошо. Он был добрым, внимательным, в меру строгим, в меру требовательным, и благодаря ему я, потеряв отца в раннем возрасте, никогда не чувствовал себя сиротой. Но мой настоящий отец, его-то я совсем не знаю. И он не кто-то там неизвестно кто, а царь! И он все еще жив!»

В этот момент к нему на память пришли слова своей сводной сестры Фелиции:

«…я бы на твоем месте все-таки пошла и все разузнала…, например, пошла бы во дворец и заявилась к царю. Может быть, он тебя узнает…?»

Да, что бы там ни было, но это как раз то, что он обязательно сделает. Пойдет и, по крайней мере, попытается найти способ, узнать своего настоящего отца поближе.

«Но, как? А что, если он меня не признает? Что, если он давно про меня забыл? Что, если он, узнав, кем и как я воспитан, не захочет меня видеть?»

Множество разных мыслей моментально полезли в его голову, но в этот момент прозвучал звук сигнального рожка, потому что островитяне закончили говорить разные хорошие слова, которые было принято говорить о человеке на похоронах, прежде чем плот с его телом отправляли в море и зажигали под ним дрова, пуская в них горящие стрелы.

Это отвлекло парня от противоречивых мыслей.

Несколько мужчин подняли плот и, спустив его на воду, стали толкать его, чтобы он как можно дальше отплыл от берега.

Кто-то коснулся его плеча.

Атэс оглянулся.

Позади стояли Фелиция и Арина, обе с заплаканными глазами.

Когда он встретился с ними взглядом, неожиданное чувство огромной любви и благодарности переполнило его сердце по отношению к этим двум представительницам женского пола, сыгравшим огромную роль в его жизни. Да, его душу раздирало множество противоречий по поводу того, кем он был, и что должен теперь делать в своей жизни, но эти два прекраснейших создания сделали для него так много добра, оказали ему так много заботы, принесли ему столько радости, тепла и счастья, что к ним он испытывал только любовь и признательность.

К его горлу подкатил комок, на его глазах навернулись ответные слезы, и он, обняв их обеих, дал волю своим чувствам и снова разрыдался, так же безудержно, как он рыдал у кровати умершего вчера Данеля.

И как это обычно бывает, женщины, конечно же, стали рыдать вместе с ним. Этих милых созданий не нужно учить сострадать чужому горю, особенно, когда речь идет о близком человеке. Они плачут, когда им плохо, и плачут, когда им радостно. Они – профессиональные плакальщицы и просто крестят мир в своих слезах. И, как ни странно, постояв вот так с ними в обнимку и изливая свое горе в слезах, Атэс через какое-то время успокоился и почувствовал, что ему стало легче на душе.

Плот с лежащим на нем прахом почти догорел, и народ постепенно стал расходиться. Оглянувшись, Азар вдруг обратил внимание на одиноко стоящую чуть поодаль знакомую фигуру. Это был Серт, который смотрел на него исподлобья и как будто чего-то ожидал. Улыбнувшись, Атэс вздохнул, и пошел навстречу другу.