— У вас лишний слог в последней строке, — заметил Маса. Попытался представить себе русского околоточного или американского шерифа сочиняющими стихи — не получилось.

— Пришли.

Идзаки показал на ворота. Они были сломаны, но на каменном столбе сиял красивый фонарь в виде пиона.

— Подождите меня за оградой. Мама-сан не станет откровенничать при постороннем.

Во дворе, как и повсюду, горели лампы, суетились люди. Полуголые, потные рабочие со скрученными жгутом полотенцами на головах расчищали обломки рухнувшего дома.

Капитан подошел к густо напудренной пожилой женщине в пунцовом кимоно. Беседа длилась довольно долго. Сначала говорил Идзаки, а мама-сан кивала — должно быть, принимала соболезнования. Потом она вынула из рукава бумажный платочек и пару минут с достоинством поплакала. Это не мешало ей зорко следить за рабочими и покрикивать на них, если они что-то делали не так. Терпеливо дождавшись завершения скорбного ритуала, полицейский зашептал хозяйке на ухо. Затем пошептала она. Два церемонных поклона. Конец визита.

— Хорошая новость, — сообщил Идзаки, вернувшись. — Сегодня в полночь мамы-сан, потерявшие много работниц, приглашены на аукцион. Клан «Урага» выставляет на продажу первую партию — сорок единиц товара.

— Они похитили так много девушек? — ужаснулся Маса. — Мы должны освободить их всех, не только англичанку!

— Уверяю вас, большинство проданы родственниками, которые остались без средств к существованию. Другие осиротели и, не зная куда податься, подписали контракт добровольно. Украденные же настолько запуганы, что нипочем не признаются. И вашу-то непонятно, как вытаскивать. Посторонних на аукцион не пустят. Внутрь попадут только хозяйки. Даже их охранники останутся снаружи.

— Это уж моя забота. Вы только скажите, где будет аукцион.

— В Дзёкандзи, «Подкидном Храме». Он чудесным образом уцелел. Мама-сан говорит, это хороший знак. Ёсивара возродится. А еще она говорит, что очень скоро, прямо завтра восстановится Кокутай, и всё будет по-старому, даже лучше.

— Как он может восстановиться, да еще прямо завтра? И откуда хозяйка борделя может знать подобные вещи?

— Они всегда всё знают, — пожал плечами Идзаки. —  У «Общества сакуры» свои источники. Дам вам совет — будьте осторожны. Эти женщины становятся опасны, если их разозлить. Даже я не смогу вас защитить.

— Ничего, я привык. Вы мне и так уже очень помогли. Сердечно благодарю.

Маса низко поклонился.

— Нет, — сказал капитан. — Я не могу вас оставить. Никогда себе не прощу, если с вами что-то случится. Позвольте мне сопровождать вас. Я только сниму мундир, чтобы действовать в качестве частного лица. Очень прошу, не спорьте.

И тоже поклонился.

— Признателен за великодушное предложение, но это я себе не прощу, если из-за меня пострадает ваша карьера.

Они препирались так, кланяясь друг другу, минут пять или даже больше. Капитан Идзаки был человек с очень развитым чувством чести, но немного зануда. Маса еле от него отвязался. Выражаясь по-русски, на кой васаби нужен помощник в таком элементарном деле?

Два часа спустя одинокий ронин сидел в развалинах когда-то, наверное, очень веселого, а теперь очень грустного дома и смотрел через сломанные сёдзи, украшенные похабными картинками, на улицу, по которой к Дзёкандзи шествовали участницы аукциона.

Площадка перед Подкидным Храмом сияла разноцветными огнями, будто и не было никакого конца света. Вдоль ограды цепочкой стояли крепкие парни в красных куртках с цветком ириса на груди — очевидно, эмблемой клана «Урага». Но интересней было смотреть на хозяек любовных заведений. Почтенные мамы-сан, наряженные в дорогие кимоно, с набеленными лицами и высокими, сложными прическами чинно семенили короткими шажками, церемонно приветствовали друг друга, выражали удовольствие по поводу встречи и соболезнование по поводу случившейся неприятности. Каждую сопровождали вышибалы, одетые в кимоно с гербом своего борделя.

Ёсивара — мир, которым управляют немолодые женщины, всё про жизнь знающие, снаружи мягкие, а изнутри железные, размышлял Маса. С одной из них — той, что выведет с собой девочку Глэдис, ему скоро придется иметь дело. Разговор будет непростой. Думать об этом было приятно. Маса любил железных женщин. Всяких любил, но железных — особенно.

Он приготовился к долгому ожиданию и уже знал, чем его скрасит: будет представлять Землю, которой управляют не железные снаружи, но мягкие внутри мужчины, а женщины, похожие на ёсиварских матрон. Они сумеют всё обустроить так, что и преступники, и полицейские будут у них в услужении, и никто ни с кем не будет воевать, и все будут довольны.

В храме ударил гонг — аукцион начался. Торги шли с невероятной быстротой. Должно быть, церемониал был идеально отработан. Удар молотка о медный щит, знак завершения очередного раунда, звучал раз в одну-две минуты. Прошло меньше полутора часов, и во дворе снова началось движение. Весь товар был разобран, мамы-сан стали расходиться.

Маса еще раз заглянул в медальон с фотографией бедняжки Глэдис и припал к смотровой щели. Только бы не пропустить!

Каждая матрона уводила с собой по две-три живых покупки. Девушки были очень молоденькие, некоторые просто дети. Все перепуганные, вжимающие головы в плечи. Хозяйки ласково щебетали с ними, обнимали, угощали сладостями. Но с обеих сторон топали вышибалы, бдительно присматривая за невольницами.

Выскочить что ли с криком, да открыть пальбу в воздух, подумал Маса. Начнется суматоха, и если кто-то из девочек хочет свободы — воспользуется и убежит. Но куда они убегут в разрушенном мире, где царит Хаос? Из огня да в полымя? Опять же в «браунинге» всего один патрон. И как потом спасать Глэдис?

Повздыхал, отказался от соблазнительной идеи.

Однако вот из храма вышла последняя мама-сан, а девочка так и не появилась. Осталась внутри? Но почему? Или ее тут вообще не было? Тогда где она?

И никого, кто мог бы ответить на эти вопросы.

Надо идти к оябуну, трясти перед ним письмом с претензиями от Сандаймэ. Надежды на результат мало, но ничего больше не остается.

С тяжелым сердцем Маса вышел на улицу — и тут же попятился обратно. Сердце легко запрыгало, как почуявший добычу поплавок.

Из ворот Подкидного Храма вразвалку вышел плечистый детина с грубой физиономией и шрамом, наискось рассекавшим лоб и левую бровь.

— Эй, Гама, где ты?! — крикнул Трёхбровый, озираясь.

От забора отделился подушкообразный коротышка, шепеляво отозвался:

— Я здешь, аники!

— Пошли.

Помахав остальным красным курткам, оба зашагали прочь.

Ах, какая удача! — поздравил себя Маса, пристраиваясь сзади. Двое — это сущие пустяки.

Нужно было подождать, пока они повернут на какую-нибудь безлюдную и желательно темную улицу.

Повернули.

Впереди появился круг желтого света, на фоне которого чернели два силуэта, один повыше, другой пониже. Человек по кличке Гама, что означало «Жаба», держал в руке электрический фонарик.

Мудрить Маса не стал. Подобрал кусок кирпича, примерился. Очень удобно целиться, когда такая подсветка. Кинул коротышке точнехонько в затылок — не слишком сильно, чтоб не проломить череп, но вполне достаточно, чтобы Жаба не мешал разговору.

Пока кирпич насвистывал в воздухе свою незатейливую кирпичную песню, одинокий ронин сомкнул веки, готовясь к тому, что фонарик упадет и погаснет. От внезапной темноты Трехбровый ослепнет, а Маса — нет.

Тупой стук (кирпич встретился с затылком), металлический звон (упал фонарик), мягкое шуршание (повалилась оглушенная жаба), удивленный крик «Э, ты чего?» (удивился Трехбровый).