– Если будешь и дальше на меня так смотреть, я спрошу у тебя то же, что спросил Рочестер у Джейн Эйр, – Эдвард наклонился вперед, к Элисон, и, копируя ее взгляд, начал рассматривать лицо девушки.

– А что он спросил у нее? – смущенная улыбка приподняла уголок полных губ.

– Находит ли она его красивым, – Милн улыбнулся, внимательно наблюдая за Элисон, и румянец неровными пятнами побежал по ее щекам.

– И что она сказала?

– Дерзко ответила, что он ничуть не красив, но на его возмущение, чего же ей нужно – руки-ноги при нем, добавила, что дело не во внешней красоте.

Милн, понимая, что его взгляд очень смущает Элис, намеренно и пристально следил за переменами ее лица, отмечая про себя необыкновенную глубину взгляда в свете солнечных лучей, заглянувших в окно гостиной.

Посмотрев в окно, Эл опустила голову, а потом снова взглянула на Эдварда.

– Хорошо, что у тебя голубые глаза.

Брови Милна сдвинулись на переносице, и опять разошлись в стороны.

– Прости, я не то…ты красивый, очень, но их требования… – Эл поднялась из кресла и встала напротив Милна, но даже выпрямись она как натянутая струна, Элисон все равно достала бы макушкой только до середины плеча Эдварда.

– Не извиняйся, это действительно большая удача…для этого времени, – Милн кивнул, и отойдя к камину, достал из кармана брюк сигареты «Amateur». Красная пачка с тихим хлопком упала на мраморную полку камина, и, проехав по ней, остановилась на другом конце, зависнув над полом. Послышалось шипение, и в комнате повис сигаретный дым.

– Нам нужно многое обсудить, – Милн говорил не оборачиваясь, и Эл смотрела на его спину, отмечая про себя, как ровно закатаны до локтя рукава белой рубашки, – у нас будет домработница, и…

– Я могу все делать сама!

– Нет, не можешь, – он отрицательно покачал головой, – не можешь и не будешь. Этот вопрос уже решен, и даже не нами.

Стряхнув пепел от сигареты в хрустальную пепельницу, Эдвард продолжил.

– Геринг вчера был настолько предупредителен, что обещал отправить подругу своей домработницы Цилли к нам на помощь. Проверенные люди шефа гестапо.

Окурок сигареты был старательно затушен и раздавлен.

– То есть мы не сможем…

– Нет, не сможем. И поэтому у нас будет общая спальня.

Заметив, что Элисон нервно сглотнула, Милн поспешил добавить:

– Как я уже сказал, ты можешь мне доверять, здесь тебе нечего бояться.

– Я и не боюсь! – ее взгляд сверкнул в солнечном свете, устремляясь вверх, на Эдварда, – это…понятно.

Милн кивнул, и спросил, – так медленно, словно вовсе не хотел этого делать:

– Вчера вечером ты сказала, что была влюблена…в меня.

– Это было давно. И спасибо тебе за вчерашний вечер. Я еще не привыкла к такому, но обещаю…

– Привыкнуть? – подсказал Милн, поправляя волосы и убирая назад прядь, на которую смотрела Эл, пока он спал.

– Да.

Прошло около двух недель с того памятного вечера в доме Геббельса. Я говорю «памятного», потому что он стал увертюрой к тому, что мне и Элис предстояло пережить в Берлине. Несмотря на потрясение, которое она испытала после встречи с теми, кто мечтал о тысячелетнем Рейхе, когда волнение прошло, и я, и она, сошлись на том, что все виденное нами, начиная от «случайной» встречи с Герингом возле мэрии, в день свадьбы Харри и Агны, и заканчивая – на тот момент – прощанием в конце длинного праздничного вечера в доме маленького министра пропаганды, было не более, чем началом игры. Насколько большой и опасной?

Этого мы знать не могли. Думаю, этого тогда не знал и сам Геринг, наверняка считавший себя нашим главным кукловодом. Многие приближенные Гитлера, впрочем, как и сам он, обладали чрезвычайной экспрессивностью во время публичных выступлений. Резкие, быстрые и неожиданные пассы руками, пальцы, вывернутые в этой же экспрессии, иной раз, под невероятным углом, – все это не было выдумкой фанатов. Именно при помощи такой постановочной игры, в основе которой, конечно, был точный и четкий расчет, множество людей было мгновенно превращено в пламенных, если не сказать ярых сторонников Гитлера – «нового солнца» германской истории.

Вот только солнце было черным.

Но тогда, в пылу «обиды», о которой рейсхканцлер твердил своему покорившемуся народу, нанесенной Германии в Первой мировой войне, этого почти никто не замечал и – не хотел замечать.

…Мы были в игре и знали, что за вечером, проведенным в доме Магды и Йозефа Геббельсов, от Геринга и прочих людей того круга вновь последуют приглашения. Мы были в роли их добычи, – незнакомой, забавной, и, что лучше всего, – новой. Им ничего не стоило уничтожить нас, но игра забавляла куда сильнее. Кроме того, приблизить к кругу избранных людей «с улицы», какими мы тогда выглядели в глазах Геринга, было весьма пикантно. А ведь он был единственным из всей «верхушки», кого обычные люди любили за…импровизацию.

Эту способность он и сам очень любил в себе, любовался ею и – собой, преображенным с ее помощью так, что, может быть, физическая боль и мучительные воспоминания об унизительном ранении в пах, уходили на второй план, меркли в лучах восходящего черного солнца, которому, сами не зная, что творят, рукоплескали тысячи и миллионы людей: мужчины и женщины, мальчики, опьяненные «Гитлерюгенд» и светловолосые девочки, еще слишком маленькие для того, чтобы узнать, что они и их тела целиком и полностью принадлежат Гитлеру и всей Германии. И нет ничего более почетного, чем стать матерью как можно большего числа «арийцев», а рождены они в законном браке или нет – не важно, ведь сама Герда Борман, темноволосая красавица, исповедовала полигамные отношения и свободу нравов. Но все это возникало постепенно, хотя и очень быстро, а пока мы с Элис привыкали к нашему дому в элитном районе Груневальд. С легкой подачи всезнайки Геринга у нас появилась домработница Ильза: высокая и худая, она очень напоминала высохшее дерево. С ней и я, и Элисон были очень осторожны и предельно лаконичны в общении, – она дружила с Цилли, домоправительницей Геринга, а значит, то, что я не нашел в нашем доме микрофонов и жучков, совсем не означало, что за нами никто не следит. Все было с точностью наоборот, и, должен сказать, мы с Элис неплохо разыгрывали свои партии влюбленных друг в друга супругов, живущих в прекрасном трехэтажном доме с темно-синей крышей. Разобрав вещи и осмотрев дом, мы решили обустроить нашу спальню на втором этаже, в самой просторной комнате. Ильза очень гордилась нашим выбором, и с истинно арийским рвением, которое некоторых приводило к созданию концлагерей, а некоторых – к спасению заключенных из этих лагерей, обустраивала нашу спальню. Со стороны могло показаться, что избалованная фрау Кёльнер, топнув ножкой, упросила своего не слишком сговорчивого мужа переехать в эти апартаменты, но настоящая причина была в том, что помимо удобного расположения, в этой комнате была еще одна – тайная, скрытая толстыми дубовыми перегородками. Я обнаружил ее, когда обходил дом в первый раз, и об этой комнате было известно только мне и Элис.

Кстати, об Эл.

Помня ее взгляд при моих словах об общей спальне, я думал, что у нас ничего не получится. Она была похожа на солнечного зайчика, который, – даже если он запущен тобой, – никак не удается поймать. Я подозревал, что ей мало нравится дом, и в нем ей вряд ли было комфортно. Но она ни разу об этом не сказала, и не упрекнула меня или обстоятельства ни единым словом или жестом. Днем мы играли счастливую семейную пару, в условленные часы перехватывали по радио шифровки, в которых нас хвалили, – часто подозрительно сильно – за успехи и ценные сведения, сообщенные Центру, а вечером ложились спать в одну кровать. И Эл, желая мне доброй ночи, все в той же сорочке с высоким воротом, которая была на ней в ночь после вечера в доме Геббельса, отворачивалась от меня и думала о чем-то своем. Она по-прежнему отказывалась говорить о Стиве, часто вздрагивая в ответ на мои «неожиданные» вопросы о нем, и потому я решил, что именно он занимает ее мысли. Элис была скрытной, а может, она боялась меня? Ее стеснительность могла бы показаться наигранной, но для девушки, воспитанной в строгих стенах закрытой школы для девочек, она на удивление быстро умела оценивать обстановку и вести себя согласно ей. И этот природный талант Эл не раз спасал ее и нас. Так же, как он спас ее 28 февраля 1933 года.