Но я не могу жаловаться, Стив. Я живу в роскоши. И я – живу. Грузовики гестапо проезжают мимо нас, мы с Эдвардом слишком богаты, чтобы попасть в группу риска. Тем более, мы подходим под описание арийцев. Особенно Эдвард. Я вижу, как женщины смотрят на него. Так же на меня смотрят мужчины. Нас оценивают по цене лошадей, которых при случае можно забить, если мы не научимся искусственным аллюрам. Той самой плетью из кожи гиппопотама.

Но мы научимся, Стив. Обещаю. Пусть иногда мне кажется, что это не закончится, но мы должны сделать все, что возможно. Все, что в наших силах, правда? Я постараюсь быть с Эдвардом мягче, он очень заботиться обо мне, и я хочу, чтобы он знал, что…».

Когда Харри и Агна Кёльнер пришли на вечер, гостей в доме Геббельса почти не было. Парадная музыка, которую исполнял живой оркестр, звучала приглушенно, отчего одна из мелодий казалась траурной. Вдоль стен большой залы бесшумно скользили официанты в белой парадной форме. Улыбаясь всем без исключения одинаковой улыбкой, они замирали на мгновение возле гостя – если он снимал с серебряного подноса бокал с холодным шампанским, – и так же механически продолжали свой путь после, отчего казалось, будто они могут ходить сквозь белые стены. Не потому ли их форма такая белоснежная? Агна медленно бродила по комнате, разглядывая замысловатую лепнину на потолке и ряд высоких зеркал, в каждом из которых отражалась ее фигура в золотом платье. Она делала вид, что с удовольствием рассматривает свое отражение, на деле же, вычурные зеркала позволяли ей почти непрерывно наблюдать за Харри, с которым вот уже двенадцать минут Геринг вел беседу. О чем? Фрау Кёльнер не знала наверняка, но догадывалась, что это связано с работой мужа. Рейсмаршал, по своей привычке, близко наклонился к собеседнику, хотя – Агна была в этом уверена, – никто бы не решился нарушить их разговор. Не желая привлекать излишнее внимание, девушка вышла из залы и неторопливо пошла вперед, с интересом рассматривая закрытые двери. За одной из них оказался небольшой кабинет, в углу которого был шкаф с редкими книгами. Несколько томов были раздвинуты в стороны, уступая место великому книжному труду фюрера, возложенному на золотую подставку. Для полного сходства с импровизированным алтарем, этому сооружению не доставало свечей. Агна почти коснулась книги, написанной двумя литературными «неграми», из которых только один, – в то время, когда Гитлер зачищал за собой путь, – смог избежать смерти, как за ее спиной раздался тихий голос:

– Вы сияете как золото.

Геббельс подошел к ней так близко, что она почувствовала его дыхание на своей шее. Агна замерла, не зная, что ей делать, а потом резко отдернула руку от золотой подставки с книгой.

– Не нужно так, фрау Кёльнер.

Обнимая девушку со спины, Геббельс взял ее правую ладонь в свою и положил на обложку книги, плотно прижимая руку к названию, высеченному готическими буквами, покрытыми позолотой.

– Это похоже на клятву, не так ли?

С каждым словом его дыхание становилось все горячее и девушке казалось, что его левая рука, которой он с силой держал ее за талию, прожигает шелк платья. Агна сделала глубокий вдох и закрыла глаза. А потом почувствовала, как ее разворачивают в другую сторону.

– Посмотри, посмотри на меня! Посмотри на меня своими глазами!

Нервное дыхание Геббельса обдавало жаром, а влажные поцелуи оставляли на ее коже слюну. Коротышка, не веря собственной удаче и совершенно обезумев, пытался руками, взглядом и губами охватить как можно больше тела Агны, столь желанного для него, что министра трясло, словно в лихорадке. Агна открыла глаза и посмотрела вверх, вытягивая шею. Горячая слеза скатилась по ее щеке и упала вниз. А потом она перевела взгляд на Геббельса и увидела в нем то же, что и прежде – черную пустоту. В приступе страсти карлик сжал ее лицо обеими руками, с силой опуская вниз вздернутый подбородок. И в тот момент, когда Агна подумала, что больше не выдержит, дверь в комнату распахнулась, ударилась о стену, и она услышала:

– Министр?

Вокруг нее появляется воздух, становится легко. Теперь можно дышать и Агна делает жадный глубокий вдох. Смущенный министр без слов выбегает из комнаты, и она впервые так ясно видит перед собой Эдварда. Желтоватый свет настольной лампы освещает его высокую фигуру, и углы высоких скул выделяются особенно резко. Он берет ее за руку, потом под локоть, обнимает и крепко прижимает к себе. Слева, со стороны сердца. Глупый, – а ведь сказал ей, когда она искала в карманах его пальто записку от Баве, – «здесь ничего нет». Обнаженное плечо Агны постепенно согревается, соприкасаясь с тканью его черного фрака. В нагрудном кармане – от твердого шага Харри Кёльнера – неровно пляшет белоснежный платок. Они проходят через всю залу, Агна отдаленно слышит, как Харри прощается с Герингом. У входной двери служанка подает ее накидку, и Харри одевает Агну. В руке откуда-то появляется сумочка. Маленькая, лаковая, очень красивая. Агне она нравится.

Гравий приятно зашуршал под колесами «Мерседеса», и фары выхватили из темноты угол дома в кирпичной кладке. Всю дорогу, что они ехали от дома Геббельса, Элисон не произнесла ни слова. Остановившись на подъездной дорожке, машина плавно качнулась, сообщая пассажирам, что они достигли пункта назначения – Херберштрассе,10. Они вышли из автомобиля, сделали несколько шагов и, зайдя в дом, укрылись за входной дверью. Потом поднялись на второй этаж, в спальню, где в свете уличных фонарей дома напротив легко можно было различить очертания мебели. Эдвард тяжело опустился в кресло и вздохнул. Он слышал, как Элисон включила воду в ванной комнате, а потом затихла.

…На ней был белый шелковый халат. При малейшем движении ткань оживала, обнимая и скрывая ее тело. Сколько прошло времени?

Эдвард не знал. Он отключился сразу же, заснул в нелепой позе, – наклонившись вперед, с лицом, закрытым ладонями. А теперь, очнувшись, видел перед собой Элис. Остановившись в нескольких шагах от него, она молча наблюдала за ним, и, заметив, что он открыл глаза, сделала шаг вперед.

– Агна, что случилось?

Милн все еще сидел в кресле, в том же положении, сонно растирая глаза пальцами.

Шелк закачался, ласково касаясь костяшек его пальцев.

Теперь и для него, – как для Эл несколькими часами ранее, в небольшой комнате фешенебельного дома по Рейсхканцлер-платц, – пространство сузилось. Милн удивленно посмотрел на девушку, но в темноте не смог различить ее взгляд. Тонкие пальцы легли на плечи, белый шелк был совсем близко. Опираясь ладонями на плечи Эдварда, Элисон отклонилась на расстояние вытянутых рук и неотрывно смотрела на Милна, различая в отсветах ярких уличных фонарей, бьющих в окно, блеск его глаз и все тот же изгиб высоких скул. А потом все стало быстрее. И когда Эдвард отстранил ее от себя, Элисон отступила назад только на один маленький шаг, а потом снова приникла к нему. Она видела, как поднявшись из кресла, он старался не смотреть на нее и намеренно отводил взгляд, желая, – как и она в той комнате, – освободиться. Но ей было все равно. Поднявшись на носки, она дотянулась до его губ и поцеловала. Эдвард застыл на месте, а потом с силой разомкнул ее руки.

– Нет.

Элисон не ответила, но, вывернув запястья из его пальцев, снова потянулась к нему, прошептав:

– Покажи мне.

Горячий шепот коснулся шеи, волна возбуждения пробежала по телу, но он прошептал в ответ:

– Я не хочу. Не так, Эл.

На этот раз Элисон услышала его и отшатнулась, произнося с усмешкой:

– А он хотел!

Губы растянулись в широкой улыбке, но вот уголки ее дрогнули, и она начала осыпаться, сломанная в одну жуткую, кривую линию. Белое лицо спряталось за тонкими пальцами, словно луна, испуганная тем, что увидела на земле, когда, выглянув из-за облака, осветила ее. Плечи вздрогнули, застыли и остались вздернутыми, а из груди Эл вырвался стон, полный такого отчаяния и боли, что Эдвард не выдержал.