После новости о том, что Харри и Агна Кёльнер на два дня едут в Мюнхен по рабочим вопросам Кёльнера, – и Агна, конечно, его сопровождает, ведь она так давно мечтает увидеть этот знаменитый город, – растерянность домработницы, судя по выражению лица едва не обернувшаяся безумием, сменилась обычной педантичностью. На предложение помочь с дорожными сборами верная осведомительница Геринга получила очень вежливый отказ и, пожелав своим хозяевам приятной поездки в город, так много значащий для их любимого фюрера, ушла.

– Я хочу ее уволить! – сказала Элисон с такой горячностью, которая удивила ее саму.

– Боишься, что она знает больше, чем ей следует? – Эдвард внимательно смотрел на девушку, неотрывно наблюдая за выражением ее лица.

– Что это значит? – отвечая таким же открытым взглядом, Эшби резко повернула голову в сторону своего напарника и слегка прищурила глаза, но это ей не помогло, – Эдвард успел заметить в выражении зеленых глаз испуг, и устало произнес:

– Не знаю, Агна, ты скажи мне. Куда ты уезжаешь по утрам?

Фрау Кёльнер опустила голову вниз, убирая за ухо волнистую прядь волос.

– Так я и думал, – Эдвард так близко подошел к Элисон, что она почувствовала горьковатый запах его одеколона, – будь осторожнее. Они уже открыли один лагерь, и кто знает, на какие зверства они способны еще.

Высокая тень на стене отделилась от маленькой тени, и медленно пошла по лестнице вверх. В спальне шаги Эдварда стихли, часы в гостиной звонко пробили пять часов пополудни, а Элисон по-прежнему стояла на месте, опустив голову. И вдруг, в одно мгновение, маленькая тень тоже сорвалась со своего места на стене и побежала вверх.

– Я хотела… – Элисон забежала в спальню, но в смущении остановилась, поздно заметив, что на Эдварде, который остановился перед зеркалом, нет рубашки.

– Агна, выйди, – не глядя на девушку, Милн подхватил другую сорочку, просунул руки в рукава и принялся поправлять светло-голубой воротничок. Элисон посмотрела на Эдварда и отвела взгляд в сторону. Эдвард снова, как несколько минут назад в гостиной, подошел с ней.

– Ну?

Эл покраснела, и ее взгляд уперся в ту точку на его груди, которая была на уровне ее глаз. Длинный шрам пересекал ключицу и прятался за тканью расстегнутой рубашки.

– Что это? – Элисон осторожно прикоснулась к шраму дрожащими пальцами.

Не услышав ответа, она подняла глаза вверх. Милн с язвительной улыбкой смотрел на нее несколько секунд, но когда Элис отвернула в сторону ворот рубашки, чтобы увидеть, где заканчивается шрам, Эдвард отступил назад, и, отвернувшись, направился к зеркалу. Дверь громко хлопнула, Эдвард остался один.

Он быстро собрал необходимые вещи в дорожную сумку и спустился по лестнице, чтобы удостовериться, что «Мерседес» готов к поездке в Дахау.

Автомобиль был занудно-чистым, в проверке не было никакой необходимости, но Эдвард педантично осмотрел салон, проверил стрелку на датчике топлива, открыл багажник, аккуратно уложил вещи, отметив про себя, что там уже была небольшая сумка, которую Эл часто брала с собой в дорогу. До отъезда оставалось чуть более получаса, и Эдвард решил еще раз просмотреть схему завода по изготовлению боеприпасов, на месте которого теперь располагался концлагерь. В ходе одной из прошлых операций Милн уже бывал там, и это, безусловно, могло помочь ему лучше сориентироваться на территории нового нацистского «учреждения», призванного перевоспитать «неугодных элементов». Из выступления Гиммлера, который в последние дни неустанно звучал по радио, срывая голос до хрипоты, Эдвард знал, что «в среду, 22 марта близ Дахау будет открыт первый концентрационный лагерь. В нём будет размещено 5000 узников. Планируя лагерь такого масштаба, мы не поддадимся влиянию каких-либо мелких возражений, поскольку убеждены, что это успокоит всех, кто уважает нацию, и послужит к их пользе».

Подпись: «Генрих Гиммлер, действующий начальник полиции города Мюнхена». Если совсем коротко, – инициатор создания концентрационных лагерей, среди огромного множества которых Дахау так и останется первым, – «образцом для подражания», площадкой для «стажировки» надзирателей всех остальных центров убийств и смерти, и только у одного лагеря в Дахау будет сто двадцать три филиала, а общее число нацистских лагерей, разбросанных по всему земному шару, – преодолеет отметку шестьдесят, и уйдет на счет седьмого десятка.

Проходя мимо, Эдвард напомнил Элисон, что они выезжают ровно в 21:00. Потом он поднялся наверх, зашел в кабинет, закрыл дверь, достал из кармана брюк маленький листок с истертыми на сгибах линиями, снова подробно рассмотрел собственный чертеж, – губы его беззвучно шевелились, когда он повторял расположение входов, – и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Он едет в лагерь Дахау с пистолетом «Вальтер Р-38» и кинжалом, которым нацисты награждали «героев» своей кровавой планеты. И если бы они были людьми, девиз, высеченный готическим шрифтом на клинке кинжала – «meine Ehre heißt Treue», что означало «моя честь – это верность», мог действительно что-то значить.

Дорога до городка Дахау, что расположен в семнадцати километрах от Мюнхена, заняла около пяти часов. Говорить было не о чем или, что вероятнее всего, Эл и Эд упорно делали вид, что так оно и есть. Тягостная тишина прервалась лишь однажды, когда Элисон неловко завела разговор о том, для чего она уезжает по утрам из дома.

– …Я все еще надеюсь узнать хоть что-нибудь о Стиве. Ты должен меня понять, тем более, фрау Берхен…

– Фрау Берхен?! – крик Эдварда был таким громким, что Элисон вздрогнула, – Агна, ты сошла с ума?! Ты хотя бы немного представляешь, какая это опасность? Или мне рассказать тебе о том, где разгружают грузовики гестапо и что становится с теми, кого сажают в них как… – Эдвард был в такой ярости, что не смог закончить фразу. Помолчав, он спросил:

– Долго ты хотела молчать и об этом? – Милн посмотрел в зеркало заднего вида в поисках Элисон, забыв о том, что она сидит рядом с ним, и он не сможет увидеть ее в зеркальном прямоугольнике.

– Что?

– Агна, это невыносимо! Ты же молчишь обо всем, уходишь и молчишь!

– Спасибо, что…

– «Спасибо»? Снова?

Голос Милна был полон крайнего изумления. Он помолчал, а потом рассмеялся. Сначала тихо, почти беззвучно, но через несколько секунд грянул такой хохот, от которого у него на глазах едва не выступили слезы. Ему даже пришлось остановить машину, чтобы не съехать с пустынной дороги. Нервный смех прекратился так же внезапно, как и начался. Остаток пути Эл и Эд молчали.

Оказавшись в Дахау, Эд съехал с дороги, уводя автомобиль в лес, – их ни в коем случае не должны были заметить. Отъехав на достаточное расстояние, Милн включил фонарь, вышел из машины, открыл багажник, затем – свою дорожную сумку. После нескольких минут тишины, он оглянулся, отыскивая в непроглядной темноте Элисон, хотя в этом не было необходимости: девушка стояла напротив Милна и ошеломленно смотрела на него. Китель штандартенфюрера, – полковника плавно облегал его фигуру, делая Эдварда практически неузнаваемым.

Осветив светом фонаря Элисон, он кивнул: темно-серые брюки из грубой шерсти, белая рубашка, туго застегнутая под самым горлом и черный пиджак поразительно изменили Эл. И, если не вглядываться в ее красивое бледное лицо, то она вполне могла сойти за ту, кого ей предстояло изобразить – новую надзирательницу концлагеря Дахау.

Эдварду и Элисон нужно было идти, бежать, вслед за короткой летней ночью. Но они застыли на минуту, обмениваясь пристальным взглядом. Наконец Милн, крепко взяв ладонь Элисон в свою теплую руку, тихо поднялся на дорогу, и, освещая путь фонарем, мягко зашагал вперед. Элисон шла следом, шаг в шаг.

До бетонного забора лагеря они дошли быстро, но гораздо больше времени у них ушло на поиски входа. Благодаря своим источникам в Берлине, Харри знал, что Вэккерле, первый комендант Дахау, был с позором уволен из лагеря, а будущий, – Эйке, пока находился в сумасшедшем доме в качестве пациента, и еще не мог знать, что скоро сам Гиммлер вытащит его оттуда и переведет на должность коменданта Дахау, где его остервенелая преданность и дотошность недавно установленным идеалам впечатлит даже покровителя, а в историю он войдет как один из самых жестоких и беспощадных преступников, от рук и распоряжений которого погибнет множество людей самых разных национальностей, точно сосчитать их число будет не под силу и через десятилетия после падения режима.