Однако опять возникают вопросы: «Если вероятность велика, то зачем Бандзарт оставил это фото в лаборантской? Была ли какая-то специфическая цель? И кто ещё, если не Бандзарт, может быть владельцем данной картинки?» До ответа на них, – и я это хорошо чувствовал – было ещё далеко, и я даже не надеялся на то, что смогу подобраться к ним уже завтра, в момент нашего с Костей прихода в школу. Ведь не буду же я при возможном большом скоплении учителей говорить о своей находке! Во-первых, на первом месте у всех будет происшествие в зале, и вряд ли кого-нибудь заинтересует мой рассказ, а, во-вторых, существует риск, что, если я всё и расскажу, то на меня сразу налетят с вопросами типа «А что я вообще делал один в химической лаборантской?», – но такие обратные подозрения мне уже совсем ни к чему, так что, видимо, лучше помолчать и дождаться более подходящего момента, а пока действовать с Компанией, в кругу друзей и соратников. Да, хорошо, что Костя теперь всё знает!

Итак, мы с ним пришли к моему дому, затем зашли в парадную и поднялись пешком на седьмой этаж. Медлить я не стал и, зайдя в квартиру, сразу же побежал в комнату, к той полке, на которой лежала та самая наиважнейшая фотография. Уже через две секунды я выбежал в коридор, где стоял Костя, и передал ему то, что он так пожелал увидеть.

Таганов смотрел на фотографию около пятнадцати секунд, явно вглядываясь в изображение мужчины, на ней помещённого. Затем он перевернул картонку и на оборотной стороне так же, как и я вчера, обнаружил пять с трудом различимых букв.

– Что ж, вещь неплохая, – молвил Костя. – У тебя есть предположение, чья фамилия могла тут быть написана?

– Да хрен знает. В России живёт, наверно, не одна тысяча человек с фамилией на «-ецкий», но у меня таких знакомых, увы, нет.

– Да, жаль. А само изображение тоже не знакомо?

– Нет, – с тем же сожалением ответил я.

– Фотография и впрямь неизвестная… – рассудил Костя, вертя её в руках. – Но на паспортную она не похожа, хотя и чёрно-белая. Хм… Может, этот человек уже умер?

– Всё возможно, – заметил я. – Только непонятно, почему фамилия наполовину стёрта. Причём стёрта так, что первые буквы вообще нереально разглядеть.

– Да, действительно, – согласился Костя, продолжавший внимательно рассматривать фотографию.

– Кстати, это удивительно. Фотка не выглядит старой, но почему тогда карандаш уже так стёрся? Может, кто-то специально стёр полфамилии? Лишней информации не хочет давать? – предположил я.

– Ты намекаешь на Бандзарта? – догадался Костя.

– Почему бы и нет? Скорее всего, это его фотография. Он чаще всех бывает в лаборантской.

– Допустим. Тогда кто это? «Друзья» его тогдашние вроде бы по-другому выглядели. Да и слегка уже староват этот тип… Лет этак пятьдесят на вид. Бородач, верующий, но глаза недобрые…

– Да, вот глаза его страшные!

– Но на маньяка он мало похож, даже с глазами. Скорее, какой-нибудь святой отец, – рассмеялся Костя. – Уж больно крест его велик.

– Кстати, неплохая мысль. И борода, и крест… Однако глаза пугают.

– Это да. Но я всё не могу понять, почему фото чёрно-белое? Вроде новое, но…

– Может, специально?

– Типа «Ещё меньше лишней информации»?.. – подумал Костя. – И всё же: кто это?

– Ну, если не церковная особа, то, может, родственник Бандзарта?.. Отец, дядя, тесть…

– Тесть – нет. Я где-то слышал, что Бандзарт не женат. Да и на отца не похож – общих черт вообще мало.

– Ок. Пусть не родственник. Тогда … друг какой-нибудь? В частности, погибший друг… – предположил я.

– Вполне возможно. Хотя … может, это и не его фото, – оторвался от картинки Костя. – И вообще, нам надо обязательно увидеть вторую фотографию. Если совпадут или будут похожи, – значит, дело начнёт проясняться.

– А если нет?

– Тогда, боюсь, всё вконец спутается, – с ноткой неизбежного реализма в голосе сказал Костя.

– Ну да… – согласился я.

– Поэтому завтра, – подчеркнул Костя, – мы непременно пойдём в школу. Предлагаю встретиться в 10 утра у крыльца. Сойдёт?

– Да, разумеется.

– Отлично. Фото пока держи у себя, но завтра непременно возьми его с собой. Только … будь осторожен. Лучше не размахивай им в школе или на улице, – посоветовал Костя, не сдержав смеха. – Его ни в коем случае нельзя потерять.

Это было главное и единственное наставление Кости. Как-то противиться ему было бессмысленно – я понимал, что основатель Компании как никто другой чувствует важность всего этого дела и говорит то, что и следует говорить в подобных ситуациях. Больше он ничего не стал советовать; мы вышли на улицу, и я немного проводил его. Затем мы простились до завтра, после чего я снова отправился домой.

Однако, зайдя опять в свою квартиру, я быстро понял, что делать мне там, в общем-то, нечего. Родители мои уехали на дачу, и, кажется, не на один день; по дому никаких дел у меня тоже не значилось, – и я почувствовал, как скука уже мчится в мою парадную. Но на часах ещё только 15:00. Что же делать?

Тут в голове моей неожиданно мелькнула мысль: «К столу, может, сходить? Давно уже ни с кем не играл».

Идея оказалась недалека от реализации. Вскоре я нашёл ракетку и мячи, на всякий случай отыскал ещё сетку, потом сложил всё это в рюкзак и выбежал из дома.

В общем, я давно уже был любителем настольного тенниса. Однажды, лет восемь назад, меня на этот спорт подсадил один знакомый, ныне, к сожалению, живущий уже не в Питере, – и с тех пор я всё играю и играю… А летом этого года я посвятил своему любимому пинг-понгу особенно много дней, и так много, как в августе, я не играл ещё ни в одном месяце своей жизни! Ещё давно, лет в одиннадцать, я понял, что люблю настольный теннис беззаветно, но замечательно, что с возрастом эта игра не только не потеряла для меня в интересе, но даже и прибавила, – а иначе мог ли я в этом году играть порой по шесть часов в день?!.. Играть до темноты, до ухода последнего игрока?!.. Да, конечно, после такого досуга белые мячики так и начинают бесконечно зиять перед твоими глазами, а иногда даже не дают заснуть; и я даже не говорю о физической усталости, о выплеске всех сил к концу игры, – но разве может всё это омрачить ту радость, которой ты заряжаешься, когда бегаешь вокруг стола в надежде отбить каждый мяч?.. И разве на следующий день ещё приходят мысли об усталости?.. А ведь как прекрасно, что уже утром ты вспоминаешь о своём вечернем веселье так, что к шести, или даже к пяти уже начинаешь хотеть вернуться к столу, – и ровно в это время, – хотя, может, и минутами позже, – возвращаешься, чтобы продолжить этот бесконечный теннисный марафон! Необыкновенно здорово в такие моменты осознавать, что тебе снова, равно как и всегда, хочется играть, и те вчерашние шесть часов для тебя – просто форменный пустяк, ибо ты всё равно не наигрался! Да, может, тогда на ум и приходит чувство, что ты – ещё мальчишка, потому что некие более важные, «взрослые» дела – не для тебя, и, может, ты и ловишь себя на мысли, что твои более умные друзья готовятся к экзаменам, читают книжки или углублённо занимаются каким-нибудь там сольфеджио в то время, как ты нарезаешь тысячные круги вокруг стола, – но и пусть! Пусть эти мысли и чувства приходят и уходят, потому что даже самым моим умным друзьям не дано понять, как я рад иногда чувствовать себя ещё только мальчишкой! Какое это счастье!

Двор, где летом проходил наш теннисный праздник, находился не так уж и далеко от моего дома. Окольными путями надо было пройти всего лишь триста метров от моей парадной, чтобы увидеть стол. Около него обычно всегда собиралась целая армия любителей пинг-понга – правда, так было летом, а сейчас… Сейчас трудно было представить себе такой ажиотаж – на дворе уже ноябрь, погода несколько испортилась, у людей появились дела… Есть у меня, однако, надежда на то, что в каникулы здесь снова яблоку негде будет упасть, – но, тем не менее, если летом у стола веселился и стар и млад, то сейчас, наверно, веселиться будут только школьники. А ведь как хотелось бы снова воссоздать нашу бесконечную «Колбасу»!.. Хотя, может, я слишком рано унываю?..