Итак, рассуждая о дружбе между мужчиной и женщиной, я опираюсь на их возможное взаимопонимание и духовное единение. Но вот встаёт вопрос: как же такое возможно в нашем обществе? Что, отношения между мужчинами и женщинами находятся сейчас на такой стадии, что они способны понимать друг друга с полуслова? – вопрошал Костя, наполовину обращаясь к классу, наполовину к себе. – Неужели мы всегда готовы прийти друг другу на помощь? … Да это всё явно не про нас, чувствуете? – рассуждал Костя. – Всё это даже и слышится всегда как явная ложь! Что ж, следовательно, и никакой дружбы между мужчиной и женщиной нет, и быть не может.

– Что же получается? – возмутилась Фёдорова.

– Получается как раз, что абсолютно прав Саня, когда говорит, что наши две главные противоположности должны стремиться к дружбе – именно стремиться! Потому что дружба – это их удел. Их единственная реальная возможность. Но и до неё ещё далеко. Ну, а о любви, как вы сами понимаете, не может быть и речи.

– Как же вы, Таганов, так резко прошлись по двум полам, а потом заявляете, что они должны стремиться к дружбе? – решила уточнить Фёдорова.

– Да, так и получается: Саша ведь это и имел в виду, когда говорил, что общество должно быть … Идеальным. Вот, где разгадка! – радостно произнёс вдруг Костя. – И вот истинно великий смысл того, что сказал Саша! Да, только при Идеальном обществе возможна дружба между мужчиной и женщиной. Вот, что он, – Костя с почтением и благоговением на лице посмотрел на Саню, – пытался нам сказать! И никто его вначале не понял!.. – возникла очередная небольшая пауза. – А ведь мы-то – мы-то с вами живём в неидеальном обществе!.. Ну и что же, – вздохнул Костя, и поправил костюм, и улыбнулся, и распростёр руки, – получается, что теория Саши Топорова, в целом, верна. Ещё как верна! По сути, он допустил в ней только одну ошибку, когда не сказал про тождественность двух важнейших понятий: Идеальное Общество и Дружба между двумя полами. Всё остальное, сказанное им, – абсолютная правда! – заявил Костя, снова с уважением посмотрев на Саню. Очевидно, в данный момент на свете не было человека, более поражённого своим положением, чем Саня.

– Так что давайте не будем его осуждать за то, что там было сказано насчёт женщин! – ораторствовал Костя. – В конце концов, Саня, как и все мы, является представителем нашего неидеального общества, и вполне логично, что он, защищая позицию мужчин, винит во всех грехах женщин. Это нормально, – и перемен в этом пока не предвидится. Я же для себя сделал следующий вывод: эпоха Идеального Общества ещё не наступила, но к дружбе мы всё равно должны стремиться.

Костя закончил свой монолог. И даже трудно сказать, чего было больше в его финальных словах: грусти от безысходности или затаённой в недрах души мажорной надежды? Но одно ясно точно: те неопределённость и глупость, которыми сквозила «Теория Идеального Общества» Сани, в монологе Кости обратились во вполне разумный и логичный заряд – заряд для построения совершенно новой теории…

После того, как речь Таганова завершилась, мы ещё немного поучились, а потом прозвенел звонок, возвещавший – неужели? – об окончании такого длинного и насыщенного событиями урока. Было видно, что у учащихся накопилось множество вопросов в адрес Кости, касаемых его новой теории, и, конечно, практически каждому хотелось подойти и сейчас же задать ему столь важный для понимания сути вещей вопрос, тем более, что страшно утомившаяся за этот урок Фёдорова мигом – и без д/з! – всех отпустила, но… Костя очень быстро удалился из кабинета, и даже я – находившийся все эти минуты рядом с ним и так надеявшийся на скорейший разговор с лучшим другом относительно такой интересной темы – позволил себе упустить его из виду.

В этот день пообщаться с ним об этом мне так и не удалось. Костя не появился даже на химии, и вообще Таганова некоторое время никто не видел.

Впоследствии его монолог мы стали именовать как «Теория нелюбви».

Разумеется, блистательный монолог Кости ещё долго не мог вылететь из наших мыслей. А уж что говорить о самых первых минутах после той знаменитой литературы?!..

Я скажу так: гутарить и думать о чём-либо, кроме как о Теории нелюбви, в те секунды было просто невозможно. Костина теория захватила всех и сразу, и ещё очень долго мы не могли забыть, как только что один человек своими рассуждениями буквально «оневозможил» любовь…

Эффект был тем более уникальным и удивительным, что перед следующим уроком – то есть перед химией – мы совсем не думали о химии! И даже ни разу не вспомнили о Бандзарте! Да ведь и не было в те секунды никакого Бандзарта! Был только Костя и его теория – в мыслях, конечно, ибо, повторюсь, живой Костя куда-то исчез.

И стоит ли говорить о том, что сразу после литературы среди нас пошли серьёзные споры относительно того, как относиться к теории Кости?! Встречались совершенно разные выражения, например:

– Он прямо как философ! Так всё объяснить!..

– Интересно…

– Что за ерунда! Какой бред он нёс! – это, разумеется, слова Сергея Бранько.

– Супер! Я теперь буду мечтать об Идеальном Обществе!

– Теперь понятно, что такое рай. Но кто знал, что имя ему – Идеальное Общество!

– Эх, надо всё обдумать!..

– Вот это теория!

Разумеется, это лишь малая часть того, что говорили люди – а, как видите, говорили они многое. И ведь – заметьте! – далеко не все готовы были разом согласиться с теорией Кости, ибо уже одно слово «нелюбовь», впервые упомянутое, кажется, Саней, заставляло воспротивиться многих. Да и мне сначала было нелегко принять всё то, что сказал Костя, – и вообще на свете, наверно, не нашлось бы ни одного здравомыслящего человека, который бы сходу готов был подписаться под всеми словами Таганова! Оттого совсем неудивительным выглядит спор между Саней, воодушевлённым невероятным спасением собственной теории, и Арманом, признанным скептиком, всегда старающимся сначала самому докопаться до главного смысла, пусть даже и сугубо индивидуального – армановского – смысла, а уже потом поверить услышанному.

– И всё-таки странно, что он так легко рассказал эту теорию. Неужели она действительно верна? – задавался вопросом Арман, который, как мы видим, обладал ещё и развитым чувством подозрительности и сомнения ко всему новому, только что открытому.

– Что ж тут странного? Это же Костя! Я думаю, он может любую теорию сделать верной.

– Да, но сегодня он был сродни философу. Платон бы на его месте просто обосрался! Но Костя!.. – уже восхищённо заметил Арман. – Только интересно, откуда у него такая теория выплыла?..

– Что ж тут неясно? Из головы, конечно, – уверенно сказал Саня и добавил: – Не из жопы же! (Здесь я отмечу, что так как я стоял рядом и всё видел и слышал, то мне хорошо было заметно, что последнее выражение пришлось одинаково по душе и Сане, и Арману, поэтому впоследствии они несколько секунд дружно смеялись.)

– Сомнения у меня, впрочем, всё равно есть, – сказал Арман.

– Какие на фиг сомнения? Откуда? – удивился Саня. – Отбрось их немедленно и верь Косте – он точно прав в своей теории!

– Ну как же можно без сомнений? – возразил Арман. – Теории для того и создаются, чтобы их можно было обдумать, выразить мнение, в чём-то засомневаться…

– Но ты же согласен с Теорией нелюбви? – спросил его Саня.

– Как ты хорошо её назвал! – оценил Арман (как Читатель понимает, именно с этого разговора и закрепилось данное именование). – Ну конечно, я согласен! Прекрасная теория! Не нашлось бы, правда, опровержения… И ведь есть наверняка иные точки зрения…

– Забей на них. Нам их незачем знать, – посоветовал Саня. – Пусть идут на хрен все иные точки зрения! Они только всё испортят.

– Не думаю, что они испортят Теорию нелюбви. Даже будет лучше, если произойдёт столкновение двух теорий: Костиной и … ещё чьей-нибудь. Это же интересно! Получится великое философское противостояние!.. – представил себе Арман.