Наше выступление по счёту значилось третьим. До этого отмучиться должны были Маша с Катей да Арман с Саней. Казалось, всё обойдётся без эксцессов. Все были готовы. Даже Арман, как я заранее узнал, полностью выучил свои реплики. Однако началось:

– Вот скажи, Маша, – пошли придирки Гареевой, – ты всегда во время произнесения слов выделяешь букву «h» [eit∫] – «ха»?

– Дда нет… – замялась Маша.

– Тогда почему в слове «prohibition» ты выделила букву «h» как «ха»? Что за фантастическая неграмотность? Кто тебя так учил?

– Да я … я всегда так произносила… – призналась Маша.

– Ты же говорила, что не всегда! А? Почему ты мне врёшь?

– Да я не врала, я просто не так поняла… – начала Маша.

– Вот за «просто», – перебила её Гареева, – и получи «3»! И радуйся, что не «2»! Аналогично у Кати.

– А мне за что? – возмутилась Катя.

– За дикцию, – отрезала Гареева. – Тоже некоторые звуки хромают.

– Но позвольте! – вступился за девушек Костя. – Ведь это нечестно. Сначала вы просите лишь рассказать диалог, обращая внимание только на его идейный смысл, а потом вдруг начинаете разбирать фонетику. Это же непоследовательно! Вы требуете одно, а оцениваете другое.

– А это кто у нас? Борец за справедливость? – хитро спросила Гареева. – А ну, к доске!

И мы с Костей медленно поднялись со стульев и вышли. Начали рассказывать диалог. Во время этого я пытался ни на что не отвлекаться, чтобы не забыть трудные английские слова. Однако я не мог не почувствовать на себе неприятный взгляд Гареевой, которая, казалось, сейчас вот-вот встанет и начнёт орать на меня. Отвлёкшись-таки, я, увы, забыл свою реплику, и это, как и следовало ожидать, если в эти неприятные секунды ещё можно было чего-то ожидать, – это был фатальный момент. Да, Костя быстро подсказал мне нужную фразу, но… Случившейся заминки Гареевой вполне хватило, чтобы позже влепить мне «3» – видимо, ей ещё и произношение моё не понравилось. Хорошо ещё, что Костя справился и получил «5». Ну а я всю оставшуюся часть урока пребывал в подавленном состоянии и думал: «Ничего, ты ещё пожалеешь об этом, мерзкая англичанка. Пройдёт время – и посмотрим, кто из нас будет в загоне».

Конечно, я никак не ожидал, что эти, по большому счёту, безнадёжные мысли в ближайшее время будут биться во мне ещё более учащённо. Но это был явно не самый фартовый день для Компании.

После нас с Костей выступали Саня и Арман. Не знаю даже, как тут выразиться, но с ними произошла настоящая катастрофа. Всё выслушав, Гареева стала на них просто орать. То есть, по сути, произошло то, чего я сам опасался, стоя у доски несколько минут назад. Правда, тогда я и представить себе не мог, до каких истинных пределов может дойти злость Гареевой. А они – эти пределы – вряд ли могут требовать точного описания. Просто представьте себе типичного экстраверта, оказавшегося в состоянии аффекта, – думаю, этого вполне достаточно. В общем, опуская некоторые, особо жёсткие, моменты, про тогдашние действия Гареевой можно сказать так: сперва она раскритиковала весь диалог Сани и Армана от начала до конца (хотя мне он показался весьма добротным), затем порвала листок, на котором были написаны соответствующие реплики, попутно, при этом, заявив, что нашим собеседникам неплохо было бы перейти на занятия немецким, а после зафиксировала в журнале неутешительный результат: «2» и «2». Так печально завершился этот урок английского языка.

А в пятницу мы опять потерпели неудачу на литературе. Снова Фёдорова устроила капитальную проверку домашнего задания, снова выяснилось, что мы ничего не знаем, снова на ячейки в журнале посыпался град самых разных оценок… Было всё, как всегда, да только ещё хуже, ибо, учитывая произошедшие на неделе неприятности на геометрии и английском, терпеть этот вечный лепет Фёдоровой на тему, какие мы тупые, в данный день было почти невозможно. Не забывая о Гареевой, Никаноровой и Бандзарте, хотелось убить и Фёдорову тоже.

Но как же здорово, что в эти пятничные сутки не было химии. Очевидно, кто-то всё же сжалился над нами.

Бандзарт же обещал явиться только в субботу. Но, даже не говоря сейчас о нём, бесспорным представлялся следующий вывод:

– Заговор налицо!

Озвучил его Саня, когда мы с ним, всё в ту же пятницу, шли домой.

– По мне, пора уже что-то делать. Это явно перебор, – заявил он.

– А что тут сделаешь? Мы – «никто»! Мы – беспомощные, которые никому не нужны и которых бесполезно учить.

– Да бред всё это! Надо что-то предпринять!..

– Я знаю, Саня, знаю! Конечно, надо! Ты прав! – прокричал я, даже остановившись и подёргав его за плечи. – Но что нам остаётся? Что мы можем сделать? Убить их?! Замочить? … Может, нахамить?..

– Ну, конечно! – разрадовался Саня. – Последнее не так плохо.

– О нет, дружище, это слишком радикально. Наверно… Хотя не знаю, – сказал я.

– Да понятно это. Но надо … надо посоветоваться с Костей – он наверняка чего-нибудь придумает!

– Надеюсь. Если кто-то что-то и может придумать в данной ситуации, то только Костя.

– Да! Я в него верю! – твёрдо произнёс Саня.

– Да я тоже.

Тут Саня неожиданно спотыкнулся.

– Ты чего это? – спросил я.

– Да блин, случайно, – ответил Саня, тут же найдя причину, – камень, блин! Чтоб он на хрен убрался отсюда! – и Саня пнул со всей дури камень. Ноге Топорова, небось, пришлось испытать не самые приятные чувства…

Постепенно мы дошли до Будапештской, и здесь наши пути разошлись.

На следующий день, так получилось, я пришёл на алгебру первым. Сел на скамейку, открыл учебник, стал читать про график функции y=sin x. И тут я внезапно услышал позади себя чьи-то глухие шаги. Появилась тень. Раздался выкрик:

– Лавров!

Я обернулся и увидел перед собой тёмную фигуру Бандзарта.

Он был одет в чёрную молодёжную кожаную куртку, которая великолепно контрастировала с его привычным испепеляющим взглядом; на голове, на сей раз, красовалась шапка жёлто-синего цвета, словно шведская.

Бандзарт спросил меня:

– Я надеюсь, ты помнишь, что у вас сегодня две химии?

– Да, разумеется, – ответил я.

– Ты хорошо это помнишь? – спросил он меня ещё раз.

– Да, конечно.

– Тогда передай это всему классу!

– Наш класс и так знает, что сегодня две химии.

– Вот и прекрасно. Жду вас сегодня на своих уроках, – сказал он и добавил: – Непременно!

Через несколько секунд Бандзарт удалился, не проронив более ни слова.

А мне снова пришлось мучить себя философско-аналитическими вопросами, ибо произошедшее не могло не вызвать у меня удивление. Во-первых, Бандзарт, как правило, приходил в школу достаточно поздно: аккурат перед вторым звонком. Однако сегодня я его увидел в 8:40. Во-вторых, мне было непонятно, отчего он стал спрашивать меня о химии, и причём так настойчиво!.. Да ещё потребовал всем передать… «Неужто нас опять на химии ждёт сюрприз? В виде порции очередных аренов? Мда, так себе это…» – подумал я. – «Но почему тогда он ни слова не сказал о задании?.. Совсем ничего не ясно».

И всё же, несмотря на поток мыслей, я продолжил читать алгебру.

Пришла Никанорова. Она увидела, что я увлечённо читаю учебник, и, кажется, даже улыбнулась. Затем пришли Костя и Арман, и я, разумеется, сразу рассказал им про свою внезапную утреннюю встречу с Бандзартом.

– В общем, чего он хотел и на хрена спрашивал, – неизвестно.

– Ясно, – сказал Костя. – Что-то опять задумал.

– Как и всегда, – заметил Арман. – Сегодня опять даст нам тест на повторение пройденного. Чтоб мы вконец завалились.

Арман знал, что говорил, – после болезни Бандзарта в прошлом году именно так и было. И всё же я ему возразил:

– Вряд ли. После задания…

– Ладно, подождём до пятого урока, – сказал Костя. – Дело становится интересным, и поведение Бандзарта не может остаться нами без внимания.

Здесь я замечу, что именно с этой фразы всё то, что касается Бандзарта, мы часто стали называть «делом».