– Эх, Арман… – заключил Саня и махнул рукой.

Заранее замечу, что впоследствии Арман ещё не раз будет упоминать о том, что зря сомневался в Теории нелюбви. Это типичные действия Армана.

Ну а тем временем прозвенел звонок и класс пошёл на химию. Хотя… Если б можно было взглянуть на лица учащихся 11б в тот момент, то логично было бы заключить, что они отправляются куда угодно, … но только не на химию!

Бандзарт сразу заподозрил неладное. Он видел, что мы находимся в некой прострации, и не мог понять, в чём дело. Несомненно, это был исторический момент – мы ещё никогда не присутствовали на его уроках в состоянии такой отрешённости. Создавалось впечатление, будто сама Теория нелюбви ворвалась в пространство химического кабинета и решила уничтожить напрочь все возможные мысли о предмете Бандзарта.

Конечно, Феликс ничего не знал о прошедшей литературе – Фёдорова уже в конце пятого урока выглядела такой утомлённой, что вряд ли решилась бы что-то кому-то рассказать, а тем более, – Бандзарту. К тому же, тот, скорее всего, не знал даже, что у нас сейчас была именно литература. Но… Внимательно осмотрев наши лица – а на это у него ушло всего несколько секунд, – он, думается, наверняка догадался, что до этого урока случилось что-то такое, отчего химия в классе отошла на второй, если не на третий-четвёртый план.

Сначала он старался не обращать на это внимания, но на десятой минуте урока всё-таки позволил себе заметить:

– Да что с вами такое? Какие-то вы странные… Вот, вы, например, Московский, – обратился вдруг Бандзарт к Лёше, – скажите: о чём вы сейчас думаете?

– О химии, разумеется, – соврал Лёша.

Бандзарт внимательно посмотрел на него и заключил:

– Что-то не похоже… Лучше отвечайте, что с вами произошло! – потребовал он, обратившись уже ко всему классу. – И побыстрее!

Но класс молчал. Может, никто и не боялся сказать сейчас о Теории нелюбви вслух, при живом, рядом стоящем Бандзарте, но каждый просто боялся высунуться. Впрочем, долго так тоже продолжаться не могло, к тому же, Бандзарт мысленно давил на нас. Давил одним своим взглядом, показывая, что ждёт ответа.

Все постепенно поняли, что находятся под колоссальным напряжением. Каждая секунда только усиливала его, а отсутствие ответа на вопрос Бандзарта грозило впоследствии серьёзными мерами с его стороны. На это класс пойти не мог, и, пожалуй, абсолютно правильно поступила Даша, решив взвалить на себя всю ответственность и аккуратно приоткрыть для Бандзарта завесу тайны:

– Просто у нас сейчас был очень необычный урок литературы, – сказала она.

– Необычный? И что дальше? – спрашивал Бандзарт.

– Просто мы ещё не отошли от него.

– Что значит «не отошли»? – не понял Бандзарт. – Там что-то случилось?

– Не то чтобы случилось… – замялась Даша.

Тут Бандзарт резко оборвал её:

– Стоп. Я только сейчас заметил: а где Таганов?

Феликс умел ставить вопросы ребром, причём ребро это у него всегда получалось очень острым, – поэтому никто никогда не знал, как на них отвечать.

Вот и сейчас возникла та же проблема. Несколько человек делали попытки объяснить Бандзарту ситуацию, произошедшую на литературе, и в их числе были Саня, Арман и я, но, похоже, тот наши попытки совсем не оценил. Впрочем, наверно, надо признать, что и «объяснители» из нас вышли никудышные. Действительно, внятно рассказать Бандзарту про монолог Кости у нас так и не получилось. Более того, ярые попытки некоторых других лиц сделать это привели к доселе невиданной вещи – начался всеобщий шум и гомон, который достаточно быстро перерос в так называемый базар-вокзал – фантастика! – на химии! Такое на уроках под началом Бандзарта произошло впервые!

Действительно, ранее Феликс даже шутя и отдалённо не позволял нам устраивать на своих уроках различного рода споры; а о более шумных диспутах речи и вовсе идти не могло! Поэтому стоит ли говорить о том, какую невероятную злость вызвали у него наши «попытки»?! Он с невероятной спешкой поднялся на кафедру и на fortissimo[14] потребовал тишины, а нам уже тогда стало ясно, что Бандзарт просто так не посмеет забыть наши выкрики.

И вот, когда до конца урока оставалось пять минут и Феликс увлечённо рассказывал про водородную химическую связь, – его монолог вдруг охватила пауза. Замечу, что в тот момент мы уже жаждали начала конца урока и с уверенной надеждой полагали, что каких-либо сюрпризов не предвидится, – однако тогда же наступило и начало конца наших надежд. Бандзарт решил подложить нам очередную свинью.

После недолгой паузы, означавшей, как оказалось, конец его монолога, он принялся с большим азартом раздавать нам одинарные листы, которые, кажется, уже лежали специально заготовленными именно для таких случаев у него в кармане. За двадцать секунд проделав эту нехитрую операцию, он затем подошёл к доске, взял в руки мел и быстро-быстро обозначил на ней несколько формул:

– после чего вкратце объяснил нам суть задания:

– Здесь, как вы видите, 7 формул. Ваша задача: написать 10 уравнений реакций между данными веществами за оставшееся время. Желаю удачи.

– Но позвольте, – возмутилась Даша, – времени слишком мало. Мы не успеем.

– Если не будете говорить лишнего – точно успеете, – резко ответил Бандзарт. – Желаю удачи.

Чуть позже, через полминуты, он добавил:

– Я хочу, чтобы мой урок запомнился вам так же сильно, как и предыдущий.

Ну, всё стало ясно – мы сами виноваты; очень уж сильно восхитились теорией Кости. Но каков Бандзарт – как он это всё понял!.. И как быстро нам отомстил!..

Естественно, его задание не имело никакого отношения к теме – Бандзарт просто решил проверить наши остаточные знания, которые он любил называть «нашим ликбезом»; впрочем, ранее мы так часто имели дело с подобными заданиями, что, конечно, нисколько удивлены не были. Поразила, ещё раз повторюсь, его феноменальная и моментальная оценка ситуации. Ну, а если Читатель ждёт моих слов о том, как мы справились с заданием, хотя слово «справились» здесь едва ли уместно, – то я скажу ему, что, по большому счёту, ни хрена мы не справились. Кто-то, как я, написал пять реакций, кто-то – три, а некоторые – и того меньше. У Сани, к примеру, обозначилась на бумаге только реакция калия с бромом… Даша – похоже, лучшая в эту пятиминутку – сумела написать аж восемь реакций! – но как же жаль будет, если Бандзарт за «минус две реакции» сразу влепит ей «3», и как же рад я буду, если удача в виде милосердия Бандзарта всё же ей улыбнётся.

В целом – увы, это опять так – настроение наше после химии заметно ухудшилось. И даже Теория нелюбви на время утратила своё чарующее действие… Добился-таки Бандзарт своего!..

Но радость от выхода из кабинета химии у нас всё же была, ибо где-то недалеко мысленно всем уже виднелось очертание дома. Однако… Судя по всему, эта Пятница всё никак не хотела выпускать нас так просто из школы, потому как, выйдя в центральный коридор второго этажа, мы увидели Долганова. Первая мысль была – поскорее удрать, ибо такое внезапное появление физрука на горизонте наших путей к дому вряд ли могло означать что-то хорошее. Но … и тут нас постигла неудача. Во-первых, мы бы и так, наверно, не успели – Долганов уже перегораживал нам наш заветный путь, – а, во-вторых, громкий голос физрука не мог не заставить нас остановиться:

– 11б, все бегом в мой кабинет!

Про кабинет Долганова я обязан сказать особо, ибо, располагавшийся аккурат напротив раздевалок – то есть рядом с залом, – он представлял собой, наверно, нечто среднее между комнатой в общежитии, и сараем, и каморкой Раскольникова, и комиссионным магазином. Здесь было много различного хлама – от древних, с царского режима, ящиков и явно ненужного этому «кабинету» тряпья до каких-то старых, полностью покрытых пылью, кубков, неизвестно почему не поставленных на Доску Почёта, что находится перед входом в зал. Вообще, пыль занимала особое положение в этом параллелепипеде – строго говоря, она была везде и, наверно, не слишком хорошо сочеталась с фразой «Физкультура – залог здоровья!», аккуратно выложенной на одной из стен большими красными буквами, которые, к слову, тоже были достаточно паразитированы этой пылью. На столе, который, в принципе, целиком и полностью значился одним из мест работы Долганова (вторым таким местом был, естественно, зал), лежало много бумаг, всевозможных наклеек (в основном, посвящённых «Зениту»), флажков, значков и небольших плакатов, а также лежала целая куча спортивных газет (их Долганов, очевидно, любил покупать ежедневно); ну, а на самом верху этой кучи располагался наполовину съеденный бутерброд с сыром и колбасой; рядом стоял чай. Стены кабинета были полны различных картин, иллюстрирующих какие-то спортивные события, и вырезок из газет – кажется, ещё советских; по бокам стояли два шкафа, из которых заметно выглядывала различная, большей частью спортивная, одежда. Немалое место в комнате занимал диван, и он тоже был забит всевозможными предметами, порой мало имевшими хоть какое-то отношение к спорту, – но, что интересно, у любого, кто взглянет на него, практически наверняка возникнет чувство, будто на нём кто-то каждодневно спит. Проглядывали и подушка, и простыня, и наволочка, и даже тёплый плед – очевидно, для зимы, – и всё это выглядело крайне мятым и потрёпанным. Из этого следует, что предметы, обитающие на столе, наверняка время от времени меняют своё местоположение, – значит, комната приобретает ещё большую захламлённость. Нельзя не упомянуть ещё и окна. Хотя правильнее будет сказать «окно», ибо одно из тех двух, что есть в кабинете, полностью замуровано; другое же закрыто плотной и крепкой решёткой (первый этаж!) – такой, что сам смысл окна едва ли остаётся в живых; ну а не менее плотные и достаточно засаленные чёрно-оранжевые занавески по вечерам и ночам этот смысл убивают окончательно.