Мишка приступил к работе с другого конца делянки, подальше от деда, чтобы не слушать бессвязного двуязычного бормотания. Внезапно лопата звякнула. Повернувшись спиной к деду, Мишка присел на корточки и стал разрывать землю руками вокруг найденного предмета. Им оказалась железная коробка, внутрь которой Мишка не мог заглянуть тотчас же. Он крикнул деду, что сбегает «по нужде», и опрометью помчался к своему излюбленному тайнику, где у него были припрятаны две удочки, пять банок для червей, обломок серпа и разные мелочи, которые тетя Дуня не позволяла держать дома.

Свои сокровища Мишка прятал не где-нибудь, а в сарайчике за Усадьбой. Он любил бывать один в заброшенном саду, чувствуя себя совершенно свободным. Повозившись, с трудом приподнял ржавую крышку коробки. В жестянке лежала граната! Настоящая, как в военных фильмах! Мишка с восторгом разглядывал находку: вот это да! Говорят, они и теперь иногда взрываются! Но эта показалась ему безопасной. Мишка знал, что старшие пацаны находили такие штуки в лесу, «выжаривали» в костре, а потом приносили в школу «рубашки» и хвастались. Отдавая себе отчет в том, что его могут застукать и отобрать найденное, Мишка решил как-нибудь выбрать подходящий момент и воспользоваться камином в усадьбе. И проделать свой опыт он решил как раз во время игры в «ночные прятки».

Воодушевившись новой идеей, под покровом темноты Мишка потрусил в Усадьбу. Ему показалось, что он слышит за собой негромкий топоток. Он настороженно повертел головой, но никого не заметил.

А между тем, поостеречься не мешало. Через три поворота Зойка просекла, что Мишка направляется в Усадьбу. Чтобы не столкнуться с ним, она выбрала другую дорожку, в обход, но, проникнув в дом, услышала голоса наверху. Не распознав среди них Мишкиного голоса, Зойка решила, что это переговариваются духи прежних хозяев Усадьбы, о которых ей в свое время рассказывала покойная прабабушка Зоя Панкратовна. Надеясь увидеть призраков воочию, но не решаясь подняться на второй этаж, Зойка забралась в огромный старинный гардероб. Духи наверху что-то выкрикивали, швырялись мебелью. «Очень странно, – подумала девочка и на всякий случай перекрестилась, – привидения должны летать и завывать, они не могут так шуметь!» Зойка решила, что это чудят домовые. Наконец, нечистая сила зашлепала по лестнице вниз, и оказалась не домовым и кикиморой, а Пал Палычем и внучкой-Кроль. Никакого желания показываться им на глаза у Зойки не было. Мишка же все не появлялся…

***

Дед Лисицын разругался с женой. Такое случалось нечасто – Ксения Харитоновна отличалась наредкость покладистым нравом. Супруга она уважала, жили они душа в душу, но только до тех пор, пока дело не касалось выпивки. Пьяных Ксения Харитоновна не переваривала. Подвыпившего мужа она никогда не впускала в избу, даже в лютый мороз ему приходилось выбирать для ночлега между баней и сеновалом. Вот и на сей раз дед Лисицын был бы обречен ночевать под открытым небом, если бы не то обстоятельство, что он «не добрал». Фаддей Иванович жаждал продлить свой кутеж. Его яблочные запасы были вполне значительны, и старый греховодник, прихватив «пузырь», потопал в Усадьбу. Пролезая в сад, дед споткнулся, чуть не уронил бутыль и громко заохал. Это-то оханье одновременно и услышали Мишка и Павел. Мишку, опознавшего дедовское кряхтенье, страх пригвоздил к полу в сарае. Павел подал знак Кире и поманил ее в платяной шкаф.

Ребята потянули на себя скрипучую створку. Павел, присев на корточки, приник к замочной скважине, наблюдая за происходящим в комнате. Кира затаилась позади него, прижимая к себе старый дневник.

В дом, путаясь в ногах, вошел дед Лисицын. Он что-то удовлетворенно пробурчал, увидев разожженный огонь и не задумываясь о том, что его кто-то разжег, и этот кто-то не мог уйти далеко. Дед с грохотом потащил к огню кресло, с которого только что вскочила Кира, поэтому не услышал возни в гардеробе.

А там в этот момент Павел и Кира обнаружили Зойку. Препираясь шепотом, они кое-как уселись, согнув ноги и прижавшись спинами к деревянным стенкам. «Подождем, пока он свалит отсюда!» – шикнул Павел на девчонок, готовых спорить до посинения. Но ждать пришлось долго. Дед Лисицын запасся выпивкой и куревом, а идти ему было некуда. Под шебуршание и бурчание деда, под треск дров в камине, а еще и от усталости ребята по очереди начали зевать. Первым задремал Павел. Зойка притулилась к Кире, пристроив рыжий хвостик у нее на плече. Киру сморило немногим позже.

Фаддей Иванович, подтащив плетеное кресло к камину, уселся и начал прикладываться к горлышку бутылки. Он удовлетворенно покрякивал, отирал губы, наслаждался покоем. Спешить было некуда. Часа через два он практически прикончил и бутылку, и пачку папирос. Папироса оставалась всего одна, а спички, как назло, закончились. Пьяный дед потянулся к недогоревшему камину за головешкой. Рука отяжелела, тлеющая деревяшка скатилась на коврик, совсем недавно служивший сиденьем для Павла. Дед захрапел…

Того, что произошло буквально через четверть часа, Мишка не мог толком описать ни тете Дуне, ни спасателям, ни журналистам. Он не сумел восстановить последовательность событий. Только помнил, как подбежал к дому и распахнул дверь, за которой ревело пламя. Помнил, как оттаскивал с порога безжизненное тело деда. Помнил несущийся к сараю огонь. Помнил, как раздался страшный удар – это рванула граната. Сарай содрогнулся, разваливаясь на глазах, а Мишка, оглохший, до смерти перепуганный, потерял сознание…

Никто и никогда не называл ее Таней. Ни Танюшкой, ни Танькой, ни Танечкой. Мать настояла на этом сразу же после крещения: ребенка следует называть полным именем. Саму мамашу звали для этих целей очень удобно – Нина. Тут уж ни убавить, как говорится, ни прибавить. В детстве Татьяна была злостной врединой. К тридцати годам она вполне могла считаться законченной стервой. В детский сад Татьяна, естественно, никогда не ходила. Детей сторонилась. Постоянные разбирательства матери со знакомыми и незнакомыми людьми по поводу инвариантности ее имени привили Татьяне ощущение собственной исключительности.

Так продолжалось до семи лет, пока не пришлось пойти в школу. Естественно, школа была элитарной. То ли гимназия, то ли лицей, то ли с углубленным изучением, то ли под чьей-то эгидой. Татьяна сменила столько средних учебных заведений, что ни номера, ни специфики своей начальной школы уже не помнила.

Одноклассников было немного, человек пятнадцать, от силы двадцать. Среди их имен обнаружились такие изысканные варианты как Афанасий и Скарлетт. Но детский коллектив, каким бы элитарным он ни был и под чьей бы эгидой ни состоял, живет по собственным логическим законам. Татьяну Кроль, не желавшую запросто зваться Танькой, перекрестили в Кролика. Что характерно, так поступали в каждой элитарной средней школе, куда Татьяну переводили чуть ли не по два раза за учебный год.

Наконец, Татьяне пришла пора получать паспорт, и она наотрез отказалась вписывать в удостоверение личности ненавистную фамилию. Семен Егорович был, мягко говоря, удивлен, когда дочь перебила в доме дорогую посуду, насылая при этом проклятия на весь «кроличий» род до седьмого колена.

Измотанный медик позвонил знакомой чиновнице из попечительского комитета РОНО. Данная дама немедленно нашла выход из положения, предложив записать Татьяну на девичью фамилию матери – Мурова. Против того, чтобы отныне зваться Муровой, Татьяна ничего не имела. Благополучно распростившись со всеми детскими кружками, Татьяна оканчивала школу экстерном, получая программные знания от репетиторов, которых подбирала лично Нина Вадимовна. Стоит ли уточнять основное требование к приходившим в дом педагогам?

Одним из самых ненавистных кружков в памяти Татьяны осталась злополучная театральная студия, руководитель которой, некто Антон Викторович, любил подшучивать над фамилиями ребят. Он предложил Татьяне на предновогоднем утреннике сыграть зайчиху-маму, которая потеряла зайчонка, пока пекла блины. Идею свою театральный гений Антона Викторовича обрел, проверяя платежную ведомость кружковцев и обнаружив в ней Анфису Ладушкину, Соню Блинкову, Диму Зайцева и, разумеется, Татьяну Кроль. Антона Викторовича с того Нового года никто в студии более не видал.