«Мы находимся в Московской области. Заброшенная деревянная купеческая усадьба вспыхнула этой ночью в деревне Горки. Как сообщают в главном управлении МЧС, причиной пожара могло быть неосторожное обращение подростков с огнем. Крыша и надворные постройки разгорелись настолько сильно, что пламя и столб дыма были видны издалека. Очевидцы слышали также взрыв. Есть пострадавшие. Возможно, есть погибшие. Спасательные работы продолжаются. Следите за нашими новостями. И не позволяйте детям играть со спичками! С вами была Татьяна Мурова, оператор – Никита Сизов».

Вернувшись, Татьяна с Никитой не застали деда Лукьянова. Зато с порога услышали бодрую джазовую мелодию Глена Миллера, летевшую из забытого на столе Татьяниного мобильника. Звонила Нина Вадимовна.

– Да, мама, в чем дело? Я же оставила вам с папой запи… – раздраженно начала Татьяна, но осеклась, потому что мать выкрикивала в трубку:

– Татьяна! Я только что видела тебя по телевизору! Как ты могла так спокойно делать репортаж?!

– Мама, в чем дело?

– Наша Кира погибла в этом пожаре! Алло! Татьяна! Ты меня слышишь? Нам позвонила из больницы Анна Лукьянова, она дежурила в ночь! Там сгорел ее сын! К ним привезли Варвару Нефедовну! Семен помчался к матери, хотя сегодня у него выходной! И он никак не может дозвониться до Петра! Алло! Татьяна! Немедленно приезжай домой! Алло! Алло!

Татьяна выронила мобильник. Легкий корпус разлетелся. Никита, расслышавший вопли Нины Вадимовны и хорошо знавший семейные перипетии Муровых-Кроль, шагнул вперед и крепко обнял Татьяну, прижав ее перекосившееся лицо к колючему, пропахшему табаком джемперу.

Видите ли, я тут недавно умер и попал в другой мир. А там умер снова. Вы мне скажете, что такого не может быть, и вы будете правы, и я знаю, что вы, безусловно, правы, но в то же время я знаю, что вы ошибаетесь. Так оно все и было. Я умер. Действительно умер.

Стивен Кинг, «Темная башня»

Истошный вопль деда Лисицына вывел Павла из полудремотного состояния. Он вывалился из шкафа на горячий пол. В дыму разглядеть хоть что-либо было совершенно невозможно. Павел немедленно раскашлялся. Он слышал, как рядом девочки заходятся кашлем и плачем, но едва различал их силуэты. Кто-то из них упал. Павел пошарил руками наугад, разгоняя дым. С третьего раза ему удалось встать, но он тут же споткнулся о чье-то тело. Зойка! Заливаясь слезами от едкого дыма, Павел приподнял за плечи бездыханную девочку. Попытался определить, где дверь. Бесполезно. Он развернулся спиной вперед и потащил по полу Зойку. Хотел позвать Киру, но вместо крика издал слабое сипение. Павел продвигался рывками, отплевываясь, задыхаясь, теряя сознание. Зойка не шевелилась, Кира не отзывалась. И где дед Лисицын? Легким стало невыносимо больно. Вдохнуть невозможно, он задыхается, вокруг дым, в голове тоже дым! Павел не заметил, как выпустил Зойку. Глаза его закатились, он упал навзничь, и в этот момент старая усадьба затрещала и рухнула, складываясь горящими бревнами внутрь…

***

«Что со мной? Я умираю? Почему тогда мне не больно? Вот только нечем дышать. Терпеть не могу карусели, голова сейчас оторвется! Что со мной? Что это было? Какой жуткий пожар! Почему я не выбрался из дома? Не смог помочь девчонкам? Я же читал, как себя надо вести при пожаре! Почему я все забыл? Если они погибли, то в этом виноват я!.. Да что со мной такое?! Ничего не вижу, от этого вращения тошнит даже с закрытыми глазами! Говорил же маме, что ненавижу карусели! Мама! О, господи, мама! Она с ума сойдет, когда узнает, что со мной случилось! Надо ее предупредить! Но как? Мама! Прости меня! Я больше так не буду! Честно! Пожалуйста, прости меня! Я не умер! Я живой! Мама, я вернусь! Узнаю правду и вернусь домой! Обещаю!»

***

Павел открыл глаза. Дымом больше не пахло. Вокруг клубился белый неплотный туман, какой иногда скапливается зимой во влажном морозном воздухе. Но холодно не было. Тепло тоже не было. Было… никак. Именно никак. Никак и нигде. Павел даже не мог определить, лежит он, стоит или сидит – тела он не чувствовал. Совсем.

Сейчас он дышал – медленно, спокойно, глубоко. Дышал и видел. Видел туман. И мог думать. Павел подумал, что парит в облаках – вот на что было похоже окружающее. Запахов Павел не чувствовал, звуков не слышал. Либо кругом была полная тишина, либо он утратил не только осязание, но и слух с обонянием. Павел открыл рот, чтобы проверить, может ли он говорить. Вдохнул и выкрикнул: «Эй!». Он ожидал, что звук будет громким, но получилось так тихо, как если бы он крикнул в подушку. Зато теперь он убедился, что может слышать!

Павел сосредоточился, чтобы определить свои ощущения. Он не чувствовал страха или боли, не чувствовал голода или жажды, не чувствовал позывов естественных надобностей. Он начал считать вслух, чтобы приблизительно определить время своего бесцельного парения. На сто девятнадцатой минуте он, наконец, ощутил свое тело, вернее, покалывание во всем теле, какое бывает, когда затекает рука или нога. Одновременно Павел услышал новые звуки – кто-то разговаривал.

– Машенька, не суетись! – раздался властный мужской голос. – Не суетись! Перемещение требует времени, юноша еще не вернулся в исходное состояние.

Покалывание в теле усилилось, разрослось, превратилось в боль. Павел застонал.

– Терпите, терпите, молодой человек! Еще несколько секунд, а потом – освежающий сон!

Кто-то поднес к губам Павла стакан. Павел отпил глоток, другой. От питья пахло мятой. Ага! Вернулись запахи! Павел чихнул.

– Будьте здоровы, юноша! Машенька, таблеточку!

Старик в очках, видимо врач, а Машенька – скорее всего, медсестра. Кто-то из них сунул в рот Павлу таблетку и дал запить ее из того же стакана.

Скоро стало легче, боль отпустила. Туман рассеялся. Павел осознал, что лежит на кровати у белой стены. Ну конечно, больница!

– А теперь спать, юноша! Как проснетесь, выйдете вот в эту дверь. Пройдете в библиотеку, поговорим.

Костлявый палец указывал влево. Павел хотел увидеть дверь, но глаза его сами собой закрылись, и он заснул тем самым освежающим сном, который обещал ему доктор.

Когда вращение прекратилось, Зойка не сразу осознала, что осталась одна. Она упала на какую-то кучу листьев, травы и веток, и лежала, слегка провалившись в нее, а потому не видела, где находится. Когда удалось встать на ноги, Зойка огляделась и поняла, что попала на задний двор какой-то деревенской хибары. Вот теперь она заметила, что рядом нет ни Мишки, ни Киры, ни Пал Палыча. Зойка хотела покричать их, или хотя бы аукнуть, но удержалась. Кто его знает, что это за дом такой? А вдруг… Воображение услужливо нарисовало Зойке страшенного людоеда, успешно утащившего на обед и Киру, и мальчишек.

Зойка передернулась, отряхнула листья с передника, проверила карман – чудо, но ее чашечка не разбилась! – и пошла вокруг строения в поисках двери или хотя бы окна. Увы, таковых не оказалось. Зойка опять стояла рядом с кучей, предоставившей ей и ее чашечке столь мягкую посадку. Значит, дом она обошла кругом. И ни окон, ни дверей не обнаружила. Зойка хотела было пустить слезу, но вместо этого снова пошла по кругу. Вот и знакомая куча! Зойка ускорила шаг, третий круг она почти бежала. И как только родная куча показалась в третий раз, в стене появилась дверь!

Ручки не было. С полминуты Зойка таращилась на темные доски, а потом обеими руками толкнула дверь от себя. Дверь не распахнулась, а взметнулась снизу вверх. Зойка отпрянула назад, испугавшись, что ее сейчас прихлопнет. Дверь слегка покачивалась, поскрипывала. В помещении было темно, странным образом в него не проникал свет с улицы… Зойка с опаской переступила порог и вошла. Дверь тихо опустилась за ней. Мышеловка! Ловушка! Зойка внезапно вспомнила жуткое описание ловушек в египетских пирамидах, о которых рассказывала на уроке истории Евдокия Фаддеевна.