Парень не ожидал от старого человека столь крепкого рукопожатия – тот сжал его руку с такой силой, что порез на ладони снова начал кровоточить. И вдруг, неожиданно для себя самого, Павел выкрикнул:

– А я вас знаю! Вы – Дитерлих! Кирилл Христианович! Кирин дедушка!

– Верно! – обрадовался старик и позвал: – Машенька! Салфетки!

Из-за шкафа высунулась сморщенная ручка, протягивающая хозяину два тонких полотенца. Кирилл Христианович, поблагодарив, взял оба, одно дал Павлу, другим аккуратно обернул руку.

– Сядьте, Павел Павлович, прошу вас.

Дважды Павла просить было не нужно. Как подкошенный он рухнул в то же кресло, прижимая чистую тряпку к раненой ладони. Перед глазами у него по-прежнему сидел седой старик, но видел его Павел нечетко, как сквозь прозрачный экран. По этому экрану будто неслись кинокадры. Он видел Дитерлиха, рядом с ним – молодую женщину, видел голубые стены и серый линолеум, какой бывает в больницах, видел яркие вспышки и множество людей в белых халатах… А потом картинка стала размываться.

– Ну? И что вы поняли? – Кирилл Христианович внимательно вглядывался в сидящего перед ним юношу.

– Я видел вас. И вашу, скорее всего, дочь. В больнице. И много врачей. Она умерла? Как мой отец?

– Вы и правы, и не правы. Да, моя дочь умерла. Но вы видели не больницу, а научно-исследовательский институт. И не врачей, а сотрудников Лаборатории имени Симашко. Не задавайте мне сейчас вопросов, в свое время вы все узнаете. Ответьте, а как получилось, что вы вдруг увидели все это? И откуда, позвольте спросить, вы знаете меня?

– Я не знаю, как вы сделали это. Чтобы я увидал такое, нужно…

– Что же?

– Постойте… Я, кажется, понял… Зеркало… Я им поранился… А вы – перед тем как пожать мне руку – вы сунули ее в карман… У вас там нож?

– Перочинный, – Дитерлих выложил на стол красиво инкрустированный ножик. – А вы умны, Павел Павлович, и на редкость догадливы!

– Но откуда вы узнали? – ошарашенно допытывался Павел.

– Это нетрудно. Я ведь знал вашего батюшку. Но мои объяснения будут позже. Сейчас я хотел бы услышать ваши. Как вас сюда занесло?

– Ну… сначала я, ваша внучка, Мишка Лисицын и Зойка Швец играли в ночные прятки… – неуверенно начал Павел.

– Так-так, – ободрил его профессор.

И Павел подробно рассказал Кириллу Христиановичу все, что с ним случилось. Дитерлих оказался на редкость хорошим слушателем. Раньше Павел считал, что учителя – самые несносные перебивальщики, не умеющие слушать других людей. Но Кирилл Христианович кивал в нужных местах и задавал короткие наводящие вопросы, облегчавшие течение рассказа.

– И когда я понял, что умираю, – закончил Павел, – то даже не испугался, только пожалел, что не могу успокоить маму. И еще я удивился, что совсем не чувствую боли. Профессор, почему так?

– Видите ли, Павел Павлович – медленно заговорил Дитерлих, – смерть в нашем с вами случае не является смертью в полном смысле этого слова. Прежде всего, раз вы оказались в этом мире во плоти, то в вашем мире ваше физическое тело невозможно похоронить. Ведь так?

– Я спрашивал маму, где могила моего отца, – отреагировал Павел, – но она сказала, что могилы нет. А вот у Мишки Лисицына, у того родители похоронены на деревенском кладбище.

– Нет!

– Постойте… вы хотите сказать, что надгробие там есть, а тел нет? Что там пустая могила?

– Именно!

– Зачем? А-а-а, понимаю, чтобы все подумали, что они там. И Мишка не знает? Идиотизм какой-то! – возмущению Павла не было предела.

– Семейство Лисицыных поступило всего лишь разумно, – улыбнулся Дитерлих. – Порассуждайте сами. И вы поймете, что сделать вид иногда разумнее, чем давать постоянные разъяснения.

– Это я понимаю, но…

– Но понимать и одобрять – не одно и то же, верно? – профессор склонил голову набок, ожидая реакции Павла, но тот молчал. – Кое-что в вашем рассказе остается для меня неясным. Кое-что я могу объяснить. Например, почему вы так внезапно выросли. Вы поступили как взрослый человек: пытались спасти друзей, с жалостью вспоминали о матери. Это отразилось на вашем преображении. Скажу сразу: вернетесь ли вы обратно в свой мир, мне неизвестно, я не волшебник. Знаю наверняка лишь то, что во многом это будет ваш собственный выбор. В свое время я выбрал эту библиотеку.

Павел вопросительно посмотрел на профессора.

– Да, Павел Павлович, я старый эгоист. Я выбрал существование в этом мире. Мире, который принесет наибольшую пользу моей душе на пути к вечности. Ибо человек ответственен за то, что обладает душой, неким высшим даром, который по смерти его физического тела отправляется в высшие сферы. Я склонен видеть в вас друга. Учитесь! Моя библиотека – в вашем распоряжении, я готов помогать вам в науке. Самообразование – неизмеримо более высокая ступень познания, чем все вместе взятые академические учреждения, начиная от начальной школы, и кончая всеми мыслимыми университетами. Принимайте решение самостоятельно, юноша. Машенька приготовит вам комнату. Она удивительная – вот кто у нас волшебница! Отдохните сегодня, погуляйте в саду, а поговорим мы с вами позже. По рукам?

Профессор поднялся из-за стола. Павел протянул было руку для пожатия, но вспомнил о порезе. Дитерлих шутливо отсалютовал ему, приложив пальцы к голове, и покинул пределы библиотеки. Из-за шкафа высунулась Машенька и поманила Павла тряпочкой.

– В 1666 году, – диктовала Евдокия Фаддеевна, – Дмитрий Михайлович Коноплев отдал половину села Бородино в приданое за своей дочерью Юфимией Дмитриевной, вышедшей замуж за окольничьего – Тимофея Петровича Савелова. Его сын, Тимофей Тимофеевич Савелов, в 1712 году выменял часть села Горки у помещика Бибикова… Лисицын!

Мишка немедленно прекратил вертеться и вскинул руку.

– В чем дело, Лисицын? – Евдокия в классе никогда не делала поблажек племяннику.

– Тетя Ду… То есть, Евдокия Фаддеевна! Я просто услышал и подумал… А не может этот Савелов быть… ну… родственником Зойки Швец?

– Не Зойки, а Зои. Ты опередил меня, Михаил. Я собиралась этим закончить урок. Ребята! В вашем классе учится девочка, которую в прежние времена назвали бы потомственной купчихой из рода Савеловых – Зоя Игоревна Савелова-Швец.

Зойка покраснела и потупилась: в школе она всегда звалась просто Швец, по отцу, ее двойную фамилию никто не упоминал. Мишка оторвал кусочек страницы из конца тетрадки и застрочил на нем. Ребята зашушукались.

– Продолжим, – призвала класс к порядку преподаватель истории. – Село Бородино…

Мишка исхитрился перебросить Зойке записку. Она не решилась шуршать посланием в классе, но на перемене выудила бумажку из кармана и прочитала: «Раз ты такая потомственная, я на тебе женюсь!».

***

Конрад Первый не был огнедышащим драконом. Конрад Первый был драконом, выдыхающим не пламя, а холод. Зойка ошиблась, когда предположила, что дракон принесет их с принцем в пещеру. Конрад Первый принес их в башню, где они с Конрадом Вторым жили на самом верху. Драконов было трое: сам Конрад Первый, иссиня-черный дракон, Олаф Первый, серо-зеленый дракон, и Юфимия Первая.

Олаф Второй, пленник Олафа Первого при жизни звался Джереми Томкинсом, был он негром, уроженцем штата Пенсильвания, и погиб в начале XVIII века под колесами пролетки. Настоящее имя Конрада Второго было Калле Свенсон, и в Средние века был он поначалу шведским портным-подмастерьем (поэтому легко сшил себе прекрасный костюм «принца»). Когда его бабку сожгли на костре как ведьму, он подался в разбойники и погиб при дележе добычи – кто-то из собратьев по шайке пырнул Калле ножом.

Удивительно, но все трое понимали друг друга без переводчика. Конрад Второй объяснил Зойке, что на самом-то деле он говорит по-шведски, а Олаф Второй по-английски. Но после смерти это не важно, все понимают друг друга так, как если бы никогда не было Вавилонской башни.

Зойке предстояло пройти инициацию и стать пленницей под именем Юфимии Второй. Поначалу девочка пришла в ужас, но при виде Юфимии Первой ее доброе сердечко растаяло. Юфимия Первая совсем не была похожа на чудовище. Для дракона она была крошечная, не больше теленка, толстенькая, короткокрылая, короткохвостая и абсолютно зефирно-розовая. Юфа – так Зойка сразу же стала звать дракончика – ласково тыкалась холодным носиком в ладонь девочки и пофыркивала.