Кое-как отвязавшись от прилипчивых второкурсниц, я начал ходить по комнатам, но девчонку не нашёл. Лиля, ожидаемо, понятия не имела, куда подевалась её подруга. Ещё несколько раз пробежавшись по помещению, убедился, что нужно искать в другом месте. Вышел из квартиры и пока обдумывал свои дальнейшие действия, услышал откуда-то сверху развязанный алкоголем мужской голос.

— Да ладно тебе! Харе ломаться! Ты пришла сюда отрываться или невинность из себя корчить?

— Руку убрал! — жесткий ответ, который незамедлительно активировал мою реакцию. Я кинулся наверх, перепрыгивая сразу через несколько ступеней.

— Зачем пошла со мной, если такая вся недотрога? — омерзительный гогот парня заглушил часть ответа Венеры.

— … Ты сказал, нужно срочно поговорить! — сурово отрезала девчонка и, судя по шороху, собралась уйти.

— Да о чём можно говорить с убогой? Реально веришь, что с таким стрёмный шрамом на тебя кто-то лучше меня взглянет? Я и то, считай, благотворительность предлагаю…

Звук смачной пощёчины, выписанной Венерой, был перебит моим озверевшим рыком и сильным, точным ударом в челюсть. Парниша, как мешок, отлетел и рухнул на пол, остервенело схватившись за рот и вылупив на меня свои узкие глазёнки. От щедрой добавки левой эту мразь уберегла вовремя вцепившаяся в меня сзади девчонка.

— Не надо, Илья! У него не хватит сил тебе ответить. Лучше поехали отсюда! — и тянет на себя.

Но злость внутри бушует, руки ломит от раздирающего всё внутри гнева. Только присутствие Венеры останавливает меня от мужского «разговора» по душам.

— Если ты ещё раз к ней подойдёшь или скажешь хоть одно грязное слово, я закончу начатое! Будь уверен! — выплёвываю, припечатывая кулаком стену над его головой и, развернувшись, следую вниз за Венерой.

— Сейчас за Лилей забегу — сообщает на ходу девчонка и ныряет в открытую дверь квартиры.

Буквально через минуту возвращается без подружки, расстроенно сообщив: «Сказала, что остаётся до утра. Идём тогда!», вызывает лифт.

— Тебя в общагу отвезти? — спрашиваю у Венеры, когда она садится в машину на переднее сидение.

Девчонка издаёт какой-то глухой нечленораздельный звук, заставляющий взглянуть на неё, а затем, закрыв лицо руками, начинает плакать взахлёб.

— Ну, ты чего удумала?! — кладу ладонь ей на плечо, пытаясь утешить. — Если ты не прекратишь, я сейчас вернусь и прибью этого урода!

— Ты всё слышал, да? — сквозь слезы, не поднимая глаз, спрашивает Венера.

— Не всё. Я что хочу сказать…

— Ненавижу этот страшный шрам и родителей ненавижу! — отчаянно крикнув, девчонка перебивает меня, бездумно размазывая по щекам тушь. — Если бы я могла вернуться в прошлое, но ни за что бы не послушалась бабушку и не поехала бы на эту чёртову пятую годовщину смерти брата… Я реально идиотка…

— С тобой там что-то случилось? — чувствую, что она ждала этот вопрос, потому что сразу же сорвалась на душевыворачивающую истерику.

— Ха! Да, случилось! Это случилось! Видишь? — Венера указывает пальцами на свой шрам, рывком оттягивает часть щеки, будто стремясь оторвать дефектный кусок кожи. — Не за что не догадаешься, кто мне это сделал. А я тебе сама расскажу! Это моя долбанутая на голову мамаша сначала публично изобразила на застолье раскаяние: обниматься полезла, целоваться, прощение просить чуть ли не на коленях, а потом, видимо, поймала «белочку», вырвала у отца из рук нож, которым он только что открыл банку шпрот и рубанула им меня со всей дури по лицу. Я даже опомниться не успела от ужаса… Мне было двенадцать лет, Илья! Двенадцать! Зашить то, конечно, зашили, но рубец этот омерзительный теперь на всю жизнь…

От настолько диких слов меня прошибло холодным потом, в горле образовался гигантский комок. Я силился сглотнуть его, но не получалось. Разве мать может так сильно ненавидеть своего ни в чём не повинного ребёнка, чтобы наброситься на неё с ножом для консервных банок с целью изуродовать? Что с этим миром не так?

Я сжал в своих объятьях рыдающую без остановки девчонку и аккуратно положил её голову себе на плечо. Шептал на ухо банальные слова успокоения, но сам им ничерта не верил. Венера чуть ощутимо обнимала мои плечи руками, ослабевшими от недавнего эмоционального выплеска, но все ещё продолжала плакать.

Как только она затихла, меня прорвало высказаться.

— Твой шрам бросается в глаза только тем, кто видит тебя впервые или мало общается. Я, например, уже очень давно его не замечаю. Ты же прекрасно знаешь, что внешность не главное?

— Серьёзно? — девчонка высвободилась из моих рук и села прямо. — И это говорит мне Илья Уголков, который не раз был замечен в компании красивейших девушек города?

— Во-первых, не Уголков, а Угольников! Когда ты, наконец, запомнишь мою фамилию?! А, во-вторых, это — плохой пример…

Почему я не могу подобрать нужных слов и мелю какую-то чушь? Не получается собраться с мыслями и нормально поддержать Венеру.

— Илья! Все парни без исключения смотрят на внешность…

— Только поначалу!

— Не перебивай меня! Я себя адекватно оцениваю и не нуждаюсь в жалости и вранье! Прости, что снова вылила на тебя весь свой негатив, но я уже в порядке. Правда! И готова к разговору. Что ты хотел мне сказать, когда пришёл в общагу?

А что я хотел сказать? Глядя на раскрасневшуюся от слез, измазанную косметикой, но такую сильную духом девчонку, теперь четко понимал, что не смогу ей соврать. Две недели назад я поцеловал её не потому, что сошёл с ума или подпалил остатки рассудка ударами молнии, я поцеловал её, потому что захотел… Потому что она мне нравится. Так просто и так сложно одновременно. Но пока ещё рано признаваться. Нельзя снова всё испортить.

— Хотел сказать, что ты — отвратительный друг: целых две недели меня динамила. Может, начнёшь исправляться, и в кино сходим? Ты вроде бы хотела на мульт про шкодливого енота?

— Давай в воскресенье? Сегодня я сильно вымотана: желаю только помыться и рухнуть на кровать. А завтра — планы.

— Мне воскресенье подходит. По рукам!

Когда я отвёз Венеру, то полночи ещё кружил по городу, не зная как собрать в кучу все свои парадоксальные намерения, мысли и возможности. И окончательно утомившись, в четыре часа ночи подъехал к дому. Засыпая на ходу, поднялся на этаж и у своей двери обнаружил пренеприятнейший сюрприз — сонную Лену Дубцову с чемоданом в руке.

— Думала, что ты уже до утра не вернёшься! — защебетала бывшая лучшая подруга, растягивая губы в лицемерной улыбке и минуя приветствие. — Ну что, зайдём в квартиру, или так и будем стоять на пороге?

Я не видел Лену с того самого дня двенадцать лет назад…

Не скажу, что с тех пор она сильно изменилась внешне: всё тот же наглый, самоуверенный взгляд огромных зелёных глаз, всё те же милые ямочки на щеках, ярко выраженные скулы, в меру пухлые губы, вьющиеся рыжие волосы до плеч, идеальная фигура… Дубцова уже в шестнадцать лет была самой красивой девушкой в округе и разжигала нешуточные конфликты за одно только право общаться с ней: как между парнями, так и между девушками. Нет смысла сейчас вас обманывать и заставлять поверить в то, что я никогда не был влюблён в свою лучшую подругу. Был. Настолько сильно, что у меня вмиг пересыхало во рту, лихорадочно сбивалось дыхание и предательски потели ладони от её частой дружеской близости. Настолько фанатично, что я постоянно следил, когда силуэт Лены появится в окнах соседнего дома после очередной прогулки с подругами, поездки с родителями на озеро или же банального похода в продуктовый магазин. Настолько одержимо, что я всю ночь драил до блеска свою комнату, зная что с утра Дубцова должна забежать ко мне на несколько минут поболтать или занести что-то.

Ну и конечно, как и любого, клинящего от буйства собственных гормонов подростка, меня в какой-то момент осенило, что нужно признаться подруге в своих истинных чувствах: а вдруг взаимно?