Но Тилия не шевелится, прикидывая в уме свои шансы. Что они предпримут, если она откажется? Не убьют же? Законом это запрещено — второй эдикт:

«За любое преступление, будь то кража, неповиновение властям или даже убийство, карают изгнанием».

Считается, что это ненамного лучше смерти, но так было решено ещё задолго до её рождения. Может, изгонят из города? Но ведь она и так уже за пределами Нового Вавилона и даже Пекла, где ещё была хоть какая-то надежда вернуться домой.

— Я повторять не стану! — рот женщины кривиться, в глазах застыли отвращение и ненависть. — Мне плевать, что там у тебя на уме. У меня приказ. За неповиновение…

Голос милитарийки обрывается, и угроза остаётся не высказанной. Тилия едва сдерживается, чтобы не бросить женщине в лицо: «И что тогда?» Но та промывка мозгов, которой она подвергалась на протяжении всей жизни, сначала, как колонистка, а затем и как адепт, делает своё дело. Тилия не решается заговорить без разрешения.

Ей не понятны ни злоба, ни презрение, которые испытывает к ней эта незнакомка в чёрном и остаётся только гадать, чем же она так прогневала Совет, что даже эта карательница полна дикой ненависти. Уверенна только в одном — этим людям ничего не стоит бросить её одну прямо посреди безжизненной пустыни. А самое большее, на что может надеяться человек без воды в таком месте — это медленная смерть от обезвоживания. Ну, продержится она максимум до следующего утра, пока безжалостное солнце вновь не поднимется на востоке и не примется за работу. А что дальше?

Тилия этого точно не знала, но поговаривали, что за пределами города, даже на, казалось бы, мёртвой земле, кипела жизнь. Животные не вымерли, по крайней мере, не все виды. Звери, как и люди, перебрались под землю, лишь с приходом ночи выбираясь на поверхность в поисках пропитания.

Вот чем она может стать — пропитанием!

«Можно попытаться сбежать… вернуться», — приходит в голову спасительная мысль, и Тилия сквозь зарешёченное окно окидывает ищущим взглядом бескрайнюю пустыню. Но вокруг лишь пустота, если песок и выбеленное зноем небо можно так назвать. Ни единого тёмного пятнышка на мерцающем горизонте и так тысячи и тысячи стадий до любого из семи городов, объединённых в Союз. Но пешком до них не добраться. Никто не способен прожить и дня под палящим солнцем этого жестокого мира, оставленного им словно в назидание Первыми Людьми.

А в следующую секунду совсем близко раздаётся предупреждающий треск и несколько облучённых, в том числе и Тилия вздрагивают от неожиданности. Синеватый разряд на долю секунды вспыхивает на конце дубинки, сидящего напротив карателя, отражаясь в его глазах, и так же молниеносно исчезает, оставляя лишь гул в ушах и непреодолимое чувство страха. Милитарийцам надоело ждать, и они готовы в любую секунду применить своё смертоносное оружие. Где-то она слышала, что первый разряд валит на землю, второй останавливает сердце.

Понимая, что ей не оставили выбора, Тилия нехотя подчиняется, вытягивая вперёд дрожащую руку и вот уже карательница, мёртвой хваткой вцепившись в её бледное запястье, закатывает серый рукав и не церемонясь вонзает иглу. На всё про всё уходит пара секунд. Бесцветная жидкость, попадая в вену, тут же начинает нестерпимо печь под кожей и Тилия, морщась, неосознанно, большим пальцем растирает место укола, после чего сгибает руку в локте. Сотни раз видела, как отец делал так же.

В его обязанности входила обязательная вакцинация всех без исключения колонистов — чипированных, конечно. Вот почему жители Пекла не «трогали» его — он лечил их. Отправлялся за внешние ворота Башни и пытался помочь облучённым.

В такие дни Тилия, будучи уже далеко не ребёнком, стремя голову неслась в свою комнату и, прижавшись лбом к нагретому солнцем стеклу, с беспокойством наблюдала, как далеко внизу гоминиды терпеливо выстраивались в длинные очереди у ворот, заполняя площадь, а милитарийцы тем временем проверяли каждого призмой-сканером.

Такой плановый осмотр проводили раз в пару месяцев. И всякий раз она со страхом следила за тем, что происходило внизу. Боялась за отца, хотя никому и никогда не говорила об этом. Это слабость, которую она не могла себе позволить. Ведь она дитя Башни и только.

И это продолжалось из года в год. Больше всего власти боялись эпидемий, как случилось в одном из городов-спутников. Болезнь унесла жизни большей части населения города Парии, или как ещё его называли — каменный город. Ни люди, ни облучённые уже не смогли оправиться.

Но, несмотря на трагедию парийцев, жители Пекла всё чаще стали избавлялся от чипов, становясь невидимыми для сканеров карателей, а значит, не имея права на помощь врача. Таких отец лечил скрытно. Не редко в свой единственный выходной он отправлялся в наружный город, а когда под вечер возвращался домой: измотанный, с прихваченной загаром кожей и в провонявшей одежде — долго смывал с себя грязь и песок. Жадно набрасывался на скудную еду, что оставляла ему мать и никогда не говорил.

Да и не нужно было ничего объяснять. Его жена и дети и так знали, что творится снаружи. Кое-что рассказывал его старший брат Станум, кое о чём, несмотря на круглосуточный надзор, шептались в общих коридорах. И чаще всего после таких походов на столе отца появлялась новая запрещённая книга. Иногда лишь тонкая брошюрка с загнутыми, растрепавшимися краями, иногда целый фолиант на несколько сот страниц в жёстком переплёте. Изредка попадались даже с картинками, что было ценнее всего, потому что это помогало лучше понять мир Первых Людей. Отец радовался такому подарку, словно ребёнок новой игрушке.

Когда веки тяжелеют, а голова, несмотря, на усилия держать её прямо начинает заваливаться вперёд, Тилия, наконец, осознаёт, что битва с системой проиграна. От неё решили избавиться и сделали это! Даже не понадобилось разрешения родных, ведь она всё ещё является собственностью колонии, в каком бы статусе она не находилась: адепт или изгнанная.

«А теперь может уже мёртвая», — мысль о том, что Тилия, должно быть, умирает, последнее, что посещает её перед тем, как она проваливается в обволакивающую, словно пушистое одеяло, темноту.

Оглушительный гул, вторгается в сознание, когда она приходит в себя. Пытается пошевелить затёкшими руками, но всё без толку — она в ловушке. Что-то жёсткое и прочное удерживает её одеревеневшее тело на месте, и паника тут же накатывает ледяной волной, лишая единственного — воли. Сколько она не пытается вспомнить, что произошло, память упрямо отказывается возвращаться к хозяйке.

Голова тяжёлая и мозг ещё не способен отдавать чёткие приказы онемевшему телу, но это ещё полбеды. Что-то не так с её спиной: верхняя её часть — где-то в области правой лопатки — горит адским пламенем, словно с неё заживо содрали кожу. Да ещё эти дурацкие волосы. Гордость её матери! Их словно кто-то пытается оторвать вместе с кожей, и приходиться со всей силы сжимать челюсти, чтобы сдержать рвущийся наружу крик боли.

Изо всех сил пытаясь заглушить приступ паники, Тилии с трудом, но всё же удаётся освободить одну руку, с облегчением чувствуя, как к той медленно возвращается чувствительность. На очереди волосы. На борьбу с невидимым противником уходит какое-то время, но когда её разрываемая от боли голова, наконец, чувствует долгожданную свободу, из груди вырывается вздох облегчения.

И в этот самый момент воспоминания вихрем вторгаются в одурманенный мозг: набитая адептами комната подготовки, молчаливые, безразличные ко всему, даже к человеческому горю, конвоиры в чёрном, долгий путь по лестнице, милитарийка с личным номером «ноль-ноль-восемь». Перед глазами тут же появляется расплывчатая картинка из прошлого: обтянутые перчатками женские руки вводят в вену бесцветную жидкость.

Её усыпили!

Тилия распахивает глаза, но, сколько не пытается хоть что-то разглядеть, вокруг всё та же непроглядная темнота. А ужаснее всего то, что с каждой минутой ей становится всё труднее дышать. Да ещё этот тошнотворный запах немытых тел. Стоит только осознать, что это может значить, как она цепенеет, забывая про все неудобства, ещё секунду назад вызывающие неподдельную тревогу. Облучённые!