Тилия помнит, как после упоминания «важных» людей из столицы, на огромных, потускневших от времени экранах крупным планом появлялись скупые на улыбки лица тех самых гостей, прибывших за очередной группой адептов. Их всегда было двое, но ежегодно пара менялась на новую. И она каждый раз с жадностью всматривалась в замкнутые лица, в надежде найти то безграничное счастье, о котором, не переставая твердили все вокруг: сначала родители, затем кураторы и, наконец, сами адепты. Но видела лишь бледные застывшие маски, так похожие на лишённые красок лица обитателей Башни: осунувшиеся, с потухшими взорами, бледные.

И всякий раз задавалась вопросом, почему те двое так напряжены и между их бровей залегла уже знакомая ей морщинка? Так её мать смотрела на испорченный урожай: заражённый плесенью изумрудный лист или подгнивший корень увядающего растения. Неужели те двое так недовольны плодами Нового Вавилона? Возможно, они рассчитывали на более щедрый урожай или в их понимании адепты должны быть чем-то большим, чем просто обычными подростками.

Но едва сомнения зарождались в голове, как Тилия тут же пыталась заглушить их, запрятать в самый дальний угол, и твердила самой себе, что у неё паранойя. Ведь она своими глазами видела тот мир, к которому так стремилась. Особенно в последние несколько месяцев, когда кураторы вплотную занялись их просвещением, в ярких красках описывая их будущую жизнь, и раз за разом прокручивая на экранах записи с восторженными отзывами обитателей столицы и великолепными видами сверкающего роскошью города с высоты птичьего полёта.

Она знала, что когда-то люди умели летать, создавали механические машины, способные переносить их в любые части земного шара. Но эти знания остались в прошлом. И когда однажды, не выдержав, Тилия спросила у куратора, как такое может быть, тот лишь высокомерно взглянув на настырную девчонку, дал, как он думал вполне исчерпывающий ответ: «В Обители всё возможно!»

И тогда она представляла себе птиц, парящих высоко в небе и несущих в своих когтистых лапах чёрные глазки камер наподобие тех, что носили на себе милитарийцы, снимающих всё для истории. И на какое-то время успокаивала своё любопытство, закрывала рот и в окружении неодобрительно шикающих на неё сверстников, разглядывала просторные жилища с панорамными окнами, утопающие в море света и зелени, с восторгом осознавая, что именно ей предстоит поселиться в одном из таких домов. А посмотреть было на что! Искрящиеся, изумрудные парки, заполненные отдыхающими жителями столицы. Оранжереи, со своим микроклиматом, под стеклянным куполом. Идеально круглой формы озёра с кристально чистой водой. Мощённые дорожки… и ни грамма песка! Ради такого будущего она готова была беспрекословно следовать наставлениям кураторов… а их было не мало.

В одном она была уверенна точно — в день своего Посвящения, она сделает всё возможное, чтобы выглядеть достойной перед теми двумя.

От нового взрыва аплодисментов и вибрации, вышагивающая вслед за карателями Тилия, вздрагивает. Она настолько погружается в свои мысли, что даже не замечает, как их четвёрка уже минует с десяток верхних этажей. Когда её рассеянный взгляд натыкается на светоотражающую надпись на стене, такую же облезшую, как и несколькими этажами выше, внутри вспыхивает крошечный лучик надежды.

Уровень три. Жилой блок её семьи! Всего-то: открыть общую металлическую дверь, пройти по закруглённому коридору без единого окна, среди десятка одинаковых дверей отыскать с нужным номером, и она дома.

Стоит только Тилии подумать об этом, как по липкой от пота спине бежит противный холодок: «А что, если дело не в проверке? Что если что-то случилось с родителями или братом?» Она неосознанно делает шаг в сторону единственной двери, через которую можно попасть на её этаж, решив, что именно этого от неё и ждут, когда шедший слева каратель, заметив манёвр, грубо оттесняет её дальше к лестнице.

«Значит дело не в семье, здесь что-то другое», — с облегчением выдыхает Тилия, оставляя этаж позади. Но тут же это чувство сменяется страхом за свою судьбу. Ещё ничего не кончено! Она до сих пор так и не узнала, в чём её вина. И чтобы хоть как-то отвлечься, в уме пересчитывает оставшиеся позади этажи. Их уже больше двадцати, но безмолвная троица в чёрном, словно и не собирается останавливаться.

Злость и безысходность тут же накрывают Тилию с головой. Она вспотела, устала от неизвестности, пару раз чуть не подвернула ногу на этой чёртовой лестнице, а этажам нет ни конца, ни края! Неужели так трудно воспользоваться подъёмником, и не тратить столько времени и сил на этот безумный спуск?

Тилия знала, что запрещалось пользоваться этим сложным устройством без должного сопровождения, да и вряд ли это кому-то бы удалось без специального пропуска, но у карателей ведь такой пропуск наверняка имелся.

Хоть они и стояли на ранг ниже членов Совета, но всё же возвышались над всеми остальными, например, врачами, как её отец или работниками Теплиц, как мать. От этих, внушающих повсеместный ужас, людей зависела безопасность их города-колонии. Они обязаны были следить за порядком, как в Башне, так и за её пределами, в месте, о котором запрещено было даже упоминать.

Пекле!

При мысли о том, что она медленно, но верно приближается к городу за стенами Башни, внутренности скручиваются болезненным узлом. Что её ждёт впереди? Куда её ведут? Какой этаж им в итоге нужен? Даже думать не хотелось о том, что она виновна в чём-то таком, что пунктом назначения может стать самая жуткая часть колонии. Тилия и раньше слышала пугающие истории про тех, кого отправляли наружу, пару раз даже была невольным свидетелем, но столкнуться с этим самой…

Оставляя очередной пролёт позади, и уперевшись взглядом в чернильную ткань мельтешащего берета впереди, она с трудом проталкивает ком в горле: «Те люди были виновны! Они нарушили один из эдиктов!» — успокаивает она себя, но унять нарастающую панику уже не получается.

За такими каратели чаще приходили по ночам, словно в назидание остальным. И Тилия, как и многие другие, разбуженная громкими криками, с замиранием сердца слушала, как соседи жалобно причитали в своих аскетично обставленных жилых блоках, торопливо собирая немногочисленные пожитки и умоляя объяснить причину изгнания. Но ответов они не получали. И когда, наконец, всё стихало: не доносилось больше ни всхлипов женщины, ни ошарашенное бормотание главы семейства, ни надрывный плач маленьких детей — всем становилось понятно, что с этого момента эти несчастные — новые жители Пекла. А табло, висевшее на каждом этаже, каждого уровня обнулялось и начинался новый отсчёт дням без происшествий.

А ведь среди них были и те, с кем она когда-то дружила. Например, соседский мальчик, который был старше её на несколько лет, и с которым она играла в узких, в дневное время суток всегда пустынных коридорах их уровня. Но после бессонной, наполненной страданиями соседей ночи, наступило утро, и их место заняла новая семья, состоящая из четырёх человек: отца, матери и двоих детей. Старший, из которых, по праву первородства, в будущем станет адептом, и в восемнадцать — в день Посвящения — сменит опостылевшую одежду своего уровня на белоснежное облачение полноправного жителя столицы.

После таких посещений карателей, всё ещё помня о произошедшем, ещё несколько дней никто и носа не высовывал наружу, если этого не требовал устав города-колонии. Вокруг становилось так тихо, что было слышно, как натужно гудят лампы под потолком, освещая всё мёртвым, то и дело мерцающим светом.

Каждый боялся оказаться следующим, и семья Тилии не была исключением. Мать за шитьём, сгорбив узкую спину, молча глотала солёные слёзы, уверенная, что ни дочь, ни сын не замечают её состояния, и лишь намокшая серая хамповая ткань на груди становилась безмолвным свидетелем её слабости. Отец уходил в себя, запираясь в своём тесном кабинете порой до самого утра, когда снова нужно было идти на дежурство. Лишь в лазарете он мог быть самим собой, скрывая трёхполосную нашивку под белоснежным рукавом халата. То, что отцу так же, как и дочери была ненавистно это разделение на уровни, уже давно стало понятно по ненароком подслушанным разговорам родителей.