– В таком случае, - Эстер медленно закинула свою тяжелую ногу на бедро Милфорда, - начнем, пожалуй.

– Начнем, - согласился Милфорд, обхватывая Эстер одной рукой за шею, а второй - пониже спины. - Будем считать, что мы обменялись клятвами.

И, не дожидаясь ответа, прильнул к губам Эстер, зная, что поладить с такой женщиной, как она, можно только при помощи решительных действий.

Эллери - уже слегка под мухой - крепче прижал к груди бутылку вина и принялся внимательно отсчитывать двери спален, выходящих в коридор Северной башни. Первая… вторая… третья справа. Он остановился и на всякий случай пересчитал их еще раз. Час был предрассветным, когда трудно сказать, что это - очень поздняя ночь или очень раннее утро. Во всяком случае, Эллери мог не беспокоиться о том, что кто-то может увидеть его сейчас в этом полутемном коридоре. Да, вот она, третья дверь справа… И это точно Северная башня. Селеста дала ему точный адрес, и на этот раз Эллери удалось попасть именно туда, куда он стремился. Большая удача.

Сладкая маленькая Селеста. Прелестная дочка садовника. Кто-то должен с ней поговорить, не так ли? Сказать, что она должна выйти за его дорогого братца, за Гаррика, чтобы сделать его жизнь невыносимой. Черт его знает, отчего Эллери так хотелось превратить жизнь Гаррика в кромешный ад, быть может, он надеялся на то, что хотя бы это сможет немного унять его душевную боль - неожиданную и сильную. Свою жизнь Эллери считал конченой, а помолвку с Патрицией - расторгнутой навсегда.

Но кто привел его к краху? Конечно же, Селеста. И теперь Эллери намеревался отплатить ей той же монетой.

Он подумал о том, что всегда был неудачником, и горько усмехнулся.

Эллери повернул дверную ручку, сделав это настолько тихо, насколько ему позволяло его состояние, и проскользнул в темную спальню. С легким щелчком закрыл за собой дверь. Что-что, а прокрадываться в чужие спальни Эллери умел с ранней юности. Даже в самом пьяном виде. Даже с закрытыми глазами.

Он и сейчас прикрыл ненадолго глаза, а когда вновь открыл их, то они стали различать очертания предметов, находящихся в темной комнате. Диваны, столики, кресла. Эллери озадаченно нахмурился. Это оказалась гостиная, примыкавшая к спальне. Спальня с гостиной? Не слишком ли шикарные апартаменты для скромной дочери садовника?

Эллери неслышно прошел по толстому ковру и заглянул в спальню. Она оказалась большой, с удобными креслами, с камином, в котором догорали тлеющие угли, и с кроватью возле окна. Кровать тоже была большой, с низким бархатным балдахином. В дальнем углу спальни тускло горели сальные свечи, зажженные в медном канделябре.

Эллери быстро окинул все это опытным взглядом, поставил свою бутылку на туалетный столик - в подобных ситуациях лучше, когда у тебя развязаны руки, - и на цыпочках подкрался к кровати. Раздвинул полог, склонился над лежащей в кровати женской фигурой… Внезапно из-под одеяла высунулась рука, схватила Эллери за рубашку и рванула так, что тот потерял равновесие и, беспомощно взмахнув руками, ткнулся лицом в край матраса.

– Что тебе нужно в моей комнате?

Эллери удивленно моргнул, сплевывая прилипшую к языку шерстинку.

Это голос Патриции. Или он ослышался?

Эллери осторожно разлепил веки. Да, это точно Патриция, и, судя по всему, она была вне себя от гнева.

– Ведьма, - сказал Эллери, имея при этом в виду Селесту, направившую его в эту спальню.

– Это я - ведьма? - по-своему истолковала его слова Патриция. - И ты смеешь называть меня ведьмой после всего, что наделал сам?

– Я еще ничего не наделал, - пробормотал он, но эти слова явно не успокоили Патрицию.

На ней была белая ночная рубашка с кружевами, и сквозь тонкую ткань просвечивала золотистая нежная кожа.

– Ты ухаживал за мной. Заставил влюбиться в себя. А сам скрыл от меня, что у тебя есть дочь.

– Я так и сказал Трокмортону, что ребенок погубит все дело, - простонал Эллери.

– Не смей так говорить о славной маленькой Кики!

Эллери и не подозревал, что синие глаза Патриции могут быть такими выразительными.

– Она не виновата в том, что ее отец - бабник и бездельник, - добавила она.

– Бессердеч… - начал Эллери.

– И бессердечный, - согласилась Патриция.

– Нет, я хотел сказать, что это ты бессердечная, - пробормотал Эллери, выпутываясь из полога и в глубине души понимая, что Патриция права. - Не хочешь принять Кики.

Грудь Патриции напряглась, и Эллери впервые увидел сквозь ткань ее тугие груди с розовыми сосками.

– Это ты не хочешь ее принимать, - ответила Патриция, прикрывая грудь руками.

Один сосок скрылся из вида - какая жалость!

– Я пес поганый, - проскулил Эллери.

– Да, - согласилась Патриция. - Только не сравнивай себя с датским догом или английским пойнтером, они лучше тебя.

Столь глубокое раскаяние смягчило бы сердце любой другой женщины, но Патриция оказалась исключением из правил.

– Если сравнивать тебя с собакой, так скорее всего с пуделем, - продолжала Патриция. - Знаешь, это такие мелкие завитые твари, которые постоянно гадят на ковре.

– Но-но! - воскликнул Эллери.

– И когда же, интересно, ты собирался рассказать мне о том, что у тебя есть дочь? После свадьбы?

– Я вообще не думал рассказывать тебе о ней. Надеялся, что ты ничего не узнаешь. Если хочешь, мы можем оставить ее здесь с… - Еще не договорив до конца, Эллери успел осознать свою ошибку.

– Ты собирался бросить свою дочь у родственников?! - ужаснулась Патриция. - Ты совсем не любишь Кики?

– Кики? - впервые в жизни Эллери Трокмортон говорил с прекрасной женщиной, сидя в ее спальне среди ночи, о чем-то ином, кроме любви. Нет, если семейная жизнь подразумевает вот это, он ни за что не пойдет под венец.

Эллери уставился на Патрицию. Нельзя сказать, чтобы он не любил Кики. Конечно, любил… Когда вспоминал о том, что она существует на белом свете. Когда при виде ее не ощущал себя старым и никому не нужным человеком. Когда учил Кики скакать через веревку или лепить пирожки из грязи.

– Я люблю Кики, - раздраженно сказал Эллери. - Я просто не знаю, что с ней делать.

– Тебе самому нужен наставник, - вздохнула Патриция. - Скажи, неужели ты не помнишь, что делал с тобой твой отец?

Он начал припоминать, чем занимался с ним его отец, хотя это было нелегкой задачей - мало того, что голова Эллери была затуманена вином, но его еще постоянно сбивала с мысли грудь Патриции.

– Мне всегда хотелось, чтобы он отправил меня путешествовать - как Гаррика, - но он умер прежде, чем я подрос.

– Значит, ты должен показать мир Кики. Мне кажется, что ей это понравится, особенно если учесть, что она свободно говорит по-французски.

– Какая же ты наивная, - сказал Эллери и вполз поглубже на кровать. - Куда же я могу поехать со своей незаконнорожденной дочерью? Кто нас примет?

– Я приму.

Да, она примет, в это Эллери готов был поверить безо всяких оговорок. А еще Эллери готов был поверить - и тоже безо всяких оговорок - в то, что может полюбить эту прекрасную темноволосую женщину. Полюбить, несмотря на ее острый язычок, на ее понятия о добре и зле. Да и отец у нее - очень богатый человек. Прийти к такому решению для Эллери было легче оттого, что Патриция сейчас практически лежала на спине - такая близкая, теплая, желанная. Он протянул руку и сказал, кладя ее на бедро Патриции:

– Но ты, конечно, не только наивная. Ты еще очень добрая и красивая.

Эллери осторожно скользнул ладонью дальше, туда, где сходятся бедра, но Патриция перехватила его за запястье.

– Откуда тебе это известно? Ведь с тех пор, как я приехала сюда на нашу помолвку, ты ни разу даже не взглянул в мою сторону и отдал все свое внимание другой - Селесте!

Он, конечно, мог бы вырваться на свободу, но вступать в борьбу с женщиной? Это пошло. Вместо этого Эллери надулся и сказал: