– Именно. Мы так поступаем, потому что по‑другому просто не получится.

Он еще немного помедлил. Поскреб ногтем нижнюю губу, постучал по раскрытой ладони корешком блокнота.

– Как ты думаешь, мы можем наделять себя полномочиями авансом?

– Хватит говорить о себе во множественном числе. Я‑то все равно в твоих делах не участвую. – Матильду обижало, когда с ней не считаются.

– Возможно.

Сенк закрыл буфет, взял записную книжку, затем достал из шифоньера рюкзак и бросил туда «фиолетовый список». Потом достал из ящика мертвый квакегер, упаковал его туда же, застегнул молнию и орюкзачился.

– Ну, я пошел.

– Давай.

– Если я не вернусь, помни: я завещаю тебе в течение завтрашнего дня доесть суп. А то он испортится.

– Возможно.

Сенк с кривой ухмылкой обулся и вышел из дома. До ночи было еще далеко, но настроение уже было таким паршивым, что хотелось запереться в своей ванной, закрыть глаза – и чтобы больше никто не трогал. Никаких соседей, бомжей, черных торговцев, почтальонов с их женами, чужих квартир. Надо было рождаться в другое время и в другой стране – это Сенк понимал как никогда. Не то, чтобы раньше было лучше. Скорее наоборот. Он уже не застал того времени, когда было действительно лучше. Раньше, бывало, приходилось работать по шестнадцать часов в сутки только для того, чтобы расплатиться с долгами. Со своими же долгами. Выбрался. Оглянулся на яму, отряхнул джинсы. Решил больше никогда туда не падать.

Он застегнул темно‑зеленую куртку. Серый предвечерний сентябрь напоминал зиму. Или совсем позднюю осень. В соседнем дворе залаяли собаки.

Начал моросить мелкий, почти воображаемый дождь.

Утро воскресенья.

Скука – прекрасное средство для памяти. Я все помню. Воспоминания дарят надежды. Однако моя память очень часто ко мне немилосердна.

Чужие головы пахнут пирожками. Это звучит диковато, но проверьте сами. Кожа головы, если она склонна к жирности, пахнет пирожками.

Я не чувствую себя виноватой. Хотя сам факт нахождения в тюрьме автоматически вызывает чувство вины. А ведь это и не тюрьма на самом деле. Когда вы впервые в жизни оказываетесь в полицейском участке – вы еще не понимаете, откуда эта вина. Ничего плохого не произошло. Я сейчас думаю точно так же. Суть в том, что мы – я и уголовный кодекс города Ж – вкладываем разные смыслы в понятие «плохо».

В нашей стране преподаватели философии часто оказываются за решеткой.

Скрип облезшей зеленой двери, раньше тоже даривший надежду, на этот раз себя оправдал.

– Сенк!!! – вопль. – Миленький, родной, как я по тебе соскучилась! Наконец‑то хоть кто‑то меня выковыряет из этой богадельни.

Сентиментальная сцена. От радости я забываю обо всех правилах этикета. Забываю о том, что психически уравновешенные люди так себя не ведут. Хотя, когда нас это останавливало? Психически уравновешенных людей в природе не существует.

Представьте, что после долгого и крайне глупого сидения в полицейском участке за вами пришел лучший друг.

– Знаешь, во сколько мне обошлось это выковыривание? – Сенк деловито отдает начальнику полиции, с которым они появились в коридоре, какую‑то деньгу. Толстый конверт. Начальник рявкает на сторожа. Сторож поднимается со стула и делает шаг к моей клетке. Открывает. Два шага. Я свободна.

– В следующий раз, прежде чем сделать глупость, подумай, во сколько обойдутся ее последствия.

– Я только об этом и думала!

– …тем более, учитывая, что плачу все равно я.

Сенк очень искусно делает нравоучительный вид, хотя на самом деле он тоже рад меня видеть. Я же знаю, что рад: иначе бы он сюда не пришел. От дружбы со мной ему и без того одни убытки. Вы ведь представляете, сколько зарабатывают преподаватели философии по сравнению с программистами?

– Сколько ты им дал?

– Много.

Упрек засчитан, но моего патологически радостного настроения сейчас не испортить ничем. Это в аудитории я напускаю на себя серьезный вид, самой себе напоминая, что я – преподаватель, а не студент.

– Если ты все‑таки дуешься, то обещаю, что все отдам, как только заработаю.

– В натуре?

– В валюте.

– Это была шутка.

Сенк не дуется, но продолжает хладнокровничать, отгораживаясь от моего ребячества фирменным покерфейсом.

Стены перестали давить. В холле полицейского участка к нам подходит дежурный и протягивает мне сумку, бережно отобранную при задержании. Офицерская сумка‑планшет через плечо. Я приятно удивилась, что они не оставили ее себе. Она, должно быть, вполне в их стиле.

Мы покидаем полицейский участок.

Фраза «все отдам» уже неприлично часто звучит из моих уст, но я искренне верю в легитимность своих слов. Найти работу в городе Ж не так уж и сложно, однако это требует времени. Даже пытаясь устроиться дворником, вы сначала должны пройти трехуровневый кастинг, увенчивающийся собеседованием, и испытательный срок, за который вам никто платить не будет. И продолжительность этого испытательного срока выбирает работодатель. Найти действительно хорошую работу, с добрым шефом, уютным офисом и секретаршей, которая не сдирает стикеры с вашего монитора, – сложно. (На стикеры я обычно записываю все пароли. Секретарша может ворчать, что кибербезопасность, она как бог – в деталях, и негоже хранить сверхсекретную информацию на стикерах, еще и лепить их на монитор. Но я вас умоляю. Какая безопасность в наши времена? Какая сверхсекретность? Тем паче у гуманитариев. По‑вашему, лучше, как мои коллеги, эротические картинки на монитор лепить?)

Воистину, это самое замечательное начало утра, которое только могло быть. Просидев в участке полтора дня, я успела так соскучиться по солнечному свету и свежему воздуху, что давнишнее фиаско меня не угнетает. Жизнь слишком хороша, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Да и безработица у меня только де‑факто. Де‑юре я работаю на кафедре философии в университете Гете. Там уже наверняка все знают. Им‑то правоохранительные органы уже сообщили, что их антрополог был задержан при попытке незаконной торговли и провел выходные в участке. Декан оштрафует. Ведь пост преподавателя подразумевает борьбу за высокие идеи и презрение капиталистических нравов общества.

Честно говоря, мне совсем не чужды капиталистические нравы общества. Более того – я их полностью разделяю. А потому мне повезло вырваться в счастливые 5% населения, гордо именуемые фрилансерами. На то и живем.

Когда впервые оказываешься за решеткой – пусть и по глупости, пусть и совсем ненадолго – начинаешь понимать смысл слова «воля». А ведь это всего‑то было полтора несчастных дня. Что же чувствуют те, кто сидит в клетке годами?

Дома и деревья в одном из самых неблагополучных районов ловят бабье лето. Я тоже его ловлю. Если в сентябре по дороге в школу остановиться, подставить лицо солнцу и зажмуриться – можно немного повдыхать его. Это немного грустное, умирающее лето, которое уже почти не греет, которое уже вообще – сентябрь, но все‑таки хочется, хочется надышаться перед зимой. А еще рядом со мной идет лучший друг, в компании которого я всегда будто немного навеселе. Откуда только берутся такие, как Сенк. Он может молча сидеть и вообще ничего не делать, но, попадая в зону его действия, вы мгновенно подключаетесь к какому‑то источнику позитива и легкости. Как к вайфаю. Достаточно просто подойти и сесть рядом. Как сейчас. Вот чё я лыблюсь? Аура сработала?

Я вздыхаю.

– Что так тяжко?

– Свобо‑о‑да‑а…

– Равенство и братство.

– Ты себе не представляешь, как мне надоел этот участок! Эти полицейские, с их громкими ботинками, бутербродами, с их скандальными начальниками… а камера? Сенк, ты бы знал! Там так воняет…

Мой друг идет молча. Я не спрашиваю, куда мы идем – как освободитель, он имеет право командовать парадом. Скорее всего, мы идем к ним с сестрой. Сейчас наверняка заварит свой липовый чай и рухнет спать. Явно, давно не спал – синяки под глазами, побледнел. Постарел. С виду мой друг сейчас мало чем отличается от тех угрюмых ребят из участка, но у него хотя бы есть животворящая аура. А у тех – только бутерброды.