Сенк счел записку бредом и решил выяснить завтра на работе – не разыграл ли его кто‑нибудь из коллег.

– Ну? – Матильда выжидательно налегла на стол. С обратной стороны записки на нее смотрел синий слоненок без бивней.

– Что «ну»? Разогреть тебе суп?

– Что в записке? – Матильда обиделась.

– Ты же рисовала на ней. И не прочла?

– Читать я умею, но я ничего не понимаю в таких записках.

Сенк еще раз отхлебнул чаю.

– Совершенно верно. Потому что суп не ешь.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Ты ведь в самом деле его не ешь. Какие уж тут шутки.

– Ну Сенк…

– Не Сенк. Суп.

– Давай в преферанс? – оживилась Матильда. – Я выигрываю – и ты покупаешь мне круассаны. Ты выигрываешь – и все, я ем суп. Даже разогретый.

– Нет, играть с тобой я не буду. Ты жульничаешь. Да и потом, я не в форме, – Сенк в пару глотков опустошил чашку и отнес ее в раковину.

– Тогда на тебя ляжет вина за голодающих детей города.

– Окей. Я согласен.

Сенк еще раз посмотрел на часы. Минутная стрелка отдувалась за двоих.

– Ну что, уже почти половина. Пойдем?

Матильда тут же отвлеклась от мрачных мыслей о супе.

– На Черный?

– На Черный.

– Пойдем!

Они столпились в прихожей – если толпой можно назвать двух людей, – обуваясь и путаясь друг у друга под ногами.

Сенка иногда настораживала эта непосредственная, невинная радость, возникающая на лице сестры, когда ей сулят участие в афере. Чистый восторг. Эти военные походы, совершаемые по субботам, служили теперь не столько корыстным, сколько воспитательным целям. Матильде предстояло многое понять. Многому научиться. Она и так знает немало, как для своего возраста. Но этого недостаточно. Универсальный опыт. С тех пор, как Сенк нашел стабильную работу и необходимость добывать деньги «на стороне» отпала, Черный Рынок был плавно задвинут на периферию и превратился в развлечение. Признанный мастер, тончайший психолог ушел в неофициальную отставку своего неофициального ремесла. Но бросать его окончательно было жалко. Слишком много труда, слишком много хороших приемчиков наработано за годы практики. Еще когда были живы родители, Сенк, голый‑босой‑голодный, кормил всю семью коммерческими махинациями. Хотя даже махинациями назвать это было сложно. Махинациями это значилось на бумажках педантичных полицейских, неоднократно ловивших его «по молодости, по глупости». Если бы вы родились в городе Ж, вы бы знали, что столкнуться с полицией на Черном Рынке – все равно, что наступить на лапу саблезубому тигру. Ужасающе и маловероятно. Полицаи по‑своему красноречивы. Изобретательны. Охотники до дешевого веселья. Но придраться к Сенку всерьез все не удавалось: у него был разработан кодекс игрока, который он чтил, – и пытался тому же научить Матильду. Никаких проблем с законом. Вообще никакого закона. Мрак и пережитки гнилой империи. Младшая сестра – надежда на светлое будущее. Сенк был невероятно горд собой из‑за нее. Этому юному созданию предполагалось передать навыки и «все свое мастерство», хотя оба знали, что их деятельность никогда не станет чем‑то посерьезней хобби. Для Сенка это способ не терять форму. Для Матильды это – пока еще – просто игра. Для нее еще все – игра. Один сплошной преферанс. Но в процессе этой игры Сенк намеревался обучить ее всему, что потребуется для выживания в самых скверных экономических условиях. В таких, в каких не раз оказывался он сам. Пока вокруг есть люди – с ними можно договориться. Пока возможен договор – возможна и сделка. Без высокого положения в политической пирамиде, без богатой родни в самых верхах современного общества выжить можно только так. («В противном случае, тебя ждут очереди за кислородом и безработица до конца твоих дней. Запомни: всегда, всегда надо сучить лапками. Иначе утонешь».)

Они оделись, вышли из дому и направились вниз по бульвару Диджеев. За спальными районами начинались трущобы, за ними – Окраина. Окраина всегда была эпицентром криминальной жизни, оранжереей для беспредела. Обыватели сюда заглядывать боялись, представители правопорядка – ленились, а официально эта территория была объявлена пустой и бесполезной. Здесь было меньше камер, чем в центре. Больше мусора. Власть, как и полагается, закрыла на Окраину глаза.

Жить рядом с Окраиной считалось не столько признаком плохого вкуса, сколько халатностью по отношению к собственной жизни. Сюда не доходили ни общественный транспорт, ни уважающие себя заведения. Из магазинов встречались только редкие киоски с пивом и хлебом, иногда – только с пивом. Квартиры в обветшалых домах рядом с Окраиной занимали только самые бедные, больные и никому не нужные граждане города Ж – студенты государственных ВУЗов, врачи государственных поликлиник и рабочие государственных фабрик. О грабежах и убийствах, произошедших рядом с Окраиной, никто не писал ни в газетах, ни на интернет‑порталах: это никого не интересовало. Если тебя убили на Окраине – значит, ты настолько никчемен как человек, что и трубить о твоей смерти незачем. Смерть – это слишком дешевая информация. Газетчики же предпочитают продавать информацию дорогую. Вот если бы на Окраине застрелили дочь министра – вот это да, вот это вкусно. Проблема лишь в том, что дочь министра никогда в здравом уме не окажется даже рядом с Окраиной. Хорошо, если дочь министра вообще слышала о существовании Окраины.

Бульвар Диджеев спускался как раз к той части вышеописанного содома, в котором по тамошним меркам было людно и относительно прилично. Здесь, почти в двух шагах от своего жилья, у Сенка имелся целый мир – азартный, интригующий, всегда живой и коварный. В молодые (более молодые, чем сейчас) годы быть частью этого мира значило не только обеспечивать себя какими хочешь деньгами, связями и способностями. Это значило еще и постоянный раж, восторг, риск. Спортивность подобной деятельности приводили Сенка в экстаз. Он никогда никого не грабил без предварительной договоренности с жертвой. Он никогда никому не врал, пока его об этом не просили. А когда все по обоюдному согласию – разве ж это криминал?

Они шагали по серой, но еще не слишком противной улице, Матильда что‑то чирикала, Сенк улыбался и думал о своем. На его лице появлялись первые следы увядания и паршивого зрения: мелкие морщинки, теряющая эластичность кожа вокруг глаз и на лбу.

Через несколько минут они перешли проезжую часть и оказались у железных кованных ворот с табличкой «Санитарный день». Эту вывеску не снимают уже лет семь, Сенк помнит ее еще с первых своих прогулок сюда. За воротами начинается упоительный мир игры. Длинные ряды гаражей, сто лет назад построенных, тянутся тесными улочками. Это вообще изначально был гаражный кооператив. Просто в один прекрасный день кому‑то пришло в голову превратить свой гараж в магазин‑мастерскую для бэушной техники. А его сосед решил открыть мини‑ломбард для той же самой техники. А его сосед решил вступить в долю как пропагандист и топ‑менеджер. А кто‑то просто ради поддержания авторитета крышует соседей перед полицией…

С самого первого Кризиса в городе Ж, когда экономика стала просто красивым словом, Черный Рынок был автономной, ни перед кем не отчитывающейся структурой. Миром вечной конкуренции. У кого больше клиентов? У кого товар современнее? Некоторые владельцы надстроили себе и второй, и третий «этажи», и «балконы» и все, что выдержит хлипкая конструкция гаража. Все двери открыты настежь, каждый квадратный миллиметр занят какой‑нибудь невероятно ценной ерундой. Товаром, «которого больше нигде не найдешь, еще и по такой цене». Сенк с этим лозунгом был совершенно согласен: воистину, где еще можно найти такое изысканное непонятно‑что, склеенное непонятно‑кем в непонятно‑какой подворотне. Хотя цены, да, действительно очень привлекательны.

Девяносто девять процентов Черного Рынка занимала торговля электроникой. Начиная с допотопных водяных пылесосов и экономичных таблеток для освежителя воздуха и заканчивая дорогущими навигаторами для пилотов и жесткими дисками на десять терабайт. Техника была на любой вкус, цвет и кошелек, любого качества: от почти новой до радикально нерабочей. Хотя, разумеется, узнать этот параметр можно было только после совершения покупки.