– Пока его нет, можешь побыть на диване.

Фэри удивленно приподнимает уши. Деточка, ты серьезно?

– Давай‑давай, а то Сенк вернется и будешь спать на коврике.

Фэри благодарно урчит и запрыгивает на диван. Несколько кругов вокруг своей оси – для уюта – и комфортный утренний сон обеспечен. Никакого мытья лап. Они и так чистые, кто бы там что ни говорил.

Он выкладывает голову Матильде на колени.

– Хочешь послушать Макиавелли?

Она убедилась, что кружка надежно поставлена на подлокотник и можно чуть‑чуть подвинуться, не столкнув ее. Затем съехала ближе к краю – чтобы Фэри мог вытянуться. Он с довольным безразличием относился к любому чтиву, которое хозяйка открывала по выходным, надеясь тем самым повысить его интеллектуальные способности. И Макиавелли – не исключение.

– Ну слушай.

Она открыла первую страницу и, проигнорировав «шапку» с посвящением и эпиграфом, сразу перешла к делу:

– «…Обыкновенно, желая снискать милость правителя, люди посылают ему в дар то, что имеют самого дорогого, или чем надеются доставить ему наибольшее удовольствие, а именно: коней, оружие, парчу, драгоценные камни и прочие украшения, достойные величия государей. Я же, вознамерившись засвидетельствовать мою преданность Вашей светлости, не нашел среди того, чем владею, ничего более дорогого и более ценного, нежели познания мои в том, что касается деяний великих людей, приобретенные мною многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших. Положив много времени и усердия на обдумывание того, что я успел узнать, я заключил свои размышления в небольшом труде, который посылаю в дар Вашей светлости. И если с той вершины, куда вознесена Ваша светлость, взор Ваш когда‑либо обратится на ту низменность, где я обретаюсь, вы увидите, сколь незаслуженно терплю я великие и постоянные удары судьбы…»

Матильда задумалась.

– Фэри. А ведь это не так уж и сложно, правда? Такое каждый может. Вот взять, к примеру, нас. Оружия у нас полно. Ты сойдешь за коня. Парчу можно сделать из занавесок бабы Лиз. А украшения я и сама слеплю, был бы пластилин. Так что устроить государю вечеринку мы можем. Когда у нас будет государь, достойный этих почестей.

Матильда была в курсе политической ситуации в стране и в силу детского патриотизма яро ненавидела всех представителей власти скопом – потому что они руководят своим народом не так, как надо. А уж она‑то знает, как надо.

Фэри недоверчиво поднял брови. Матильда тут же спохватилась:

– Нет‑нет, не волнуйся, я тебя никому не отдам. Ты – мой конь, только мой. Это я так, теоретизирую.

Лучше не спрашивайте, откуда она понабралась словечек вроде «теоретизировать».

– «…Начну с того, что наследному государю, чьи подданные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему достаточно не преступать обычая предков и в последствии без поспешности применяться к новым обстоятельствам…» Фэри, ты слушаешь?

Пес только начал погружаться в дрему, но, услышав свое имя, тут же распахнул глаза и зевнул.

– «…При таком образе действий даже посредственный правитель не утратит власти, если только не будет свергнут особо могущественной и грозной силой, но и в этом случае он отвоюет власть при первой же неудаче завоевателя». Фэри, мне кажется, это написал не Макиавелли, а наша Энн.

Пес поднял голову. На лестнице послышались легкие, едва слышные шаги.

– Блин. – Матильда вскочила с дивана, стащила с него Фэри и помчалась в прихожую.

Рядом с дверью валялся отвергнутый лист бумаги. Из его верхнего края торчала булавка. Детский почерк, оранжевый карандаш. «Правила: 1. Не шуметь. 2. Не мешать. 3. Не трогать квак Старшего Брата. 4. Не бегать как слон. 5. Каждое утро чистить зубы, причесывать волосы и мыть за собой посуду…» Матильда схватила это мракобесие и мигом прикнопила обратно на дверцу шифоньера. Вчера вечером, как только Сенк ушел, оно было радостно сдернуто и зашвырнуто в самый грязный угол – туда, куда принято ставить мокрые кроссовки.

Сенк всего на одну ночь ушел по своим делам, а в квартире уже запахло свободой и безнаказанностью.

Поднимаясь по лестнице, Сенк подсчитывает, сколько останется денег после того, как он заплатит за квартиру. Зарплаты едва хватило бы даже на одно жилье. Программист с математическим образованием, аналитик больших данных в городе Ж зарабатывает немногим больше разносчика пиццы. Ежемесячная дань съедала две трети доходов. И как только нормальные люди живут?

Ответ всплыл в голове мгновенно, и он был очевиден: воруют, закладывают фамильные драгоценности, влазят в долги. Продают почку. Сенк еще раз мысленно поблагодарил самого себя за находчивость и достаточное количество ума. Приятно, однако, знать, что ты можешь обеспечивать и себя, и свою сестру, и ее собаку без контакта с криминалом. Это дает ощущение какого‑то полноценного богатства. Вот у кого‑то там безрадостные будни, а у нас тут все хорошо. Вот другие едва концы с концами сводят, а у нас тут лакшери. Какао пьем. Главное, только за квартиру не забыть заплатить.

Сенк носил светлую бороду, длиной уступающую зубной щетке, такие же светлые усы и такую же, как борода, прическу. Хотя прическа порой бывала длиннее бороды. Ее он стриг редко, ибо щетина на макушке – это слишком вызывающе. Бороду он подстригал ножницами по четвергам. Седые волоски ничем не красил – с ними как‑то солиднее. За щеками, когда он улыбался, поблескивали два золотых зуба. Их ведь тоже не покрасишь. Телосложение и так выдавало в нем работника исключительно умственного труда. Мощные извилины левого полушария и хитрый, близорукий взгляд. Сутулость. Серо‑зеленые глаза. Они конспирировали все, что он хотел скрыть или ленился демонстрировать. Однако про элегантность Сенк тоже не забывал – считал это важным для успеха и в бизнесе, и в повседневном общении. Элегантный пофигизм. Многозначительность. Сенк часто приправлял свои слова двусмысленностью. Он превращал мимику и голос в театр. В харизму. Он умел улыбаться и как пожилой пастор, и как дьявол, только что захапавший душу грешника.

Открыв дверь без ключа (значит, пса уже выгуляла), Сенк сощурил глаза до горизонтальных щелочек и пристально оглядел комнату. Все чисто. Все спокойно. Это показалось ему подозрительным.

Рядом со шкафом, словно британский караульный, стоит Матильда – вытянувшись по струнке и с неестественно радостным выражением лица.

– Ну, как вы тут? – Сенк, не переставая щуриться, закрывает за собой дверь и снимает ботинки.

– Все хорошо. – Матильда не может снять с лица улыбки чеширского уголовника.

– Точно?

– Сто процентов.

В присутствии других людей Матильда – на редкость спокойный, даже замкнутый ребенок. Оторвать ее от рисования или от медитации над какао невозможно. Но стоит только ей избавиться от посторонних глаз – и один Бог свидетель, на что способно это создание.

Сенк не спеша, чувствуя холодный пол сквозь носки, направился к холодильнику – присматриваясь, принюхиваясь и опасаясь подвоха.

Но подвоха все не было и не было.

– А у тебя как дела? – Матильда, не двигаясь с места и не шевелясь, провожала его взглядом. И этот взгляд не вызывал доверия.

– Как дети в школу, – Сенк не сводил глаз с Матильды даже тогда, когда, по мере его перемещения, для этого пришлось выворачивать шею.

Переступив воображаемую черту, за которой находилась «кухня», он наконец повернул голову прямо. Впереди возвышался холодильник.

Сенк наклонился, внимательно рассмотрел ручку. Вроде цела. Потом осторожно открыл дверцу, проверяя холодильник изнутри. «Лампочка горит – значит, все работает». На второй полке затаилось вчерашнее картофельное пюре с горошком. Сенк взял тарелку, понюхал. С пюре, кажется, все нормально. На столе стоял его квакегер – тоже с виду целый. Черная «пудреница», последнее слово компьютерных технологий. «В чем же подвох?»

Он оглянулся на Матильду. Она продолжала стоять, как вкопанная, скалясь во все челюсти.