Николай перевел дух. В голове шумело, опять припечатался к глыбе, нависшей над лежанкой. Но он уже понял, что боль тела — быстро проходящие мелочи в сравнении с тем, что творил этот хлипкий на вид монстр с его душой, его идеалами, со всем, чем он жил последние десять лет.

Николай закрыл глаза. Почему тогда, десять лет назад, он не пустил себе пулю в лоб, зачем связался с этой девочкой? Изгадил только ей жизнь.

Рая, Раечка. Теплая, уютная, она несла покой, каким-то образом снимала боль. Даже в последние дни ее руки дарили ему тепло, даже когда он мерзко хамил ей. Интересно, как она выглядит. Сволочь! Не этот итальяшка, белогвардеец недобитый, он сам сволочь. Николай открыл глаза:

— А самоубийцы воскресают?

Джордано отделился от стены, с интересом взглянул на собеседника:

— Смертные нет. Это когда ты собирался?

— Лет десять тому назад, — Николай вздохнул.

— И книжку бы свою не написал, себя бы не узнал, что ты можешь.

— Зачем мне было это узнавать?

— Книжка, между прочим, хорошая, дружки твои, правда, используют ее по полной. Как и тебя, кстати. А насчет, зачем узнавать? Всякое знание и умение когда-нибудь да пригодится.

Некоторое время сидели молча.

— Пошли, подышим воздухом. Хворост ты мокрый собрал, чадит.

Джордано поднялся, сбросил тяжелый плащ, и легко перепрыгивая с камня на камень направился к выходу. Николай подождал минуту, взял саблю и пошел следом. Бессмертный сидел на давешней поляне спиной к входу, казалось, созерцал тонкий ручеек, вытекающий из-под камней. Николай осторожно подошел, вспомнив кавалерийские тренировки с рубкой лозы, замахнулся и… со всего маху шлепнулся спиной на камни. Клинок опять оказался у его горла, нога бессмертного прижимала его грудь, а ставшие жесткими глаза опасно светились.

— Ну, как!? Попробовал?

Он убрал оружие, ногу.

— Перевернись на живот аккуратно.

— Зачем это? — Николай попытался подняться.

Нога моментально вернулась на место.

— Сказал, аккуратно, на живот.

Пришлось подчиниться: Джордано опустился на колени рядом, и его руки начали ощупывать спину и позвоночник.

— Мышцы у тебя совсем слабые, выбьешь позвонок, возись потом с тобой, хоть ты и бессмертный.

Спина Николая непроизвольно расслабилась, предательски заныло выбитое при падении плечо. Итальянец положил руки на лопатку:

— Расслабься!

Николай ощутил тяжесть тела врачевателя, резкий рывок. Через несколько мгновений боль прошла.

— Вставай, саблист!

Николай поднялся. Стоял, опустив голову. Чувствовал, как краска заливает лицо. Джордано опустился на поваленный ствол.

— Так и будешь стоять столбом? Иди, садись, — в его голосе не было ни злости, ни прежней насмешки, только усталость.

— Не переживай, научишься еще мечом махать. А графа моего в шестнадцатом на германском фронте шлепнули, с беляками я уже доктором, мелкопоместным дворянчиком шатался.

— Зачем Вы мне морочите голову? Зачем Вам нужно злить меня?

— На реакцию твою смотрел. Да и фанатиков не люблю, а ты несколько фанатичен.

Опять помолчали. На поляне гасли последние отблески света. Густые тени покрывали склон. Запели цикады. Джордано поднялся, посвистел, показались лошади, одна под седлом, а другая вьючная.

— Расседлай лошадей.

Николай молча подчинился. С непривычки долго возился с упряжью. Итальянец терпеливо ждал. Когда тюки и седло оказались на земле, забрал уздечки и увел лошадей ближе к входу пещеры. Привязал их там к дереву. Вернулся за седлом.

— Пошли, завтра рано вставать.

Костер в пещере почти прогорел.

Пока таскали хворост и воду, разбирали привезенные торбы, вновь разжигали костер, совсем стемнело. Добравшись до лежанки в гроте, Николай почувствовал слабость, сил опять не было, мышцы болели. Джордано заставил его что-то съесть и велел ложиться.

Сам еще сходил покормить лошадей, расстелил в гроте попону и долго сидел, опустив голову на колени, глядел на догорающий костер.

Поднялись затемно. При неровном свете коптилки Джордано поставил чайник и котелок с водой на костер, отправил Николая седлать лошадей:

— Второго седла нет. Груз распредели так, чтобы охлюпкой можно было ехать.

Пока варилась каша, Джордано придирчиво следил за работой Николая.

— Я давно не ездил на лошади.

— Да уж! Ничего. Поедешь на оседланной, там, — он кивнул на восток, — у меня схрон есть, достанем второе седло.

— Зачем мне ехать.

— Мясом тебя кормить надо, а тут я и хлеба достаточно тебе не достану. В горах охотиться будешь, приведешь себя в порядок. Мне время надо, чтобы документы тебе выправить.

— Вы что, бросите меня одного?

— Ну, ты же не ребенок! Тебе месяца два — три надо, чтобы научить мышцы подчиняться. Сейчас вон кисель, я даже не пойму, как ты двигаешься. Вообще физиология бессмертных странная штука… он помолчал. Осенью я за тобой приеду. Там видно будет, что дальше делать.

Потом началась дорога…

Джордано помог Николаю подняться в седло, скептически оглядел:

— В седле сам удержишься? А то привяжу для верности.

— Удержусь, — буркнул в ответ Николай.

Итальянец в ответ усмехнулся, вскочил на своего покрытого одной попоной коня, и они двинулись.

Джордано объяснил, что им нужно спуститься к морю, так как вверх по ущелью конной тропы нет. Вначале они действительно спускались вниз, но потом Джордано повернул влево вдоль по восточному склону, сказав, что они выйдут к морю у следующей большой реки. Почти сразу Островский понял, что ему едва хватает сил удерживаться в седле. Он, что было сил, сжимал ногами лошадиные бока, рука постоянно тянулась вцепиться в луку седла. То ему казалось, что лошадь, осторожно ступавшая по влажным камням, не удержится на крутом склоне, то — что предательски закружится голова, и он просто сам свалится под копыта. Ко всему он понял, что ориентироваться в горном лесу совершенно не в состоянии. Хотя до побережья было всего-то километров пятнадцать, Николаю казалось, что им никогда не выбраться из этих зеленых дебрей.

Спуск сменялся подъемом, они переходили вброд какие-то ручьи и речушки, лошадиные копыта проваливались в расщелины между камнями. Напряжение все нарастало, мышцы свело до бесчувствия. Николай, стиснув зубы, все сильнее прижимал ноги к бокам лошади и практически уже ничего не видел вокруг себя. Осталось, как обычно, одно ничем неистребимое упрямство, а неторопливо ехавший впереди Джордано все чаще останавливался и терпеливо ждал, пока Николай справится с лошадью и собой, но так ни разу и не предложил остановиться.

Только к полудню выбрались к побережью. Поднявшись по очередному склону, Джордано остановился, как обычно ожидая Николая. Тот подъехал и вначале просто тупо удивился тому, что они продолжают стоять. Тогда, оторвав голову от созерцания тропы под копытами, он увидел, что они остановились на краю открытой площадки — горы кончились. В просвете между деревьями, до самого горизонта расстилалось море. Солнце отражалось в воде мириадами бликов, бурые и зеленые пятна водорослей проступали в прозрачной воде, обломки скалы, должно быть, когда-то сорвавшейся вниз, просвечивали в глубине.

— Слазь! Здесь передохнем, — Джордано спустился на землю.

Николай несколько мгновений не двигался, потом попытался привстать и перекинуть ногу через седло. Джордано едва успел его подхватить.

Оказавшись на земле, Николай дернулся было освободиться от поддерживающих его рук, но голова кружилась, и он привалился к лошади.

— Не дури! Обопрись на меня, — Джордано помог ему усесться на камень, выступающий у отвесной стены, ограничивающей площадку.

— Спасибо, — Островский, не сдержавшись, с блаженством откинулся к прогретой солнцем скале, вытянул ноги, и тут же сжался, как от пощечины, от скользнувшей по губам Джордано усмешки.