Газик дернулся, и мы покатили в ночную степь…

Внезапно погас свет придорожных фонарей. Пришлось ориентироваться по выныривающим из темноты столбам электропередачи и редкому кустарнику на обочинах дороги. Рядом постанывал Говорков, голова его моталась из стороны в сторону.

Меня одолевали тревожные мысли. Что, если за время моего отсутствия в больницу доставили тяжелобольного? Конечно, вызовут другого врача, но потом начнут выяснять, почему я так долго отсутствовал, узнают, что во время дежурства пьянствовал. Это же подсудно. А если, упаси бог, заблужусь в темноте или мотор заглохнет… Черт бы побрал этого Петровича!

Часы показывали пять, когда сквозь пелену предрассветного тумана стали просматриваться крыши домов на окраине Здвинска. Я с облегчением вздохнул и поддал газу.

Вдруг справа от себя услышал резкий голос:

– Стой!

Повинуясь приказу, я ударил ногой по тормозной педали. Говорков легко спрыгнул с подножки, махнул мне рукой и твердым шагом направился к своему дому.

По пустынным улицам я докатил до больницы и, оставив машину у центрального входа, осторожно, чтобы не потревожить дремавшую за столом медсестру, прошел в комнату дежурного врача. Здесь прямо в верхней одежде я повалился на застеленную кровать. Только сейчас почувствовал усталость и тяжесть в голове. Перед глазами кружились сцены прошедшей ночи – дальняя дорога, труп Федора, пляшущий в валенках мужик, рука Петровича, сжимающая коленку захмелевшей женщины…

«Ох, надо бы его разбудить…» С этой неоформившейся мыслью я впал в забытье…

Пришел в себя оттого, что кто-то осторожно тряс меня за плечо. То была Валя, дежурная медсестра. Из-за ее плеча выглядывала сестра-хозяйка.

– Доктор, – взволнованно сказала Валя, – звонили с молокозавода, спрашивали, почему машины до сих пор нет.

– А который час?

– Да скоро семь, уже и смена подходит.

Каждое утро в шесть тридцать машина «Скорой помощи» отправлялась за молоком для больницы. Неужели Петрович еще дрыхнет? Вместе с женщинами я поспешил к выходу. Холодея от дурного предчувствия, заглянул в салон машины. Петрович храпел на железном полу, крепко прижав к себе труп Федора.

Жители Здвинска не придали бы этому событию особого значения, если бы однажды не случилось что-то подобное. Совпадение было столь пугающим, что вызвало у многих горожан мистические чувства. А произошло вот что.

Как-то главврач, Николай Иванович Поленов, попросил Петровича наладить телевизор. Они быстро нашли общий язык, и больничный электрик зачастил в дом к начальнику. А надо сказать, что доктор Поленов тоже был неравнодушен к спиртному. В сейфе его служебного кабинета спирт не переводился, и к середине дня главврач частенько бывал, как говорится, тепленьким. Районное руководство знало об этом грешке Поленова. На бюро райкома партии ему не раз ставили это на вид.

На майские праздники Поленов был приглашен к шурину. После демонстрации, на которую сотрудники больницы, как водится, вышли с искусственными цветами и портретами руководителей партии и правительства, главврач и Петрович заторопились в гости. Выпили крепко. К вечеру их под руки вывели на свежий воздух и осторожно погрузили в кузов больничного газика. Подъехали к дому Поленова, но извлечь начальника из машины никак не получалось – уж больно он был тяжел, к тому же всеми силами упирался. Оставили корешей в машине до утра. Дежуривший в тот день водитель накрыл главврача тулупом и отправился домой праздновать.

Супруга Поленова проснулась засветло. Пронзила тревожная мысль – как он там, в машине? Накинула на себя пальто, вышла за калитку. Открыв заднюю дверь газика, увидела, что ее благоверный и Петрович, обнявшись, лежат на железном полу.

– Ко-оля! – окликнула она мужа.

Зашевелился, зачмокал во сне Петрович. Кряхтя, женщина залезла в салон, стала расталкивать мужчин. Петрович, продрав глаза, начал озираться вокруг. Его смутило то обстоятельство, что все попытки разбудить начальника были тщетными. Наконец Петрович прозрел – рядом с ним труп…

Из Новосибирска прибыл на вертолете патологоанатом. Вскрытие показало, что смерть Поленова наступила в результате аспирации содержимым желудка. Попросту говоря, главврач захлебнулся рвотными массами. Местные власти пытались убедить патологоанатома изменить диагноз. Тот не соглашался, ссылался на клятву Гиппократа, на какие-то принципы. Лишь когда последовал окрик из Новосибирска, в протоколе вскрытия появилась другая запись: «Смерть наступила в результате обширного инфаркта миокарда».

На похоронах председатель райисполкома возложил на могилу венок и произнес проникновенную речь, отметив, что вся трудовая деятельность Николая Ивановича Поленова была посвящена служению людям и что память о честном коммунисте и чутком враче навсегда сохранится в сердцах благодарных жителей Здвинска.

Если главврачу, хоть и посмертно, воздали почести, то для водителя «скорой помощи» эта история не прошла гладко. В районе стало известно, что Петровича вызывал к себе следователь Говорков «для уточнения обстоятельств». С водителя взяли подписку о невыезде, что спровоцировало слухи о преднамеренном убийстве. Мол, Величко, домогавшийся благосклонности жены Поленова, удавил своего начальника. Сослуживцы мужского пола стали посматривать на Петровича осуждающе, даже с неприязнью, а женщины – с любопытством.

Машину «Скорой помощи» Величко люто возненавидел, и теперь, прежде чем сесть за баранку, он дважды осенял себя крестным знамением. После недолгих раздумий Петрович пришел к заключению: что повторное объятие с мертвецом – дурной знак. Он подал заявление об увольнении и убыл к своей семье в столицу нашей Родины.

30 декабря 1987 г. у нескольких пациентов Центральной больницы китайского города Хухань внезапно поднялась температура и появился кашель. Врачи забили тревогу: в больнице вспыхнула эпидемия. На следующий день врачей вызвали в полицию и предупредили об ответственности за ложные заявления и распространение панических настроений. Они подписали бумагу, в которой признавали свой проступок и обещали в дальнейшем не совершать «противоправных действий».

В окошке калейдоскопа мелькнуло другое лицо. О, этот человек врезался в мою память на всю жизнь…

Нариман Меджидович был тучным добродушным человеком. Он носил просторный чесучовый пиджак, из широких рукавов которого выглядывали толстые, как сардельки, пальцы. Матовый череп обрамлял узенький венчик черных волос. Лет сто назад он мог бы быть управляющим богатым имением или близким родственником хана. В 1964 году Нариман Меджидович был доцентом кафедры философии Азербайджанского государственного медицинского института. Он образно подавал учебный материал, но, как мне казалось, редко утруждал себя головоломками из области своего предмета.

У нашего преподавателя была странная особенность: он косил на левый глаз, если что-то вызывало у него удивление или негодование. Доцент был в меру либерален, порой даже сам провоцировал на вольнодумие. Когда обнаруживалось, что студент не подготовился к семинару, Нариман Меджидович спрашивал: «Ну, а вы сами как думаете?» И предлагал: «Попробуйте освободыть свою мысль!» По мере того как студент морщил лоб, любопытство во взгляде преподавателя угасало. Через минуту Нариман Меджидович с грустью говорил: «Садытесь, два!»

Знакомство учителя со мной завязалось в тот момент, когда он предложил мне «освободыть» мысль. Семинар был посвящен основному вопросу философии – что первично, материя или сознание?

А свое мнение можно высказывать?

– Свое мнение? – подняв брови, переспросил Нариман Меджидович. – Что ж, высказывай.

– Я, конечно, не уверен, просто подумал еще об одной возможности, – начал я срывающимся от волнения голосом. – Помните, в книге о Гулливере два государства лилипутов воевали из-за спора, с какой стороны следует разбивать куриное яйцо, с тупой или с острой. Вот я и подумал, что спор философов такой же… лилипутский.