– Любимый, что бы ни случилось, мы будем вместе, – сказала Марина. – Главное – в это верить.

Была ли сама Марина уверена в этом, не знаю, ведь в моих глазах она искала подтверждение.

Швейцар помахал нам рукой:

– Такси ждет.

При досмотре ручной клади эмигрантов беспредельно царит принцип «симпатичный – несимпатичный». Если эмигрант не вызывал антипатии, держался спокойно, ему разрешалось пронести в салон самолета лишнюю баночку черной икры и бутылку шампанского. Но чаще, ссылаясь на инструкцию, таможенники изымали из сумок «лишние» вещи. Если кто-то протестовал, следовал ответ, мгновенно восстанавливающий порядок: «Сейчас вообще снимем с рейса».

Очередь в основном состояла из людей «упакованных», с чемоданами, набитыми дорогими вещами, что, естественно, вызывало неприязнь таможенников. Утруждал ли себя кто-нибудь из этой важной государственной службы несложным житейским раскладом: люди уезжают навсегда, у многих имелись какие-то сбережения, но деньги вывозить запрещено, вот и приходилось приобретать разрешенные к вывозу «предметы роскоши». И шли женщины, увешанные янтарными бусами, шли мужчины при серебряных портсигарах и дедушкиных золотых часах. И так ежедневно перед таможенниками проплывала вереница суетящихся людей, предъявлявших вместо паспорта израильскую визу. Поневоле всех возненавидишь…

В декларации, в графе «драгоценности», я указал только «золотой брелок» и попал в разряд «симпатичных». Таможенник, длинный как жердь прыщавый парень, оказался словоохотлив, стал пояснять принцип работы импортного аппарата:

– Багаж кладется сюда…

Он провел меня за служебную стойку. Нажал на какую-то клавишу, и транспортер потащил саквояж в чрево всевидящей машины.

– У тебя ничего подозрительного. – Он хитро подмигнул, – Очень полезный аппарат. Раньше, когда его не было, приходилось вещи перетряхивать, радиоприемники вскрывали.

– Часто находили?

– Бывали проколы, – скривился таможенник. – Ведь чего только ваш брат не придумает…

Пока взвешивали и оформляли багаж, таможенник поведал историю, которую я давно слышал и считал байкой.

– Получили мы сигнал: один ювелир бриллианты в каблук замуровал. Поджидали его, конечно. А перед самым досмотром его мандраж хватил. «Боюсь, – говорит он своему брату. – Если найдут, далеко в другую сторону отправят. Лучше оставлю камушки у тебя, потом придумаем, как мне за кордон переправить». Поменялись они, значит, обувкой. Изрезали его туфли и, понятно, ничего не нашли. «Как же я босой полечу?» – спрашивает ювелир. Ну, наши ребята и подсказали – бери, говорят, обувь у провожающих. Так и забрал он свои туфли у брата. – И, запрокинув голову, парень громко захохотал.

А я смотрел на Марину, которая ждала меня за барьером, и думал, что этот весельчак безжалостно расправляется с нашими последними минутами.

Подошел коренастый мужчина в черном костюме. Стрижка ежиком, острые, проницательные глазки.

– Приветик!» – Он подал руку таможеннику, потом мне: – Виктор. А тебя впервой вижу. Недавно у нас?

Я промолчал. Было ясно, что службист, увидев меня по эту сторону барьера, за своего принял. Мой таможенник, заложив руки за спину, нехорошо ухмылялся.

– Улетаете? – уже подозрительно спросил Виктор. – Командировка?

– Угу, – ответил я и, предупреждая дальнейшие вопросы, извлек из кармана израильскую визу.

На лице Виктора проступили красные пятна. Он оглянулся, потом, кашлянув в кулак, сипло произнес:

– Ну, ты это там… того… не подкачай, – вздернул подбородок и быстро зашагал прочь.

Объявили посадку. Мы молча смотрели в глаза друг другу. Впервые я видел слезы Марины. Как тяжело.

– Можете опоздать, – ворвался в наше прощание голос таможенника.

Быстрые частые поцелуи – губы, лоб. Резко оторвал ее от себя и побежал на посадку.

В начале семидесятых советской разведке стало известно, что американцы прощупывают сонарами тектонические разломы в Тихом океане. Советские военные сейсмологи расценили эту информацию как подготовку США к геофизической войне. СССР немедленно приступил к изучению разломов на дне Тихого океана, чтобы, взорвав там ядерный заряд, вызвать катастрофическое землетрясение и цунами в Калифорнии[1].

В венском аэропорту наш рейс встречал Алекс, представитель еврейского агентства «Сохнут». Тоном развязного конферансье он поздравил господ с прибытием в свободный мир и спросил, кто направляется в Израиль. Отозвались только двое, пожилой мужчина без левой руки, с орденской колодкой на пиджаке, и близорукая девица. Другие эмигранты прятали глаза, слышались притворные вздохи.

– Прошу внимания! В Вене вы будете три дня. Отберите одежду и предметы личной гигиены. На человека – одна сумка, остальной багаж необходимо сдать в камеру хранения. Во избежании вирусного заражения тесно с незнакомцами не контактировать. Советую приобрести в аптеке медицинские маски. Прошу поторопиться – вас ожидают в отелях.

Тотчас эмигранты загалдели, принялись перетряхивать дорожные сумки и чемоданы, выбирая из них шампанское, черную икру, русские сувениры – все на продажу на местном блошином рынке. Инвалид, направлявшийся в Израиль, стоял поодаль и с нескрываемым презрением смотрел на копошившихся у своих пожитков «господ», так неблаговидно начавших новую жизнь в свободном мире.

Еще в самолете я был охвачен волнующим ожиданием непривычных впечатлений. И сейчас вот они, впечатления: непонятные надписи в аэропорту, сверкающие металлом и стеклом переходы, соединяющие залы ожидания, приветливые лица, пограничники в зеленых беретах, с короткоствольными автоматами. Потом – новенькие микроавтобусы, развозящие эмигрантов по отелям. Нас везли по широким улицам, повсюду мелькали яркие рекламы и витрины магазинов.

Меня поселили в скромном пансионе вблизи Западного вокзала. Комната на четыре койки, с окном, выходящим в глухой дворик-колодец. Туалетная комната и душ этажом выше, туда вела винтовая лестница. Две койки заняты. Миша и Аркадий прибыли вчера поездом из Минска. Миша – музыкант (в углу футляр от виолончели), лет под тридцать. Было в нем что-то былинное: ширококостный, голубоглазый, с русой бородой. Аркадий, человек неопределенного возраста, представился инженером, но, как оказалось, специального образования не имел, работал снабженцем в какой-то конторе. Румяный, кучерявый, с черными фартовыми усиками, он походил на тех мужчин, каких рисуют на витринах провинциальных парикмахерских. Занятно было наблюдать со стороны эту кинематографичную пару – степенного, тяжеловесного Михаила и сладенького, вертлявого Аркадия.

Четвертый жилец появился под вечер, протиснулся в дверь бочком. Несмотря на теплую погоду, он был в драповом пальто и потертой шляпе. На лице медицинская маска. Руку вошедшего оттягивал обшитый грубым сукном чемодан.

Постояв у двери, пожилой человек ощупал каждого из нас бесцветными глазками:

– Здесь все здоровы?

– У нас больных нет, – ответил Аркадий. – Заходите, уважаемый. Без страха и упрека.

Шагнув к свободной койке, мужчина затолкал под нее чемодан. Потом, сняв с лица медицинскую маску, присел на краешек стула и стал осматривать комнату. Представился Яковом Соломоновичем. Из Литвы.

– А вы знаете, – игриво воскликнул Аркадий, – у нас на Западе по отчеству звать не принято. Можно, мы будем звать вас дядей Яшей?

– Зовите так, – покорно согласился дядя Яша.

Ужинали вместе. Дядя Яша расщедрился и выставил на стол бутылку «Пшеничной». Скоро все повеселели, разговор пошел непринужденный.

Аркадий подтрунивает над дядей Яшей:

– Дядя Яша, признайся, тебе было плохо в Советском Союзе. Там евреев не любят, да и зарплата маленькая.

– Ну, зачем ты так говоришь? – улыбаясь с набитым ртом, отвечает дядя Яша. – Савэцкий Союз тебя воспитал, дал образование, а ты так неблагодарно… Мы-таки вынуждены были уехать. А вообще, в Савэцком Союзе тоже жить можно.