— Он насмехается надо мной! — Она переводит взгляд на Марка. — Ты вцепился в душу этой глупой девчонке! Посмотри, что с ней стало. Она на себя не похожа. Она отдала себя тебе, так? Что ты ей там наобещал? Любовь до гроба? Наплел ей с три короба. А она и поверила. Но я знаю таких, как ты. Я таких встречала! Ты заберёшь всё, что она сможет тебе дать. А потом бросишь её одну, с разбитым сердцем, униженную. Ты…

— Ника, выйди.

Что?

— Что?

— Выйди.

Я смотрю на Марка и вижу, что он начинает злиться. Старается сдержаться изо всех сил.

Я качаю головой.

— Нет, мы выйдем вместе.

— Ника.

— Марк.

Он сдаётся.

— Ладно, — смотрит на мою мать.

— Вы несчастная женщина. Вы выставляете меня монстром, хотя не знаете меня. Но на самом деле монстр здесь вы и только. А насчёт вашей дочери. Она прекрасно выглядит. Она очень красивая и сексуальная девушка. Её губы, как спелые вишни. А поцелуи жаркие и страстные. Я знаю, я проверял, мадам. Много ночей я держал её в своих объятиях, и это было чудесно.

Марк добил её. Я вижу, как моя мать бледнеет и пытается ловить воздух перекошенным от злобы ртом. Глаза расширяются. Она хочет сказать что-то ещё, но, похоже, не находит слов.

Я злюсь на Марка за подробности нашей интимной жизни, но ничего не говорю ему. Позже. Когда будем только вдвоём.

— Убирайтесь оба! — Вдруг говорит она с отвращением и машет руками в сторону двери. — У меня больше нет дочери. Хотя, по сути у меня…

Она замолкает, разворачивается и уходит к себе в комнату.

Наша война, которую мы затеяли в последние недели, заканчивается. Я это знаю точно. Больше не будет ссор, взаимных оскорблений и обид. Но в этой войне нет победителя. Мы обе проиграли. Не знаю, почему, но мне становится легко. Как будто груз, лежащий на моих плечах, внезапно исчез. Я могу дышать теперь свободно. Правда, я осталась без крыши над головой. И без матери.

Я вздыхаю.

— Пойдём отсюда, — говорю Марку. Мы берём мои вещи и выходим из дома.

Я сажусь в машину. Прикрываю глаза. Марк укладывает в багажник мои вещи.

Я — бездомная. Вот так, всего за десять минут я оказалась выброшена из дома, в котором прожила восемь лет. Осознание этого ложится новым грузом на мои плечи. Что мне делать? Куда идти?

Я тяжело вздыхаю. Моя мать никогда не относилась ко мне с большой любовью и пониманием, но она заботилась обо мне. Много лет. Она кормила меня, одевала, учила быть послушной, серьёзной, всегда собранной. То, что она взяла и так запросто выгнала меня, шокирует. Неужели она сделала это только из-за того, что я не согласилась бросить Марка? Не пошла у неё на поводу, как всегда? Какая может быть причина, чтобы выбросить дочь на улицу?

Я потираю виски. Голова гудит. Слова матери ещё звучат в памяти. Обидные мерзкие, жестокие слова, которые ранят.

Дверца машины открывается, и Марк опускается на соседнее сиденье.

— Как ты?

Он беспокоится обо мне. Это слышно по волнению в его голосе.

— Давай уедем отсюда, пожалуйста.

Я не хочу больше оставаться тут. Иначе я потеряю спокойствие и невозмутимость. Тогда никто и ничто не остановит меня. Я пойду и выскажу всё, что думаю об этой женщине. Марк кивает, и мы уезжаем.

— Ты неестественно спокойна. Я не ожидал такого.

Мы сидим в машине, где-то на окраине города. Я гляжу в окно на огни, мерцающие вдалеке. Огни улиц, домов, магазинов. Здесь на возвышении хороший обзор.

— Я ещё буду плакать. Не сомневайся.

Поворачиваюсь к нему. Он смотрит на меня. Я вижу в его взгляде восхищение. Серьёзно? Надо же! Мы что, восхищаемся друг другом? Держу пари, я также смотрела на него, слушая его разговор с моей матерью.

— Что? — Спрашиваю.

Он протягивает ладонь и гладит меня по щеке.

— Ты сильная духом, малыш. Ты ни разу не подняла на неё голос, ни одной слезинки не проронила. Я знаю, что это было трудно.

Пожимаю плечами.

— Я не хотела, чтобы она видела мою боль и слёзы.

Он кивает.

— А ты тоже, хорош! — Восклицаю я, когда вспоминаю слова Марка о моих губах и ночных объятиях.

— Что ты имеешь в виду? — Его брови притворно взлетают вверх, а уголки рта приподнимаются.

— Будто не понимаешь! Её губы, как спелые вишни! Я знаю, я пробовал! Или, как ты там сказал? И всё остальное, в общем!

Я не злюсь на него, но всё-таки недовольна, что он сказал такие вещи моей матери. Зачем нужно было подливать масло в огонь?

Марк вздыхает.

— Прости. Я просто не мог удержаться. У неё было такое надменное лицо! Хотелось поставить её на место. И меня взбесило, как она о тебе говорила.

— Мог бы найти другой способ.

— Не было времени придумывать. Мне совершенно не понравилось, как эта сука говорила о твоей внешности. С отвращением, понимаешь? А ты великолепно выглядишь, Ника. Ты безумно красивая девочка.

Его слова вызывают у меня улыбку.

— И мне плевать, что подумает о моих словах эта мегера.

Марк защищал меня, пусть и своим своеобразным способом. Рассказ о том, какие у меня жаркие и страстные поцелуи, просто загнал мою мать в ступор. Конечно, здесь нет ничего смешного, но я всё равно смеюсь.

Марк вопросительно смотрит на меня.

— Я хочу поцеловать тебя! — Говорю я, внезапно почувствовав потребность к нему прикоснуться.

— Ого!

Киваю.

— Иди сюда, давай, — произношу слова, которые обычно говорит мне он.

Марк наклоняется ко мне, и наши губы сливаются в нежном поцелуе. Его губы — то, что мне нужно сейчас, чтобы почувствовать себя лучше, увереннее, почувствовать себя хоть кому-то нужной! Руки Марка смыкаются на моей талии, я обнимаю его широкие плечи. Я так люблю его! И, чтобы ни говорила моя мама, я знаю, моё чувство настоящее, а не просто мимолётное увлечение. Он сейчас такой близкий и родной, что я чувствую, как от нежности к нему слёзы наворачиваются на мои глаза. Блин, ещё не время плакать!

— Ника, — Марк чувствует мои солёные слёзы. Он немного отстраняется, а потом целует мои мокрые щёки, собирает мои слёзы губами.

— Она не стоит твоих слёз.

Если бы он знал, что я плачу не из-за матери, а потому что очень сильно люблю его.

— Я не понимаю до конца её поступка, — говорю, когда на моём лице уже нет слёз.

— Я вообще удивляюсь, как она может быть твоей матерью. Вы такие разные на самом деле. Прямо, как небо и земля. Или зима и лето. Ну, или спелая клубничка и засушенный виноград.

— Марк, — возмущаюсь я. — Что ты несёшь?

А сама улыбаюсь.

— Я имел в виду, что спелая клубничка это ты! — Он притворно строго качает головой. Наклоняет голову набок, поднимает бровь, осматривает меня.

— Ты определенно не похожа на изюм.

Хлопаю его по плечу. Он смеётся.

— Она на самом деле монстр. Я больше, чем уверен, что не переживает за тебя. Она переживает за себя, — говорит вдруг Марк. Лицо его абсолютно серьёзно. Ни тени улыбки.

— Она сказала, что я её позорю.

— Чем? Тем, что встречаешься со мной? Ника мы живём не в восемнадцатом веке. Встречаться с парнем в твои годы это нормально. И тебе даже не нужна компаньонка!

Я улыбаюсь.

— Мама возмущена моим поведением. Она считает, что я развязная маленькая сучка.

Больно от этих слов.

— Она просто привыкла, что ты всегда дома и ни шагу без неё не делаешь. А теперь ты изменила своё поведение. Ты не сделала ничего плохого, Ника.

— Это ты так считаешь.

— И, между прочим, ты ещё девственница, хотя твоя мама думает по-другому. Да она просто уверена, что я тебя трах…

— Марк, я не люблю это слово.

Прикрываю уши руками.

— Хорошо, она уверена, что я уже засунул свой…

— Марк! — Я ржу, ещё сильнее зажимая уши. Ну, что за человек? Пошлость на пошлости!

— Так вот, ты меня, в общем, поняла. Тебе не обидно?

— Что?

— То, что твоя мамаша считает, что мы с тобой спим, хотя это не так? Она, наверно, разочаровалась бы, узнав правду.