Первый провал обеспечила российская контрразведка в приграничной Варшавской губернии под руководством полковника Н. С. Батюшина[54]. Варшавская контрразведка, так же как петербургская и виленская, работала главным образом против Германии, да еще вместе с киевской приглядывала за Австро-Венгрией. В 1902 г. она разоблачила адъютанта штаба Варшавского военного округа, подполковника А. Н. Гримма[55] как германского военного агента. Расследование показало, что Гримм, имевший доступ к секретным документам, не только с 1896 г. служил осведомителем прусско-германского Генерального штаба в Берлине, но и поддерживал конспиративные связи с австро-венгерским военным атташе, майором Эрвином Мюллером. Мюллера, «деятельную и отзывчивую опору» венского Эвиденцбюро, вследствие найденных против него доказательств пришлось отозвать; после этого привлечение военных атташе к шпионажу не приветствовалось, и австро-венгерскую разведдеятельность всячески ограничивали условности политико-дипломатического этикета. К 1906 г. «раскинутая в России агентурная сеть… съежилась до двух работающих на Эвиденцбюро конфидентов». Языковое обучение будущих офицеров австро-венгерской разведки в Казани, несмотря на длительные хлопоты Вены ради его продолжения, также было прекращено[56].

Обстрел стоящего в Порт-Артуре русского Тихоокеанского флота японскими военно-морскими силами 9 февраля 1904 г. застиг царское правительство врасплох. Навязанная Японией Российской империи, которая чересчур беспечно осуществляла экономическую экспансию в Азии, война за обладание Маньчжурией закончилась 5 сентября 1905 г. Портсмутским миром, заставившим Россию отказаться от арендованных маньчжурских территорий. Она на годы вывела из строя русские армию и флот и нанесла тяжелую травму населению империи. Эта война внезапно сотрясла все основы государства и общества. Царь, под впечатлением своих успехов в Гааге, слишком долго считал военный конфликт традиционного образца невероятным и даже в самый разгар кризиса все еще чего-то выжидал. Морское министерство не позаботилось о достойной замене сильному Балтийскому флоту: зимой тот не имел возможности попасть в тихоокеанские воды северным путем, а летом обогнуть европейский континент ему могла помешать Великобритания, с которой Токио в 1902 г. предусмотрительно договорился. Военное министерство недооценило перевооружение японской армии по прусско-немецкой модели при деятельном участии в качестве советника прусского генерала Георга Меркера и проглядело опасность стремительной атаки. С точки зрения внутренней политики, власти проявили чрезмерную медлительность во время еврейского погрома в Кишиневе (1903), не опровергли намеки на причастность к нему охранки и не уделили должного внимания обвинениям в государственном антисемитизме, вследствие чего Россия в либеральной мировой прессе предстала как неправовое государство, которому следовало преподать суровый унизительный урок. Российская общественность во всех отношениях чувствовала себя жертвой незаслуженной внешней агрессии, а генералитет переносил на восточный театр военных действий (ТВД) мышление времен Отечественной войны 1812 г.!

Генеральным штабам центральных держав эта война, в которой Россия продолжала рассчитывать (как оказалось, ошибочно) на солидарность европейских государств перед лицом дальневосточного агрессора, предоставила возможность посмотреть на ее участников со стороны. В частности, они воспользовались случаем приглядеться к русской армии в бою и выявить слабые места русской обороны и контрразведки. Российское Военное министерство с неуместным благодушием разрешило направлять на фронт военных наблюдателей. Прикомандированные к русской и японской армиям офицеры из Вены и Берлина, в основном младшие офицеры Генштаба с разведывательной подготовкой или видами на карьеру в этой области, обрели доступ к военным операциям, а также важнейшим военным учреждениям обеих сторон и своими докладами способствовали значительному расширению и актуализации сведений, накопленных соответствующим Генштабом. При этом к услугам венского Эвиденцбюро была весьма широкая информационная сеть: «За отправляющимися из Европы в Восточную Азию царскими войсками, помимо конфидентов Эвиденцбюро, довольно пристальное наблюдение вели также органы галицийских разведцентров и австро-венгерский военный атташе в Петербурге под контролем австро-венгерского военного атташе в Японии»[57]. На передовой за боями наблюдали по два старших австро-венгерских офицера с каждой стороны, один из них, капитан граф Шептицкий, «активно действовал при кавалерийском корпусе Ренненкампфа и получил основательные представления о характере русских вооруженных сил». Он так увлекся использованием своих возможностей, что попал под надзор русской тайной полиции. Благодаря докладам с Дальнего Востока в том числе «обогащались познания о разведке во время войны, причем японская намного превосходила русскую»[58].

Макс Хоффман, тогда еще капитан, хорошо подготовленный для наблюдения за русскими вооруженными силами благодаря полугодовой учебной командировке в Россию с конца 1898 г. и двухлетней работе в русском отделе Большого генштаба, служил военным наблюдателем с германской стороны в штаб-квартире японской 1-й армии. Здесь он смог углубить знания о русской манере воевать и своими докладами принести пользу Генштабу. Хоффман находился в гуще боевых действий, видел «бои на Ялу, пережил сражения на Шахэ и под Мукденом, прошел по завоеванному Порт-Артуру»[59]. Его анализ военных слабостей России для Большого генштаба заинтересовал императора и помог стремительному карьерному росту Хоффмана[60].

Прусский офицер Генштаба Альбрехт фон Тер, к началу русско-японской войны несколько месяцев ездивший по западным российским гарнизонам, пришел к выводу, что войсковые части западных губерний «почти начисто лишены пехоты и артиллерии, следовательно, западная граница России прикрыта лишь лоскутком кавалерии». По возвращении Тер представил доклад начальнику Генерального штаба графу фон Шлиффену и тогдашнему генерал-квартирмейстеру, будущему начальнику Генштаба Хельмуту фон Мольтке. При этом произошел характерный инцидент. Тер высказал перед Мольтке мнение, что, пока русские силы связаны на Дальнем Востоке, настал благоприятный момент, чтобы свести германские счеты с Францией, т. е. напасть на Францию. Мольтке отругал его за «подобный совет… о превентивной войне с Францией», означающей «вероломство, измену нашему старому вернейшему союзнику России», и распрощался с молодым прусским офицером «немилостиво». Тер, зная, что граф фон Шлиффен в этом вопросе уже склоняется к другому ответу, пожаловался начальнику своего отдела, тогда полковнику, а позже военному министру Герману фон Штайну, на форму устроенного ему выговора и добился признания своей правоты по данному вопросу (но не по существу дела)[61].

Пробудившуюся у ряда немецких военачальников заинтересованность в использовании временной слабости России усилило заключение «Сердечного согласия» (Entente Cordiale, Антанты) между Францией и Англией (8 апреля 1904 г.), которое в 1907 г. расширилось благодаря вступлению России, превратившись в Тройственную Антанту. Скрытые устремления Антанты, казалось, подтверждали растущий страх Берлина перед «окружением» и Вены – перед русским наступлением, хотя Великобритания не взяла на себя никаких формальных обязательств по военному вмешательству в случае обороны. Поэтому генштабы обеих союзных держав с облегчением констатировали, что Российская империя надолго погрязла в дальневосточном конфликте. Наблюдения, свидетельствовавшие о военной связанности главных сил русской армии на дальневосточном ТВД, вызвали в Большом генштабе оживленное обсуждение возможностей первого удара центральных держав по франко-русскому альянсу. Материалы докладов немецких военных с Дальнего Востока, говоря о слабости российских войск, как будто подтверждали осуществимость наступательной войны (которая именовалась превентивной): сперва победы над усиливающейся Францией, пока Россия, занятая на Дальнем Востоке, не сможет оказать ей действенную помощь, затем уничтожения русских западных сухопутных сил, когда их существенно обескровят ради удовлетворения возрастающих нужд восточной армии. Руководствуясь такими соображениями, начальник германского Генштаба генерал Альфред фон Шлиффен разрабатывал свой план превентивной войны[62]. До глубины души обеспокоенный складывающейся расстановкой сил и сомневающийся в способности молодого поколения политиков и дипломатов Германии справиться с теми задачами, которые она будет им подбрасывать, стареющий начальник Генштаба пришел к выводу, что рано или поздно Германской империи придется «подтвердить квалификацию» среди конкурирующих держав посредством войны и нужно сделать это поскорее, пока Россия, Франция, да и Англия, еще связаны. Шлиффен ожидал от такой войны «упрочения властных позиций империи на континенте, серьезнейшую угрозу которым видел… в англо-французском объединении, с Россией на заднем плане»[63]. Тем самым он не только шел против бисмарковского совета «не заглядывать в карты провидению» и проявлял, по мнению Бисмарка, «колоссальную глупость»[64], желая, чтобы Германия, ради предотвращения возможного когда-нибудь через несколько лет нападения, сама быстренько напала на соседей и разгромила их, «пока те не пришли в себя», т. е. совершила «некоторым образом самоубийство из-за страха смерти»[65]; он вдобавок отбрасывал существующую политическую лояльность и уважение к России как традиционному германскому партнеру, находя в ее временной слабости повод для сравнения положения Германии в июле 1905 г. с положением Фридриха Великого перед Семилетней войной. Он полагал, что Германию «окружает чудовищная коалиция», и призывал: «Сейчас мы можем вырваться из петли. Весь запад России недееспособен на годы; мы могли бы теперь разделаться с нашим злейшим и опаснейшим врагом – Францией»[66].