Ленин в Женеве услышал о кровавом исходе воскресной демонстрации на Неве на следующий день, 10 (23) января, из уст своего товарища А. В. Луначарского «с ликованием»[122]. Он с энтузиазмом приветствовал трагическое происшествие как «величайшие исторические события», «начало революции» с «тысячами убитых и раненых»[123]. Тут же превратив спровоцированный его товарищами местный инцидент в столице в начало ожидаемой революции по всей стране, он путем целенаправленного пропагандистского предвосхищения событий старался преувеличить его смысл, тогда как российская общественность еще видела лишь отдельные локальные вспышки недовольства в очагах революционно-анархистской агитации (царь даже в 1910 г. спорил с премьер-министром П. А. Столыпиным, отрицая, что в 1905 г. в России была «революция»). Только в ходе последующего массового ввоза закупленного на японские средства оружия эти местные беспорядки стали перерастать в общероссийское движение. Процесс, кстати, начался с портовых городов Прибалтики и Закавказья: именно им первым доставалось оружие из японских поставок. Пропаганда, которую вел Ленин по заданию Акаси, существенно способствовала тому, что за границей нарождающемуся движению придавалось гораздо большее значение, чем оно имело в тот период в России.

При этом Ленин обозначил момент «начала революции» и как начало внутренней «войны», тем самым впервые провозглашая общую с неприятельским Генштабом стратегию: углубить внешнюю войну посредством внутренней или гражданской войны и таким образом одержать победу над громадной империей с неисчерпаемыми людскими и материальными резервами. Его пропагандистское предвосхищение всероссийской революции сделало его в 1905 г. ценным союзником японского Генштаба, а на четвертый год Первой мировой войны – незаменимым помощником Людендорфа в России.

Навестив Ленина на женевской квартире в начале февраля 1905 г. (до 4 [17] февраля[124]), Гапон поставил его в неловкое положение: двумя неделями ранее Ленин заклеймил Гапона как «провокатора»[125], который, пусть, может быть, и «бессознательно», завлек неопытных, доверчивых рабочих в ловушку в соответствии с планом бойни[126], якобы составленным генералами и тайной полицией в сговоре с Романовыми, дабы преподать устрашающий урок всему революционному пролетариату. Появление исполненного благих намерений, политически наивного священника, должно быть, открыло Ленину нечто иное и побудило его обратить внимание на возможность использования визитера, поскольку 4 февраля он поспешил в конфиденциальной, предназначенной только для внутрипартийного употребления записке под названием «“Царь-батюшка” и баррикады»[127] снять с Гапона обвинение в провокаторстве. Публично он ничего подобного не сделал и потому с декабря 1905 г. в своей очернительской кампании против «попа-предателя» мог спокойно продолжать настаивать на этом подозрении. Однако 4 февраля в партийном кругу он отметил историческую роль Гапона «в начале русской революции» и объявил недоверие петербургских товарищей к попу понятным, но необоснованным.

Несмотря на предвзятое мнение, Ленин встретил беглеца внешне доброжелательно, расспрашивал о состоянии революционных организаций рабочего класса[128]. Тем не менее он всегда относился к этому народному герою из противоположного политического лагеря сдержанно (не случайно в воспоминаниях Крупской тот предстает «хитрым попом» с «поповской психологией»[129]). Впрочем, Ленин и не мог держать себя с Гапоном свободно. Его опрометчивая попытка разжечь в столице нужное японцам восстание провалилась. Зато он невольно сделал своего соперника в борьбе за руководство пролетарскими массами «героем Кровавого воскресенья». Теперь ему приходилось учитывать большие надежды, которые Акаси возлагал на объединяющее влияние священника, и в соответствии с пожеланиями японской стороны налаживать при его участии боевой союз между эсерами и социал-демократами для подготовки вооруженного восстания в России[130]. Этот тактический замысел определял ленинское отношение к Гапону, пока тот, ничего не подозревая, действовал по заданию и на деньги японского Генштаба. Когда японские субсидии прекратились (в ноябре 1905 г.), Ленин только рад был избавиться от опасного соперника и по поводу его убийства не проронил ни слова[131].

В Женеве Ленин последовал японскому плану создания боевого союза всех революционных сил, воспользовавшись для этой цели громким именем нового народного героя. Каким-то способом (что за игра тут пошла в ход, так и осталось неизвестно) он выудил у своего гостя «Открытое письмо к социалистическим партиям России» за подписью «Георгий Гапон», которое изобиловало его собственной политической фразеологией и потому – в доказательство верности его взглядов – было им включено в статью «О боевом соглашении для восстания»[132]. Это письмо[133], в соответствии с настояниями японцев, призывало «все социалистические партии России немедленно войти в соглашение между собой» ради «вооруженного восстания против царизма», требуя: «Боевой технический план должен быть у всех общий. Бомбы и динамит, террор единичный и массовый, все, что может содействовать народному восстанию». «Ближайшей целью» объявлялись «свержение самодержавия, временное революционное правительство, которое немедленно провозглашает амнистию всем борцам за… свободу – немедленно вооружает народ и немедленно созывает учредительное собрание на основании всеобщего, равного, тайного и прямого избирательного права». Любые колебания «письмо» осуждало как «преступление пред народом», декларируя «бесповоротную» приверженность автора борьбе «против угнетателей и эксплуататоров рабочего класса». Чуть ниже, комментируя «письмо», Ленин подчеркнул свое безоговорочное с ним согласие и посоветовал, на немецком языке, «getrennt marschieren (врозь идти)», но «vereint schlagen (вместе ударять)».

Этот лозунг, призванный навести мосты через глубокую пропасть между маленькой ленинской группой революционных социал-демократических коллаборационистов и компактной боевой организацией эсеров вкупе с их сторонниками, определил всю стратегию Ленина в последующих перипетиях первой русской революции, а также, вероятно, его отношение к убийству Гапона эсером Рутенбергом. Впрочем, Ленин использовал попа не только как вывеску совместной боевой тактики. Он пытался добиться через него влияния на распределение японских средств. Не без оснований опасаясь, что субсидии японцев на закупку оружия пройдут мимо его партии (Циллиакус, «финансовый администратор» Акаси, дружеских чувств к Ленину не питал, а Рутенберг думал отдать средства, предназначенные для Гапона, эсерам), Ленин был заинтересован в тесном контакте с Гапоном как главным адресатом оружейных поставок. Он надеялся завладеть львиной долей этого оружия и, подобрав самых ловких и закаленных товарищей, отправил их на настоящую охоту по всей Европе с приказом вынюхивать следы тайной деловой активности Циллиакуса, Акаси и Гапона и ни в коем случае не упускать ни малейшего шанса перехватить транспорт с оружием для своей партии[134]. Выполняя приказ, его боевики предпринимали «сверхусилия… чтобы получить доступ к смертоносному грузу»[135] судов, зафрахтованных Циллиакусом по поручению Акаси. В результате в руки боевых групп большевиков попала немалая часть оружейных поставок: многие тысячи винтовок швейцарской марки «Веттерли» и револьверов немецкой фирмы «Маузер», сотни английских револьверов «Уэбли», сотни тысяч, если не миллионы винтовочных и револьверных патронов, несчетные тонны взрывчатки, запалов и английского бикфордова шнура – пока «хитрый поп» в конце лета 1905 г. не начал прозревать игру[136] и по возможности отрываться от ленинских ищеек.