– Верни.

Воровка поймана. Она обернулась в мраморную статую, не способную сделать ни единого вздоха. Низкий голос заполонил все пространство, пробирался в каждую частицу собой. Ощущался, как разрушение вселенной, взрыв солнца, смертельный циклон. Пускал свои когти в самую душу, уже готовый разорвать в клочья и не оставить ни одного живого места. Тепло, исходящее от ладони, было трюком – одного движения хватит, чтобы перекрыть артерии и кислород. Но он был деликатен, этот человек позади. Превратил угрозу в эстетику, неподражаемую красоту мести. От него пахло парфюмом и могуществом. Хван немо повествовал: «Глупышка, не связывайся со мной».

Сглотнув вязкую слюну, ее ресницы дрогнули. Она перевела взгляд в бок, но так и не смогла разглядеть его лица. Перед ней в требовательном жесте раскрылась ладонь. Ничего больше не оставалось: кольцо упало на линии эпидермиса. Только после этого Хван ослабил хватку. Ничего не сказал, просто ушел, оставив леди в треморе. Воровка лишь провожала его взглядом, пока он не скрылся за воротами, оставив торжество позади.

Дверь в квартиру хлопнула. Маркус, который чистил яблоко, попятился с кухни, чтобы рассмотреть прибывшего домой. Хван выглядел крайне озлобленным. Он не повесил свой плащ на петельку, а отшвырнул его на комод, словно ребенок в приступе каприза. Несчастные броги лишились ровных задников, ведь хозяин забыл об аккуратности и напрочь смял их пятками. Маленький коврик покривился от поступи, а светильник погас от шлепка по выключателю.

– Что случилось? – Маркус откусил дольку фрукта, пока фигура второго проносилась около него.

– Карманники совсем распоясались, – Лим рывком расстегнул запонки на рубашке, чтобы легче снять ее. – Одна паразитка пыталась украсть мое кольцо.

– И ты расстроился? Можно ведь запросто купить другое, если не такое же.

Хван моментально развернулся к нему. Он был похож на тикающую бомбу, готовую снести здание с минуты на минуту. Подойдя к Итону вплотную, продолжил прожигать его взглядом:

– Знаешь, что делает картину дорогой? Не то, каким красками и мазками она нарисована. Ее ценность в пережитом, в страданиях художника, задумке и сущности. Эта вещь, – он поднял фалангу вверх. – видела наши слезы, любовь и муки. Наши воспоминания в этом украшении. Такое не купить. Ее подарил мне ты. Оно уникально.

Маркус оставался спокойным. Мягко улыбнулся, заключив мордашку Хвана в своих ладонях:

– По такой логике, все, что я тебе подарю, станет уникальным. Понимаю, почему ты расстроен. Просто помни, что кольцо – всего лишь предмет, которому ты сам предал смысл. Если дело в памяти, то мы можем наделить ею другой металл: кулон, брошь или серьгу. Не такая уж и большая потеря.

– Большая, – Лим продолжал стоять на своем, но его пыл стих, а голос вновь стал ровным. – Оно мне нравится.

– Ну, – Маркус пожал плечами, поглаживая чужую щеку, – раз нравится – ладно. Если кто-то стащит у тебя кольцо, я переверну весь Багровый Элизиум, чтобы найти засранца. Прямо как доблестный рыцарь.

– Маркус, рыцарь мочились в свои же доспехи.

– То есть, перестанешь любить меня, если обделаюсь в штаны?

Хван приобнял человека напротив. Разъяренность и уныние покинули его. Как он может злиться, когда видит него? Когда слушает утешающие фразы, когда чувствует веяния, исходящее от взгляда Маркуса.

– Нет. Я тоже обделаюсь, чтобы тебе не было одиноко.

– Это новый уровень признаний.

– Определенно.

Заметив на рубашке Хвана пуговицу, выпущенную из петельки, Итон без препятствий потянулся за другими. Кругляшки выскальзывали один за другим, заставляя хлопок разъезжаться в стороны. Кружевной воротник больше не был единым целым, теперь просто болтался. Рубаха покинула тело, а на ее место пришел шелковый халат. Маркус поправил края одежды, разглаживая в плечах и груди. Все на своих местах. Лиственно-зеленая накидка являлась неотъемлемой частью домашнего житья. Если халат надет – можно погрузиться в отдых.

Кейс, который принесли к двери часом раннее, щелкнул застежками. Маркус открыл чемодан, представляя свету стопки купюр. Хван ухватился за днище гостиного стола и потянул. Выдвижная конструкция выглядела как глубокий ящик в полтора метра, доверху набитый деньгами. Пока Маркус выкладывал стопки банкнот, будто кирпичики, второй поднес пачку к носу и втянул запах, блаженно закрывая глаза. Аромат молли не сравнится ни с чем. Так и кричит о роскоши и вольности. Маркус взглянул на Лима: тот растянул губы в улыбке, словно Примадонна на полотне Вайзи.

Когда художник писал картину, он не переставал поражаться красоте девушки. В мастерской всегда играли на инструментах и пели, танцевали и прыгали шуты, лишь бы дама улыбалась, лишь бы позволила запечатлеть свою ухмылку. О достоверности можно поспорить, но так писал автор биографий. Одной из особенностей техники Вайзи является смуфато – почти неуловимая дымка, делающая тени и свет бархатными, сглаженными. Второй стала улыбка, которую прежде никто не считал таинственной, пока писатель Теол на нарек ее загадочной, присущей женщине-вамп или роковой даме, в которую невозможно не влюбиться даже с запретами.

Сейчас Примадонна продолжает пленять, находясь за пуленепробиваемым стеклом в Музее Голубого Элизиума. Королева картин пережила многое на своем веку: почти украдена, облита кислотой, была даже жительница Полусвета, не получив гражданства, запустила в Примадонну глиняную чашку. Какая досада. Художник Энди Кау даже ввел Примадонну в свою серию работ в стиле поп-арт вместе с изображениями Мэрилин Нил. Должно быть, нет во вселенной женщины известней и громче, чем Примадонна.

эра зеленого бутона

На каникулах общежитие пустовало, но несколько человек остались на прежнем месте. На потолке комнаты плясали кадры из фильма, выпущенные из проектора. Устроившись на кровати, Маркус и Хван смотрели документальное кино про творческую единицу Энди Кау. Этот человек не только художник, но также кинорежиссер и писатель. Еще одна жемчужина мироздания, еще один алмаз искусства. Он первым начал применять кислотные краски в живописи. Кау делал и странные вещи: снял фильм на восемь часов, где показывал небоскреб в замедленной съемке.

– Представляю лица зрителей на этом показе, – Хван рассмеялся, когда Маркус еще не успел договорить. – Под конец сеанса они уже не были прежними.

Хоть Энди и выбирал мужчин для отношений, он обожал женщин. Восхищался ими, обожествляя в своих картинах. Кау видел в дамах нечто неповторимое, прекрасное и высокое. На полотнах появлялись Бриджит Би, Жаклин Деволь и Эди Седжи. О последней он говорил: «Я увлекся ею настолько, что, кажется, полюбил». В конце концов у них завязался роман. Эди была блондинкой с короткой стрижкой, ярким макияжем и хрупкостью в движениях. Ее называли «пушинка», в честь фильма «Пушинки», в котором представлялась закулисная жизнь актрис, моделей и представительниц богемы.

Энди часто обвиняли в объективации женщин. Возможно, из-за этих обвинений однажды он стал жертвой покушения. Одна радикальная феминистка, которая ранее принимала участие в его фильмах, зашла в выставочный зал с пистолетом. Почему именно радикальная? Это то, как она себя называла, и потому нет причин менять ее биографию – ей бы не понравилось. Ее главное произведение называлось «Манифест уничтожения мужчин». Она трижды выстрелила Энди в живот и ранила нескольких человек, а потом сама пошла в полицию и произнесла: «Я стреляла в Энди Кау. Он слишком контролировал мою жизнь». Радикальный феминизм такими вещами не занимается, а деятельность леди – лишь плод ее больного сознания: суд приговорил леди к трем годам заключения и принудительному лечению в госпитале душевнобольных.