– … Случился поцелуй, пока капли стучали по зонту.

Маркус немного растерялся. Это же просто шутка? Но учительница не останавливала вакханалию. В этом и смысл игры «марионетки»: ты – актер, и должен играть загаданную роль. Поняв, что отвертеться не получится, Маркус повернулся к Лиму. Он ничего не произносил, но по лицу было видно, что просит разрешение. Второй смотрел на него стеклянными глазами, даже не моргая. Он думал, переваривая услышанное, но когда Маркус уже хотел отказать толпе, тот произнес:

– Только быстро.

Как говорили в старые-добрые: «Шоу должно продолжаться». Тогда возникло жесткое правило – спектакль нужно доиграть, несмотря ни на что. Эту же фразу в письме Театру Элизиума прислала актриса немого кино Мэри Пинк, тем самым составив свое творческое завещание. В конце концов, какой из тебя артист, если ты не способен изобразить чье-то требование, будь то портрет или образ на сцене.

Маркус прислонил ладонь к чужой шее, едва касаясь большим пальцем уголка нижней челюсти. Он подвинулся ближе. Хван расслабил губы, готовясь принять внезапный «подарок». Только Маркус вовсе не собирался целовать так, как тот подумал – лишь чмокнул его в щеку. Последняя фраза говорящего пронеслась табуном в уме Лима: не уточнили ведь, какой поцелуй должен быть. Хван сам себе все придумал, а теперь медленно сгорал от стыда за те мысли. Его лицо стало пунцовым, от чего даже Маркус выпал. Пожалуй, это самое неловкое, что между ними случалось. Зато студенты улюлюкали и аплодировали, развеселенные представлением.

После репетиции они не разговаривали. Просто взяли свои рюкзаки со стеллажей. Всегда видно тех, кто выходит с драм-курсов: полностью черная одежда, без какого-либо намека на контраст или яркость. Как объяснила Доминика, это нужно, чтобы не отвлекаться, а сфокусироваться именно на игре. Актер в черном будто обнажен и не может спрятать свои недостатки от внимательных глаз – правило имело важность, чтобы оттачивать навыки. Они покинули зал, но Маркус заметил, что его друг пошел в другую сторону. Тихо, даже ничего не сказал.

– Эй? – Итон позвал того через коридор, который наводнился другими людьми. – Куда ты?

– Иди без меня. Нужно задержаться, – Хван махнул рукой на прощание и скрылся за стеной.

Позже

Когда солнце заходило за горизонт, Зеленый Элизиум продолжал жить. После закрытия музеев и выставок, они направлялись в рестораны и на пляжи. Первый семестр успешно завершился, наступили долгожданные каникулы. Полгода пролетели незаметно, а теперь они наконец-то были свободны после сдачи промежуточных экзаменов. Можно развлекаться во всю прыть, отсыпаться и греть косточки. Вечером становилось прохладнее. Парни засиделись в небольшом кафе, стилизованном под восьмидесятые. На столешнице стояли два молочных коктейля и одна тарелка с салатом, который уплетал Маркус. Лим расположился напротив, грызя ноготь на большом пальце, и пялился в окно, которое выходило на шоссе. Среди тьмы зажглись фонари, светофоры порядочно сменяли цвета.

– Хван? – Маркус позвал его, из-за чего темя другого дернулось. – Что-то не так?

– С чего ты взял?

– У меня ведь есть глаза, – усмехнулся Маркус, отодвигая тарелку в сторону. – Помнишь наш уговор? Все друг другу рассказывать. Любую глупость или грязь. К тебе это тоже относится.

Лим положил руку на стол, немного расслабившись. Он вздохнул и чуть куснул щеку с внутренней стороны:

– Ладно. Но сначала мне нужно подумать. Дай немного времени.

В последние месяцы Хван стал более нервным. Маркус списал это на стресс от смены обстановки или акклиматизацию, но шли дни, а ничего не менялось. Что-то это ему напоминало. Маркус – не долбоящер, он понимал, что несвойственное поведение о чем-то говорит. Пережив на личном опыте ворох ерунды, он научился рассматривать людей и подмечать мелочи. В голове Хвана происходила какая-то баталия, настолько кропотливая и личная, что он ни с кем не делился. Маркус не хотел давить на него, потому спокойно пошел на просьбу о личном пространстве. Он кивнул, а следом перевел тему:

– Тебе идет новая прическа. Правда, смотрится хорошо.

Глаза Лима чуть сощурились от улыбки. Одним утром он проснулся и увидел, что подушка сделала ему укладку: спал лицом вниз, а после пробуждения челка не хотела лежать прямо и постоянно разъезжалась. Перестав бороться со стихией, он принял новый облик, а по истечению дня понял, что ему вполне подходит такой формат.

Между собой парни общались на языке Полусвета. Это навеяло ностальгию далекого Города-13, где остались родители и старое житье. Есть что-то неуловимое в таком элементе, будто секретами делитесь у всех под носом, и никто никогда не узнает, о чем идет беседа. Правда, оно сыграло с ними действительно злую шутку. К столику подошла официантка, но не одна – она подвела под локоть мужчину средних лет в поварском колпаке. Повар оказался выходцем Инферии – парни сами не знали, как догадались. Они на интуитивном уровне научились различать национальности между собой.

– Простите, – она заговорила, но громко и используя яркую мимику. – Нужно оплатить счет, – ткнула голубым ногтем в чек. – У вас же есть деньги? Молли, молли. У вас есть молли? Да? – официантка пихнула мужчину. – Они не понимают, объясни им.

Тот бойко залепетал на инферийском, видимо, тоже ошибочно думая, что они не разбирают язык. Он красноречиво жестикулировал, пока девушка рядом просто кивала головой и улыбалась. Казалось, будто она с маленькими детьми общалась, которые еще жизни не поведали. И все бы ничего, но ее манера была такой… Ядовитой? Она ведь принимала их заказ, так… В чем проблема? Даже сквозь улыбку проглядывалось пренебрежение, снисходительность и жалость. На Маркуса она даже не смотрела, только на Лима. Когда до них дошло, почему девушка так себя вела, стало неприятно – официантка поступала так специально. А зачем? Знать бы… Может, у них и не идеальный язык Элизиума, но расслышать его вполне можно.

– Благодарю Вас, – Хван без колебаний положил купюры в специальную книжечку-раскладушку с чеком. – Было очень вкусно. Спасибо за обслуживание.

Они покинули кафе, не обернувшись. Почему люди такие? Почему им всегда что-то не нравится? На то даже причины не было: парни вели себя прилично и тихо, поздоровались на входе, сказали «спасибо» и «пожалуйста». Иностранцев никогда не принимали в свои ряды. С течением времени вопрос становился остро. На Хвана многие оборачивались и иногда тыкали пальцем. И это при условии, что в Зеленом Элизиуме большая азиатская диаспора, однако факт не мешал окружающим пялиться и издевательски обращаться к нему. Особенно обделенные умом думали, что Лим не распознает переводы слов. В Элизиуме много расистов. Как сказала одна дама в интервью: «В других странах расистов ровно столько же, сколько и в Элизиуме». Борьба против дискриминации зародилась не из-за того, что Элизиум прогрессивен, а из-за концентрации и густоты этих дискриминаций – все было очень, очень плохо. Такова изнанка мироздания, которую невозможно продать под соусом мечты и розовых облаков.

Хван защелкнул замок на двери, когда они вошли в комнату общежития. Свет включать не стали – хватало неоновой вывески напротив окна. Маркус разулся, неряшливо раскидав обувь по полу, и завалился на свою кровать. А вот Лим не спешил. Повесил рюкзак на крючок, а сам подошел к чужой постели:

– Маркус, – позыв заставил друга разлепить веки и подняться, присаживаясь к стене. – Что ты обо мне думаешь?