— Будь по-твоему, — сказала она, — но мне-то всегда казалось, что следователи ждут, пока все мельчайшие детали не встанут в…

— А потом удивляются, как это подозреваемый успел оказаться в самой далекой стране из тех, которые с нами договора о выдаче преступников не заключили.

Она засмеялась:

— Ну хорошо, хорошо. Не пропало желание ехать завтра в Сан-Франциско?

— Пожалуй, пропало, если только ты сама не торопишься. Давай еще немного здесь поторчим. Мы из-за всех этих передряг как-то отстали по части выпивки.

— Меня это вполне устраивает. Как думаешь, что будет теперь с Мими, Дороти, Гилбертом?

— Ничего нового. Они так и останутся Мими, Дороти, Гилбертом, и мы останемся самими собой, а Квинны — Квиннами. Убийство ведь обрывает жизнь только убитому, ну иногда еще и убийце.

— Может быть, и так, — сказала Нора. — Только все это как-то безрадостно. 

Лучи рассвета показались над горами, отделяющими богатую плодородную землю от пустыни. Ночь была холодной, хотя не настолько, чтобы заморозить грязь. Тонкая корочка инея покрывала дно сухого песчаного каньона, через который бежала по эстакаде железнодорожная линия.

С плоскогорья доносился хриплый рокот тракторов: фермеры на ранчо, одевшись потеплее, чтобы не замерзнуть, вспарывали плодородную землю.

В выхлопах тракторов, казалось, слышались нотки усталости. Их ритмичные вздохи отбивали такт монотонного изнурительного процесса борьбы, которую ведут фермеры, чтобы получить от почвы средства к существованию. Ветра не было. Холод раннего рассвета держал местность ледяной мертвой хваткой. Полоска света на востоке окрасилась красным цветом, который постепенно переходил в алый и, наконец, в золотой. В каньоне проявились серые силуэты, но было еще слишком темно, чтобы различать цвета.

Кролик, двигаясь неслышно, как тень, выскользнул из кустов, прыгнул к зарослям кактуса, скакнул дальше, задержавшись в укромном уголке среди сосен, чтобы взглянуть назад, на противоположный склон каньона, где в предрассветной мгле маячил силуэт койота. Койот присел на задние лапы, поднял голову и исторг из своей распухшей глотки отрывистый лай, который становился все пронзительней и громче, пока наконец весь каньон не огласился громоподобным звуком.

Облака ярко окрасились. Сквозь седловину в горах на востоке, как раз над сверкающими облаками, уже проникало достаточно света, чтобы четко обозначить предметы.

Тело лежало под мостом эстакады, на боку. На одежде и на скатанном одеяле, лежавшем футах в пятидесяти от тела, застыл иней. Внезапная смерть придала неподвижному телу что-то гротескное. По мере того как солнце поднималось и, проникая сквозь выемку между уступами гор, посылало свои холодные красноватые лучи на окружающую местность, сухой каньон погружался в молчание, все еще цепляясь за свой холод, свои тени и своего мертвеца.

Кролик выскочил из зарослей кактуса и помчался вверх по западному склону каньона к первым лучам солнца. Встав на задние лапы, он потянулся носом к нежным побегам дикой растительности, стелющейся по краю обработанного участка земли. Прыгнув дальше, он внезапно остановился в десяти футах от тела. Мгновение он стоял неподвижно. Затем, опершись на мощные задние лапы, сделал огромный прыжок и помчался прочь длинными зигзагообразными прыжками.

Солнце поднялось над вершинами гор и начало свой медленный восход по темно-синему своду калифорнийского неба. Под солнечными лучами, нагревавшими эстакаду, стальные рельсы трещали, издавая звуки, подобные взрывам миниатюрных фейерверков. Поднявшийся ветерок донес запах свежевспаханной земли.

С востока донесся шум приближавшегося поезда. Свисток паровоза, подъезжавшего к переезду, прозвучал резко и отчетливо в морозном воздухе. Несколько минут спустя рельсы загудели, и длинный состав покрытых пылью пустыни пульмановских вагонов, влекомых мощным локомотивом, появился из-за изгиба линии и слегка замедлил скорость перед эстакадой. Облако пара, вырывавшегося из шипящей трубы локомотива, резко вырисовывалось на фоне неба. Дым, выходивший из трубы, казался плотным и тяжелым, как всегда в сухую, прохладную погоду.

На расстоянии мили в лучах утреннего солнца сиял белизной Мэдисон-Сити.

Локомотив с грохотом и свистом прокладывал свой путь по эстакаде. Вдруг кочегар замер, схватил машиниста за плечо и показал в окно. Оба в волнении смотрели вниз, на недвижное тело.

Поезд не останавливался в Мэдисон-Сити. Правила ограничивали его скорость на этом участке пути до двадцати миль в час. Точно в семь тридцать восемь каждое утро он медленно проезжал через город, увеличивал скорость, приближаясь к окраинам, давал гудок и несся как стрела в своем последнем прыжке к Лос-Анджелесу.

Когда поезд проезжал станцию, на платформе были лишь несколько человек: станционный служащий, стоявший в ожидании мешка с почтой, который будет выброшен на платформу, да небольшая группа любопытных, желавших мельком взглянуть в окна проезжавшего поезда, чтобы ощутить романтику путешествия.

Когда поезд с лязгом и шипением миновал стрелки на подходе к станции, машинист дал серию быстрых коротких свистков. На платформе появился удивленный начальник станции. Увидев махнувшего из окна локомотива человека, он подошел вплотную к путям и протянул левую руку. Когда локомотив проезжал мимо, кочегар метко опустил в протянутую руку легкий бамбуковый обруч. Начальник станции развернул записку, прикрепленную к обручу, и прочел:

«На северной стороне эстакады 693А лежит тело человека. Примерно в пятидесяти футах к западу от тела — свернутое одеяло. Сообщите в полицию».

Начальник станции быстро подошел к телефону, полистал потрепанный справочник и торопливо набрал номер окружного следователя.

Гарри Перкинс, следователь округа Мэдисон, был также владельцем городского похоронного бюро. Его квартира размещалась в том же здании, что и похоронное бюро, на втором этаже. В домашнем уединении его сухое лицо обычно смягчалось, принимая несколько своеобразное ироническое выражение. На службе, как и подобало его занятию, он был воплощением застывшей торжественности. Перкинс читал юмористическую колонку в «Кларионе», когда зазвонил телефон. Он снял трубку и выслушал сообщение начальника станции.

— О'кей, — сказал он, — сейчас приеду. Лучше пока ничего никому не говорите, потому что я хочу прибыть на место происшествия первым.

Он позвонил своему помощнику, который спал в задней комнате похоронного бюро, и сказал:

— Прогрей автобус, Сэм. Я сейчас спущусь. В каньоне, в миле к востоку от города, убийство. Похоже, бродяга, возможно, сбит поездом с эстакады.

Он положил трубку, дочитал юмористическую колонку, и лишь тогда улыбка на его спокойном лице уступила место выражению профессиональной торжественности.

Сильвия Мартин, репортер «Клариона», вошла в кабинет Дуга Селби уверенно, как старый друг. Жакет и юбка не скрывали контуров молодой женской фигуры, однако придавали ей строгий деловой вид.

Молодой прокурор округа Мэдисон, нахмурившись, смотрел в книгу свода законов, когда она открыла дверь.

Он поднял голову, улыбнулся, показал на стул и снова углубился в чтение.

Сильвия одобрительно рассматривала его профиль. На волосы, зачесанные назад и открывающие лоб, падал свет из окон. Лоб плавно переходил в линию носа. Чувственный рот хорошо очерчен, но подбородок как у борца. Ответственная работа наложила отпечаток зрелости на молодого прокурора, и Сильвия, которая знала его задолго до того, как он занял этот пост, и в сущности способствовала тому, чтобы он его занял, отмечала происшедшие изменения, глядя на него сияющими, но внимательными глазами.