Гилд сказал:

— Джон.

Дверь поспешно отворил маленький человечек с нездоровым цветом лица, лет тридцати пяти — тридцати шести. Из одежды взору открывались голубые кальсоны, нижняя рубашка и черные шелковые гольфы.

— Я вас не ждал, лейтенант, — заныл он. — Вы сказали, что позвоните.

Вид у него был испуганный. Его темные глаза были маленькие, близко посаженные, рот широкий, узкогубый, обвислый, а нос на удивление подвижный — длинный, висячий, как будто без костей.

Гилд тронул меня за локоть. Мы вошли и оказались в убогой и грязной гостиной. Повсюду были разбросаны газеты, одежда, грязная посуда. Через открытую дверь налево можно было видеть неубранную постель. В алькове справа помещалась раковина и плита. Между ними стояла женщина с шипящей сковородкой в руках. Она была рыжая, пышнотелая, широкая в кости. Лет ей было около двадцати восьми, она обладала какой-то грубой, неряшливой красотой. Одета она была в мятое розовое платье и поношенные розовые же тапочки с перекошенными бантиками. Она тупо уставилась на нас.

Гилд не представил меня Нунхайму и не обратил на женщину никакого внимания.

— Садитесь, — сказал он и смахнул какую-то одежонку, расчищая место на диване.

Я вытащил из кресла-качалки обрывок газеты и сел. Поскольку Гилд не снял шляпу, я последовал его примеру-

Нунхайм подошел к столу, где стояли две стопочки и пальца на три виски в пинтовой бутылке, и предложил:

— По рюмочке?

Гилд скривился:

— Только не этой блевотины. Чего это ради ты заявил мне, что знаешь эту Вулф только в лицо?

— Так оно и есть, лейтенант, это сущая правда. — Он дважды стрельнул глазами в мою сторону. — Может быть, я когда и сказал ей «здравствуйте» или там «как поживаете» или что-то вроде того, но ближе я ее не знал. Истинная правда.

Женщина в алькове издала одинокий иронический смешок, но веселья на ее лице не было.

Нунхайм живо повернулся к ней и сказал визгливым от ярости голосом:

— Ладно же! Только раскрой рот — я тебе зуб вырву.

Она размахнулась и швырнула сковородку ему в голову. Сковородка пролетела мимо и ударилась в стенку. Стена, пол и мебель украсились новыми, свежими пятнами от жира и яичных желтков.

Он рванулся к ней. Мне и вставать не понадобилось: достаточно было только выставить ногу — и он растянулся на полу. Женщина схватилась за разделочный нож.

— Кончайте! — прорычал Гилд. Он тоже не встал. — Мы пришли сюда побеседовать, а не любоваться этой низкопробной комедией.

Нунхайм медленно поднялся на ноги.

— Она меня с ума сводит, когда пьет, — сказал он. — Целый день меня изводит. — Он поводил правой рукой. — Кажется, запястье вывихнул.

Женщина прошла мимо, не взглянув в нашу сторону, зашла в спальню и хлопнула дверью.

Гилд сказал:

— Может, если перестанешь волочиться за другими бабами, то и с этой будет меньше проблем.

— Что вы имеете в виду, лейтенант? — Нунхайм изобразил удивление, невинность и даже обиду.

— Джулию Вулф.

Теперь бледный человечек был возмущен:

— Лейтенант, это ложь! Да всякий, кто скажет, что я когда-нибудь…

Гилд прервал его, обратившись ко мне:

— Если желаете ему врезать, мешать не буду, хоть у него и ручка болит. Да он и при здоровой руке вломить как надо не может.

Нунхайм протянул ко мне руки:

— Я не хотел сказать, что вы лжете. Я хотел сказать, что, может быть, кто-то ошибся…

Гилд снова прервал его:

— То есть ты бы от нее отказался, даже если бы она сама к тебе пришла?

Нунхайм облизнул нижнюю губу и с опаской посмотрел на двери спальни.

— Ну-у, — сказал он негромко и осторожно. — Конечно, она была высший класс. Вряд ли отказался бы.

— Но заарканить ее никогда не пробовал?

Нунхайм дернулся, потом повел плечами:

— Вы же понимаете. Когда мужчина гуляет, охота всего попробовать.

Гилд кисло посмотрел на него:

— Сразу бы так и говорил. Где ты был в тот день, когда ее пришили?

Коротышка подскочил, словно его булавкой укололи:

— Ради Христа, что вы, лейтенант? Думаете, я в этом замешан? Да с какой стати мне против нее замышлять?

— Так где же ты был?

Вислые губы Нунхайма нервно задергались:

— Какого числа ее…

Вышла крупная женщина с чемоданом в руке. Одета она была по-уличному.

— Мириам, — сказал Нунхайм.

Она окинула его ничего не выражающим взглядом и сказала:

— Не люблю ворья, а если бы и любила, то уж не тех, которые при этом стучат. А если бы и любила воров, которые стукачи, то уж не тебя. — Она направилась к входной двери.

Гилд, схватив Нунхайма за рукав, чтобы тот не побежал вслед за женщиной, повторил:

— Так где ты был?

Нунхайм завопил:

— Мириам! Не уходи. Я буду вести себя! Я буду все делать! Не уходи, Мириам!

Она вышла и хлопнула дверью.

— Пустите меня, — взмолился он. — Дайте мне вернуть ее. Жить без нее не могу. Я только верну ее и тут же расскажу вам все, что вам угодно. Пустите меня. Не могу без нее.

Гилд сказал:

— Чушь. Садись. — Он толкнул коротышку в кресло. — Мы пришли сюда не затем, чтобы любоваться на твои майские пляски с этой бабой. Так где ты был в тот день, когда девицу убили?

Нунхайм закрыл лицо руками и зарыдал.

— Тяни волынку, — сказал Гилд. — Я тебя так отшлепаю, что мозги вытекут.

Я налил в стаканчик виски и дал Нунхайму.

— Спасибо, сэр, спасибо. — Он выпил, закашлялся, вытащил грязный платок и обтер лицо. — Мне сразу не вспомнить, лейтенант, — запричитал он, — может, я был у Чарли в тире, а может, и здесь. Мириам вспомнила бы, если б вы мне только разрешили догнать ее.

Гилд сказал:

— К черту Мириам. Тебе не хотелось бы загреметь в кутузку за беспамятство?

— Дайте же мне минуточку, лейтенант. Я вспомню. Вовсе я и не тяну волынку. Вы же знаете, я с вами всегда начистоту. Просто я сейчас в расстройстве. Посмотрите на мою руку. — Он поднял правую руку, демонстрируя нам распухшее запястье. — Всего одну минуточку. — Он закрыл лицо руками.

Гилд подмигнул мне, и мы стали ждать, когда же у коротышки заработает память.

Внезапно он убрал руки с лица и расхохотался:

— Черт возьми! Поделом мне было бы, если б меня зацапали. В тот день я был… Стойте, я покажу вам. — Он вошел в спальню.

Прошло несколько минут. Гилд позвал:

— Эй, нам что, всю ночь ждать? Пошевеливайся!

Ответа не было.

Когда мы вошли в спальню, она была пуста. Мы открыли дверь в ванную — тоже пусто. Только открытое окно и пожарная лестница.

Я ничего не сказал и лицо постарался сделать не слишком выразительное.

Гилд слегка сдвинул шляпу на затылок и сказал:

— Это он зря. — Он направился в гостиную к телефону.

Пока он звонил, я немного порылся в шкафах и ящиках, но ничего не нашел. Я не слишком старался и бросил это дело, как только он кончил приводить в движение громоздкую полицейскую машину.

— Думаю, что мы найдем его, как миленького, — сказал он. — У меня есть новости. Мы опознали Йоргенсена как Роузуотера.

— Кто проводил опознание?

— Я послал человека побеседовать с той девчонкой, которая его алиби подтвердила, с Ольгой Фентон. Из нее-то он это и выжал в конце концов. Насчет алиби, правда, так и не растряс. Пойду туда и сам попробую. Хотите со мной?

Я посмотрел на часы и сказал:

— Хотелось бы, но слишком поздно. Его взяли?

— Ордер уже есть. — Он задумчиво посмотрел на меня. — И придется же этому красавчику развязать язычок!

Я ухмыльнулся:

— А теперь кто, по-вашему, убил?

— Меня это не волнует, — сказал он. — Мне бы только было чем поприжать побольше людишек, а я уже из них найду кого надо — оглянуться не успеете.

На улице он пообещал держать меня в курсе, мы пожали руки и разошлись. Через пару секунд он догнал меня и попросил передать Норе самые наилучшие пожелания.

Дома я передал Норе изустное послание Гилда и поделился с ней новостями дня.