Наталья мечтательно вздохнула:

– Да нет… Я если что – молчу. – Обернулась к Варваре. – Я ведь, теть Варь, люблю его. Он другой раз сиди-и-ит зимой в доме. Мороз на улице, все оконушки белыми веточками взялись – ничего не видать. Он си-и-и-дит, и в окошко губами ду-у-ует и пальцем скребет дырочку, ровно маленький. Я сзади тихонько подойду: «Ай ждешь кого?» Он вздрогнет, но виду не кажет, только соберется да скажет: «Тебя и жду. С работы». А у меня сердце всё прям захолонет.

Наталья улыбалась, даже глаза рукой закрыла.

Бабы успокоились, говорили тихо. Варвара рассказывала:

– А мы уж совсем собрались у город съезжать. Силы не те, да и рука никуда не годится. – Помяв пальцами левой руки правую кисть, показала, как тяжело даются ей эти движения. – Телку продали, одна корова еще пока осталась. Гусей порубили. Усех. Индюхов тоже: из трех десятков два тольки осталось. Мы десять штук порубили, какие постарше, а эти ходють по двору. – Она даже наклонилась к полу, чтобы и самой увидеть, и показать, как они ходят. – Они к мине подойдуть, стоять, глядять на мине: не поймут, куда ж остальные подевались. А мне жалко их – сил нету. А Матвею, думаешь, не жалко? Еще как! Он тольки виду не показывает, а как увижу – у него глаза блестять, отвернется, я и не подхожу. Он ведь всю скотину, как маленьких детей, любить. Жалостливый дюже.

Когда Николай, вдоволь накурившись, вернулся с улицы, у Варвары все отстоялось, улеглось, и она уже второй раз строго наказывала, теперь и Николаю:

– Вы когда приедете, Матвею ничего не рассказывайте, скажите только: все хорошо, корова доена, и… Да все скажи, хорошо…

Возвращались в сумерках. Свет от фар на кочках плескался по краю березовых посадок вдоль дороги. Николай беззлобно, но с досадой спросил, выбрасывая окурок за стекло:

– Тебя кто за язык тянул: мол, у нас дядя Матвей.

Наталья снисходительно посмотрела на мужа.

– А что ж, тебя, что ли, ждать, пока скажешь?

– А я бы ей ничего не сказал…

Наталья вздохнула и легко, чуть улыбаясь, сказала в лобовое стекло:

– Ох, Коля, Коля, я ли тебя не знаю?

Николай серьезно и строго сказал жене, стараясь показывать, что теперь ему важна только дорога:

– В общем так. У ней мы были, об нем ничего не говорили, у ней все хорошо! Понятно?

– Чего уж там понятней. – Наталья смотрела на Николая, гладя его по плечу.

– Ну и вот! – успокоившись, сказал Николай, будто точку поставил.

Через три часа веранда Матвеевой избы светилась во все окна, хмельным голосом кричала в ней веселая гармонь.

А Варвара, сидя рядом с Матвеем за уставленным закусками и бутылками столом, снова разбирала фотографии; все время улыбаясь, показывала их склонившимся над ними с двух сторон Наталье и Николаю и рассказывала.

– Ой, да за меня ведь восемнадцать сватались, а этот дурачок. – Она обращалась к Матвею. – Девятнадцатый. Я ж, Наташенька, в двадцать пять лет замуж вышла. Нагуляться думала. Нюшка Хвостова моей подружке Полинке говорила: наконец-то Варька Осипова замуж идеть, я хоть в первых девках теперь похожу. А я и не знала, что меня первой считали.

Наталья восхищенно глядела на Варвару:

– А хорошо быть красивой?

– А то нет!.. Приятно! А какие за меня сватались!

Матвей накинул застежки на меха гармони, скептически спросил:

– Эт какие же красавцы?

– Да хоть Лешка скородненский.

– Это рябой который?

– Чего ж он, Матвеюшка, рябой? Лицо у него чистое было. Или хоть Семен…

– Это Семка, у какого ширинка на штанах сроду не застегивалась? – сказал Матвей, дотягиваясь горлышком бутылки до дальней рюмки.

– Да будет тебе! – Варвара махнула на него рукой и обернулась к Наталье: – Ко мне первый раз сватались в семнадцать лет. Это в сорок пятом было, он только с фронта пришел. А мне ж на улицу выйтить не в чем было, не то что замуж. Мы ж погорельцы были. Дом у войну сгорел, отец землянку вырыл, мы в ней полгода жили, пока отец с братом наскоро из веток дубовых домишко сладили, изнутри обмазали, побелили и картинками завесили, вроде как дом получился. Какое там приданое! Да я и сама не хотела замуж идтить. Я никогда не боялась, что замуж не выйду, потому и не торопилась. Сваты, бывало, придуть, а я на ферме кой в чем одетая. Полинка, подружка, прибегает, кричит: «Варька, преодевайся скорее, к тебе сваты пришли». Ой, говорю, опять. Да кто хоть? Она – «такие-то». А ну их, говорю, Полинка. «Да ты что!» Глаза у ней – вот такие вот! «Батюшки! Да ведь сваты! И как ты отказывать не боишься? Варька, пошли»! А я переоделась – и айда на гулянье у Круглую.

– А сваты как же?

– А сваты посидели-посидели да так и пошли. Семка, жених, вышел, плачет! Брат мой ему говорит: «Брось, Семка, другую найдешь». А Семка – «Нет, другой такой на всем свете не найду». Так мне брат потом и проговорился, как Семка сказал: «На всем свете такой не найду». Я вечером домой прихожу – отец на меня: «Такая-растакая! Ты чего меня позоришь?» Грозился, но меня пальцем не трогал. Он как увидит – другие сваты идут, мне и говорит: «Смотри, Варька! Из дома ни ногой!».

Матвей улыбнулся:

– Это когда ты три платья меняла?

Варвара засмеялась:

– Да… Как отец приказал, стою у избе. Ну, отец, сватья о своем говорят, у них бутылка на столе, а жених тоже стоить, на меня глянуть боится. Отец мне шепчет: «Иди к Полинке, у нее платье, может, какое получше наденешь». Я к Полинке сбегала, платье ее надела, назад вертаюсь. Опять стою, жених тоже подойти боится. Отец еще выпил, говорит: надевай другое платье, еще чтоб получше! Мы с Полинкой из избе выбежали да прямо на Круглую, деревня такая была.

– И что же, теть Варь?

– Да что… Прибежали на Круглую, а тут он.

– Кто?

Варвара засмеялась.

– Да кто, вот он, Матвей, со своей гармонью.

Матвей, довольный, спросил Варвару:

– Ну и где они, все твои восемнадцать? Там? – И показал в пол. – А я – вот он, – расправил плечи, и из под ворота рубахи глянули полосы тельняшки.

– Да ладно тебе, не все. Семен скородненский жив еще, Лешка глотовский тоже, видела недавно у городе. Какие они все ребята были хорошие. Красивые, высокие…

– Все сохнешь, поди, по ним-то?

– Ай не видишь, уся иссохлась. Ты-то по той рыжей, что на свадьбе была, совсем истратился. Так что молчи уж, девятнадцатый…

К полуночи потеплело. Скрылись звезды; и подошедший к деревне с полуночной стороны заморозок, испугавшись спустившегося к прудам тумана, отступил к верхушке поля.

Долго еще светились окна чеботаревской веранды, долго потом прощались на улице, никак не могли уехать Николай с Натальей, слушая частушки под переборы гармони. Они уже сидели в машине, когда Матвей снова потянул меха, обернулся к Варваре и громко запел:

На что Варвара сразу ответила:

Машина тронулась, Наталья выглянула в окно: Матвей с Варварой так и стояли под руку, глядя вслед отъезжающей машине. Одного роста, одинаково счастливые. Время все равняет.

Николай очнулся оттого, что его грубо расталкивали:

– Э-эй! Слышь! Вставай, через полчаса твоя станция!

С трудом открыл глаза:

– Какая станция?

Прямо перед его глазами было круглое сердитое лицо проводницы.

– Какая-какая, Становая! Вставай, вставай. – Увидела, что глаза его открыты, и пошла по проходу, громко, будто для всех, ворча: – Очухался! Артист.