— Еще ей волосы серебрянкой думаю подмазать, — сообщил Вахтер Синоптику. И, замолкнув, мгновенно перевернул щит, заняв походное кресло у столика с канделябром и нехитрой снедью одинокого рыцаря. Поскольку в это время в его шатер входил глава отряда, сам магистр Рубер Тертиус.
— Фро Рубер, — сказал Вахтер, в ужасе подмечая, что тот идет не просто так, а с лютней под рукой. — Опять вы пришли петь мне свои сонеты?
— Каюсь, именно так, — ответил Рубер, поглаживая свою свежепобритую лысину. — Собственно, только в вас я и разглядел среди всего братства истинный талант к поэзии. Я сам слышал, как вы…
— Это был не сонет, это мне лошадь на ногу наступила, и я матерился на иностранном языке! — сразу пояснил Вахтер. — А поскольку я могу материться на семи языках без остановки около двух часов подряд, оно само по себе выходит, словно песня!
Рубер пропустил его оправдания мимо ушей. Он уже сел на кровати, закинул ногу на ногу, поудобнее размещая лютню, провел по ней опытной рукой музыканта и заголосил.
— Что это за… сочинение? — дипломатично спросил Вахтер, терпеливо осилив весь сонет, к счастью, не слишком длинный. Хотя поначалу вместо «сочинения» хотел сказать «хрень».
— Песня в честь Прекрасной Дамы!
— Но мне-то зачем это слушать, магистр? — простонал Вахтер. — Завели бы вы уже себе эту… прекрасную даму, чью психику не жалко, ей бы и распевали песенки о любви. Только, боюсь, такую еще поискать: не каждая в здравом уме благодушно выслушает ваши вопли под струнные треньканья.
Рубер слегка побледнел и даже вроде как обиделся. Впрочем, быстро взял себя в руки. Да и Вахтер в свою очередь понял, что слегка переборщил с критикой магистра. Так-то мужичок вполне отличный в общении, простой, как три рубля и на удивление лютый в бою. В отряде ходили легенды о его умении управляться коротким метательным копьем — сулицей.
— Дайте сюда вашу балалайку, — скривился Вахтер, буквально выхватывая из рук товарища по боевому делу лютню. В общем отношении все рыцари являлись равными друг другу и слушались магистра только в бою. Потому панибратское отношение к начальству даже поощрялось. — Я научу вас действительно сильной песенке, от которой любая благородная девица сразу раздвинет свои… эээ… горизонты благоприятствования, сразу же поймет, что вы не только суровый рыцарь, но и трепетный поэт, прости Господи. Как там было… Как там эти аккорды выставляются. Ну да и ладно с ними, мы перебором.
Вахтер заиграл на лютне, и к его собственному удивлению, даже стало сразу получаться. А потом запел тихим голосом:
Дремучим бором, темной чащею
Старинный замок окружен,
Там принца ждет принцесса спящая,
Погружена в покой и сон.
Принцесса спит сто лет, сто лет,
А храбреца все нет и нет,
И если рыцарь не найдется -
Принцесса так и не проснется.
И если рыцарь не найдется -
Принцесса так и не проснется.
Дальше Вахтер слов не помнил, да и не потребовалось. Он внезапно заметил, что взгляд Рубера затуманился, его губы задрожали, словно у обиженного ребенка. Прервав музицирование, фро Бациус, он же Вахтер, передал лютню владельцу и спросил с участием:
— Что с вами? Вам плохо?
— Принцесса так и не проснется? Но ведь это несправедливо! Что же рыцарь! Где он!? Почему не идет?
Вахтер, удивленный жаром его вопросов, даже обернулся по сторонам, припоминая, какой еще рыцарь должен к ним прийти и не будет ли тот тоже тренировать его уши сонетами собственного сочинения безобразного исполнения. Только с подсказкой Синоптика до него дошло, о чем спрашивает Рубер.
— А… вы о песенке! Песенка не моя, подслушал у одного миннезингера, но можете исполнять свободно, как свою: авторские права еще не изобрели. А что принцесса не проснется, так видите ли, на том и строится расчет произведения — чтобы читатель через него видел всю несправедливость бренного мира и старался это исправить. Чтоб его потряс катарсис! В смысле, чтоб душа развернулась, а потом свернулась.
Рубер встал с кровати, прошелся туда-сюда, нервно поглаживая лысину ладонями. Остановившись, чуть поклонился Вахтеру.
— Понимаете, вот эта ваша… ваше произведение, оно лучше всякой иной критики и хаяния показало, чего стоят мои собственные вирши. Это и больно и в то же время, отрезвляюще. Спасибо вам!
— Не за что, — механически ответил Вахтер. — К слову, раз уж вы здесь, может, утолите любопытство, что за сбор военачальников намечается? Планируется что-то?
— О, это особая история, — усмехнулся Рубер. — Нас уже собирал почтенный Суператор Септимус, дабы каждому выдать по той колдовской девице… вы, не припомню, были во время его атаки на волшебный город? Он привел оттуда множество трофеев и это странное создание с завязанными глазами. Так вот, на совете магистров он попросил ее рассемериться, и она подчинилась!
— Рассемериться? — переспросил Вахтер, услышав новое слово. — Это как?
— Была одна, а стало семь ее копий, по одной на каждого магистра, — пояснил Рубер. — Каждому по Темной душе.
— Да видел я эту мертвячку, не такая уж она и темная, — вставил в речь Рубера Вахтер, припоминая, что сестрица Визиря отличалась непривычной для восточных людей мраморной бледностью. Конечно, это можно было объяснить тем, что Карима мертва. Хотя из своего опыта Вахтер помнил, что умершие имеют больше зеленоватый или сероватый оттенок кожи.
— Темная в старом смысле слова! — пояснил Рубер. — В ряде отдаленных диалектов местных племен этим словом называют слепых. Вот мертвые девицы на глазах повязки носят, значит, слепые, то есть, темные. А раз летают по небу, значит, души. Все по делу. Раздал Суператор командирам отрядов по Темной душе, потом собрал нас опять, велел их показать, да как устроил разнос!
— А чего же вас за них Суператор дрючил?
— Слово то какое, «дрючил», — поморщился Рубер недовольно, — Скорее пристыдил и призвал к моральной дисциплине. Применять их приказано лишь в случае наличия волшебного присутствия в стане врагов. Против обычных врагов отчего-то нельзя. Вроде как ценное оружие. Каждый магистр получил право свою Темную душу видоизменить по своему вкусу. Цвет волос подобрать, одежку там. Хе-хе.
Рубер, походив по шатру, опять присел на кровать и задорно улыбнулся.
— И говорит Суператор — «Господа, а ну-ка, призовите мне Темные души свои!». И появляются все семь девиц… Ох, вот срамотища-то! Одна в длинной юбке с обнаженной грудью, вторая с такими вырезами, что соромно в приличном обществе вообще рассказывать, третья… Седьмой аж затрясся от гнева. Вы, говорит, себе походных шлюх малюете или грозных боевых магов? Запретил женский пол вовсе в походах и строго наказал боевым братьям Темные души привести в порядок и целомудрие.
— А вы такой радостный, — догадался Вахтер, — поскольку вас миновал гнев верховного магистра?
— Совершенно верно! — самодовольно засмеялся Рубер и взмахнул рукой. Мгновенно позади него прямо над кроватью сплелась из воздуха и зависла под пологом та самая Карима, сестра Визиря. В темном балахоне до пят, полностью скрывающем тело, с широкой повязкой на глазах.
— Великолепно! — восхитился Вахтер. — Теперь у нас в отряде будет своя собственная Темная душа! Она как, слышит нас? Умеет разговаривать?
— Есть такая возможность, — сказал Рубер. Опрокинув в себя вино из кубка, он вновь потянулся к лютне. Аккуратно на слух стал воспроизводить раз услышанную песню про спящую принцессу и потерявшего компас рыцаря. От старания он даже закрыл глаза, наощупь перебирая струны опытной рукой. Вахтер еще ранее удивлялся, отчего у магистра столь странно сбиты пальцы, словно у заядлого рокера. Оказалось, догадка рядом: мозоли были натерты в ходе упорных занятий на лютне. Ему бы еще теоретическую базу подкачать, но где ее найдешь в этом дремучем средневековье?
Пользуясь уходом магистра в мир музыки, Вахтер тихонько подошел к Кариме и прошептал:
— Карима! Слышишь меня? Я от твоего брата, Асламбека привет передаю. Мне нужна твоя помощь, слышишь?
