Оба были смертельно ранены. Убийца скончался тем же вечером, не назвав своего имени. Истекающий кровью Александр успел сказать, что хочет умереть во дворце, и потерял сознание. Его последнее желание исполнилось. Он умер не на глазах у толпы, а в своем кабинете.

Народовольцев, еще остававшихся на свободе, в ближайшие несколько дней арестовали, отдали под суд. Пятерых – Михайлова, Желябова, Перовскую, Кибальчича, Рысакова – повесили. Помилования попросил (и не получил) только последний, совершенно раздавленный случившимся. Остальные были твердокаменны, с жалким Рысаковым на эшафоте не попрощались. Они чувствовали себя героями и надеялись, что цареубийством «подтолкнули историю».

Они действительно ее подтолкнули, только не туда, куда рассчитывали. Народ поахал, что «баре» убили царя (наверно, за то, что он крестьянам дал волю). Либералы разделились на тех, кто ужаснулся и кто втайне аплодировал. Государственное здание не развалилось, а принялось со всех сторон укреплять свои стены контрфорсами.

На смену оттепели в очередной раз пришли заморозки. Наступило ледяное время Александра Третьего.

За Александром III закрепилась репутация очень сильного правителя. Для многих сторонников российского «государственничества» это идеал носителя верховной власти, олицетворение величия и мощи – в еще большей степени, чем властный Николай Павлович, ибо то царствование было омрачено унижением Крымской войны, а при Александре Александровиче никаких поражений не случилось (правда, и царствовал он недолго, всего 13 лет).

С особенной ностальгией эту мирную эпоху потом вспоминали эмигранты, прошедшие через ужас революции и Гражданской войны. По контрасту времена Александра III и сам император рисовались им в идиллическом свете. Художник А. Бенуа писал о покойном государе: «Главной, наинужнейшей для самодержца чертой Александр III обладал в полной мере. Он был крепок, он умел держать и сдерживать, он имел на вещи свое мнение, а его простой здравый смысл выработался на почве глубокой любви к родине. При этом он был честен, прост и в то же время достаточно бдителен, чтобы нигде и ни от кого Россия не терпела ущерба. Без кровопролитных войн, даже без особенных угроз он, озабоченный тем, чтобы сохранить в добром состоянии «вверенную ему богом страну», являл в семье прочих государей и правителей некую твердыню – надежную для друзей, грозную для врагов».

Именно таким – несокрушимой глыбой – изобразил императора скульптор Паоло Трубецкой. Александру памятник наверняка понравился бы.

Но если смотреть не на монумент, а на живого человека Александра Александровича Романова, ощущения «твердыни» никак не возникает.

Открытие памятника Александру III в 1909 году. Фотография

Начать с того, что мальчика, появившегося на свет 26 февраля 1845 года, вовсе не прочили в самодержцы. В отличие от Александра Николаевича, который с самого рождения воспринимался как очевидный наследник престола и соответствующим образом воспитывался, Александр-младший долгое время существовал в тени брата, цесаревича Николая. Тот был и умнее, и способнее, и во всех отношениях привлекательнее. Наследника учили по особой индивидуальной программе – еще и потому, что младший брат был туповат и тормозил педагогический процесс. Русскую словесность цесаревичу преподавал писатель И. Гончаров, правоведение – один из будущих реформаторов К. Кавелин. Юноша подавал большие надежды, ему предвещали великое царствование, но в результате неудачного падения с лошади он повредил позвоночник и 21 года от роду умер от цереброспинального менингита.

Так в двадцать лет, неожиданно для всех, следующий царский сын, увалень Александр (семейное прозвище «Бульдожка») стал наследником престола. Те, кто его хорошо знал, были в ужасе. Один из его воспитателей, профессор А. Чивилев, по воспоминаниям современника (вполне верноподданного тайного советника Е. Феоктистова) воскликнул: «Как жаль, что государь не убедил его отказаться от своих прав! Я не могу примириться с мыслью, что он будет управлять Россией!». Да и сам Феоктистов вздыхает: «Александр Александрович представлял собой весьма незначительную величину – плоть уж чересчур преобладала в нём над духом». Ходили даже слухи о том, что цесаревичем объявят третьего сына, Владимира Александровича, который был и умнее, и энергичнее (уже во времена правления Александра III многие сожалели, что царем стал не Владимир), но государь не стал менять закон о престолонаследии.

Пока был жив дед, мальчику давали традиционное «николаевское» воспитание. В раннем детстве он состоял на попечении англичанок, которые тогда считались лучшими нянями. Уже с трех лет к британским мисс присоединился гвардейский унтер-офицер, начавший обучать малыша ружейным приемам. В семь лет великий князь получил первый офицерский чин. Главным его воспитателем был бравый генерал-майор Зиновьев, про которого в царской биографии деликатно сказано, что «умственному развитию и образованию он придавал второстепенное значение». Его больше заботила выправка и «внушение охоты к военному делу».

Когда началось обучение гражданским наукам, Александр приводил учителей в отчаяние своим тугодумием. По истории, отечественной словесности и иностранным языкам у него были тройки, а по Закону Божьему, не самой трудной дисциплине, даже «два с половиной».

После того как юноша стал цесаревичем, к нему приставили самых лучших преподавателей: историка С. Соловьева, финансиста Н. Бунге, военных теоретиков Э. Тотлебена и М. Драгомирова, правоведов Е. Андреевского, Б. Чичерина и К. Победоносцева, но способности августейшего ученика их удручали. Победоносцев, познакомившийся с великим князем, когда тому было пятнадцать лет, записал в своем дневнике: «Сегодня, после первых занятий с цесаревичем Александром, я пробовал спрашивать великого князя о пройденном, чтобы посмотреть, что у него в голове осталось. Не осталось ничего – и бедность сведений, или, лучше сказать, бедность идей удивительная». Генерал Б. Перовский, осуществлявший общее руководство над педагогическим процессом, уныло докладывал императору: «Когда дело доходит до ответов и Александру Александровичу надо говорить, в особенности же когда дело касается понятий несколько отвлеченных, в таком случае он впадает в крайнее затруднение, мешается и не находит или не решается находить выражений для объяснения самой простой мысли».

В зрелом возрасте ума у Александра, кажется, сильно не прибавилось. Он не был глуп, но медленно соображал и с трудом ухватывал сложные идеи. С. Витте, выдвинувшийся при Александре III и очень хорошо к царю относившийся, пишет, что это был человек «совершенно обыденного ума, пожалуй, даже можно сказать, среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования». В другом месте, довольно неуклюже заступаясь за царя, Витте придумывает такое объяснение: «…Часто мне приходилось слышать, …что император Александр III не был умным. Надо условиться, что понимать под словом «ум»: может быть, у императора Александра III был небольшой ум рассудка, но у него был громадный, выдающийся ум сердца».

Александр Александрович в юности. Фотография

Про то, что Александр был человеком лично порядочным и прямодушным, пишут многие мемуаристы. Не факт, впрочем, что прямота – столь уж похвальное качество для правителя, особенно если она сочетается с бестактностью. Фрейлина Тютчева рассказывает: «…С раннего возраста отличительными чертами его характера всегда были большая честность и прямота, привлекающие к нему общие симпатии. Но в то же время он был крайне застенчив, и эта застенчивость, вероятно, вызывала в нём некоторую резкость и угловатость». Менее доброжелательные современники называют «некоторую резкость и угловатость» царя проще: грубостью. Он запросто обзывал приближенных «канальями», писал на полях документов резолюции вроде «Болваны!», «Дураки!», «Ну что за скотина!» Великий князь Александр Михайлович вспоминает, как, отдавая распоряжение об отставке некоего важного сановника, царь собственной рукой начертал: «Выкинуть эту свинью».