«Всё в прошлом». Хрестоматийная картина В. Максимова, считающаяся символом угасания русского дворянства

Увы, эти меры мало помогали. Дворяне плохо разбирались в сельском хозяйстве и еще хуже в финансах. Неграмотный «кулак» вел дела много лучше помещика с университетским дипломом. Самым простым способом продлить свое праздное существование для дворянина было заложить имение. К концу века почти половина помещичьих угодий оказались в закладе. Скупали дворянскую землю и богатые крестьяне, а переплачивать они не любили.

Контрреформа местного управления, проведенная при Александре III, была призвана восстановить пошатнувшийся статус «благородного cостояния» – ведь земскими начальниками могли становиться только потомственные дворяне, но подобный политический жест никак не улучшил экономического положения этого сословия.

Материальный кризис заставлял бывших помещиков учиться какой-нибудь профессии, то есть переходить к принципиально иному способу существования. Одни стали государственными служащими, живущими только на жалованье, другие – предпринимателями, третьи влились в состав работающей интеллигенции. Два последних сословия для России были явлением не то чтобы совсем новым, но приобрели новое значение.

Однако ключевую роль в российской истории суждено было сыграть не буржуазии и не интеллигенции, а сословию совершенно новому – рабочим. Словосочетание «рабочий класс» в России утвердилось не сразу, поскольку на первых порах наемные работники промышленных предприятий классом не являлись. Пока не развернулся индустриальный бум, рабочих было мало, а те, что были, в основной своей массе продолжали оставаться крестьянами, подряжавшимися строить железную дорогу, добывать уголь или поработать на заводе в свободное от сельскохозяйственных трудов время.

Объяснялось это особенностями «производственного цикла» в русской деревне. Полевые работы в основном приходились на три напряженных, но довольно коротких периода: посев, покос, сбор урожая. В остальное время года, особенно зимой, наступал период затишья. Ключевский пишет: «Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии». Поскольку денег, которые приносила земля, особенно в центральных и северных губерниях, на жизнь не хватало, люди и после Реформы отправлялись на заработки – совсем как в «оброчные» времена. Но к весне возвращались из города и продолжали считать местом своего жительства деревню.

Однако постепенно ситуация стала меняться. Многие, обретая новые профессиональные навыки, приходили к выводу, что работать на земле тяжелее и невыгоднее, чем на заводе. Другим в поисках трудоустройства приходилось забираться очень далеко от дома и перемещаться туда-сюда становилось накладно.

В семидесятые годы большинство рабочих все еще вело «сезонный» образ жизни. С восьмидесятых такое происходит все реже. Русский рабочий становится горожанином, обеспечивая основной приток населения в индустриальные центры.

Из-за «двойного» существования, которое все же продолжала вести значительная часть наемных работников, а также из-за дискуссии о том, следует ли причислять к рабочему классу батраков, отправлявшихся на заработки в другие сельскохозяйственные регионы, разные историки подсчитывают численность этого сословия неодинаково. По минимальной оценке, ориентирующейся только на городской пролетариат, за последнюю треть столетия он увеличился втрое и, вместе с членами семей, составлял около десяти миллионов человек. Еще столько же или несколько больше было сельских пролетариев, живших только или преимущественно батрачеством.

Условия существования рабочих, как уже говорилось, были ужасающими. Трудиться приходилось до 15 часов в день, так что оставалось время только на сон. Платили вдвое меньше средней английской зарплаты и вчетверо меньше американской (а ведь тамошние рабочие тоже бедствовали). Заводское начальство совершенно бесконтрольно наказывало работников, заставляло их жить в скотских условиях, не обеспечивало лечением, не заботилось о технике безопасности, не компенсировало утрату трудоспособности. Стремительный рост российской промышленности в основном строился на чрезвычайной дешевизне труда. Иными словами, индустриальный скачок оплачивался лишениями, увечьями и искалеченными жизнями рабочих.

Металлургический завод. А. Шильдер

Конечно же, марксисты были совершенно правы, когда призывали сосредоточить агитационную деятельность на городском пролетариате. Полуголодным, униженным, бесправным людям революция должна была казаться единственной надеждой на улучшение их невыносимой жизни. Кроме того, в отличие от рассеянных по огромным пространствам крестьян, рабочие жили компактно, а столичные еще и в непосредственной близости от правительства. Судьба сверхцентрализованного государства всегда решается в центре, и от настроения столичных жителей власть зависит больше, чем от всего остального народа. К концу века в Санкт-Петербурге, где было сосредоточено много промышленности, рабочий пролетариат составлял уже сорок процентов жителей.

Когда царизм при Александре III решительно отказался от любых конституционных проектов, революция, с одной стороны, отсрочилась, с другой стала неизбежной. Ход истории можно притормозить, но повернуть его вспять нельзя. Самодержавный способ правления в новом веке станет анахронизмом. Как известно, ни одна из архаичных империй не переживет макрокризиса, вызванного мировой войной, и самая жесткая монархия, романовская, взорвется с наибольшим грохотом.

Однако революции неодинаковы по степени разрушительности: революция пролетарская много радикальней (и соответственно кровавей) буржуазно-демократической.

Но для того, чтобы победу над абсолютной монархией одержала буржуазия, она должна быть сильной и многочисленной, включая в себя широкий спектр средних и мелких собственников. Российский капитализм развивался иным путем. Мы видели, как этот процесс складывался в деревне, где фермеры-«кулаки» составляли очень небольшую часть крестьянства, а основная масса, по ленинскому определению, была «пролетариями и полупролетариями».

В промышленности ситуация была еще взрывоопасней. Деньги и средства производства скапливались в руках количественно небольшой группы предпринимателей, и в описываемый период никаких политических планов они не вынашивали, озабоченные только борьбой за прибыль.

Буржуазия возникла в России, во-первых, очень поздно, а во-вторых, так и не сложилась в класс, сознающий свою силу и преследующий консолидированные цели.

Причин тому две.

В стране всегда было очень мало частных денег. Коммерческие банки и акционерные общества появляются только во второй половине девятнадцатого столетия. Долгое время главным инвестором продолжает оставаться государство, частный же капитал поступает в основном из-за рубежа. В таких условиях капитализм растет не снизу, «от корней», а сверху. Кто сорвал у государства заказ на строительство железной дороги, тот и магнат. Кто сумел заинтересовать промышленным проектом французских или английских акционеров, тот и заводчик. Поэтому монополии возникали быстрее, чем в промышленно развитых странах, где это было естественной стадией укрупнения капиталов. Россия, можно сказать, «перепрыгнула» через ступеньку среднего предпринимательства. Это, конечно, не означает, что средней и мелкой буржуазии не было, но большим классом она так и не стала – во всяком случае достаточно большим, чтобы в 1917 году удержать власть.