Среди ударников отечественного капитализма было на удивление много раскольников – представителей весьма специфического слоя, который вроде бы существовал скорее духовными интересами и сторонился всякой модернизации. На самом же деле предприниматели-старообрядцы обладали важными преимуществами перед конкурентами. Они были дисциплинированны, придерживались строгих привычек, а главное – обладали значительными средствами и кредитными возможностями.
Например, Федор Алексеевич Гучков (1768–1856), основатель династии промышленников, по происхождению крепостной, родился на свет православным, но потом перешел в старую веру, что позволило ему получить от новых собратьев беспроцентную ссуду. С нее началось ткацкое дело, выросшее в текстильную фабрику. Наследники Федора Алексеевича, ставшего одним из столпов московской раскольнической общины, перешли в единоверие (разрешенное властями ответвление старообрядчества). После пожара, спалившего фабрику, семья чуть не разорилась, но у предприимчивых людей и несчастье оборачивается выгодой. Гучковы первыми в России поняли перспективность страхования от пожаров и занялись новой деятельностью, весьма успешно.
Выходец из этой семьи Александр Гучков в начале двадцатого века станет самым ярким представителем политического крыла российского капитализма.
А.И. Абрикосов
П.И. Губонин
Ф.А. Гучков
Русские предприниматели, первоначально такие разные по образу жизни, привычкам и даже облику, с поразительной скоростью слились в единую социальную группу, в которой уже ко второму поколению трудно было отличить сына аристократа от сына крестьянина. Деловые качества, размер капитала, уровень культуры и образования стали важнее родословной.
У всего этого сословия считалось хорошим тоном заниматься благотворительностью, меценатствовать, поощрять науки и учиться самим. Современный исследователь Г.П. Черников пишет, что к рубежу ХX века в категорию крупной буржуазии попадало примерно 30 тысяч семейств, вообще же, в широком смысле, предпринимательством разного рода и масштаба в России занималось около пяти миллионов человек. В стране с почти стотридцатимиллионным населением этих 4 процентов было явно недостаточно для того, чтобы частные собственники играли определяющую роль в жизни страны.
Гораздо важнее в общественно-политическом смысле была та часть среднего класса, которую стали обозначать термином «интеллигенция», столь же неопределенным, как и границы этой социальной группы.
В самом общем смысле интеллигент – это человек, обладающий более или менее высоким уровнем образования и живущий интересами, выходящими за пределы частной жизни. (Собственно, получение образования почти всегда побуждает людей интересоваться всякими необязательными для непосредственного выживания материями). В социальном отношении к интеллигентскому сословию обычно относили тех, кто жил не физическим, а умственным трудом. Пайпс пишет, что интеллигенция «сильнее и настойчивее в тех странах, где авторитарное правительство сталкивается с восприимчивой к новым идеям образованной элитой». Неудивительно, что контрастный душ, которому подверглась «образованная элита» России в ходе либеральной «оттепели» при Александре II, а затем полицейских «заморозков» при Александре III, придала отечественной интеллигенции особенную закалку.
При этом образованное сообщество было количественно совсем небольшим. По данным, которые приводит В. Лейкина-Свирская, автор исследования об истории российской интеллигенции, в стране на рубеже ХX века жило около миллиона людей, в свое время посещавших (но необязательно окончивших) в гимназию. Аттестат о среднем образовании ежегодно получали около 15 тысяч человек. При этом далеко не все, поучившиеся в гимназии или реальном училище, автоматически делались «восприимчивыми к новым идеям».
В пореформенные годы из-за большей доступности образования и, главное, из-за возросшей потребности в квалифицированных специалистах, количество «людей, годных к выполнению функций интеллектуального труда» (выражение Лейкиной-Свирской) существенно увеличилось. В начале описываемого периода в России насчитывалось 13 тысяч специалистов-гуманитариев, в основном педагогов, и 4,5 тысячи инженеров, агрономов, механиков – то есть всего 17,5 тысяч работников умственного труда. В конце века эта цифра выросла почти впятеро – до 85 тысяч, хотя для огромной страны этого все равно было недостаточно.
Как и буржуазия, интеллигентское сословие пополнялось из нескольких источников. Первоначально это были исключительно дворяне, первые русские интеллигенты времен Новикова и Радищева. В середине девятнадцатого столетия основное пополнение происходило за счет «разночинцев» – прорвавшихся в университеты сыновей священников, мещан, зажиточных крестьян. После 1861 года снова увеличился приток дворян, которые теперь нуждались в образовании и профессии для поддержания привычного уровня жизни.
Из приблизительно миллиона потенциальных российских «интеллигентов», по своим доходам попадавших в социальную категорию «среднего класса», почти половина состояла на казенной службе и, стало быть, напрямую зависела от государства. По подсчетам П. Зайончковского, в империи было 385 тысяч чиновников. Еще 44 тысячи образованных россиян носили офицерские погоны. В этой среде, конечно, тоже имелись люди передовых взглядов, но в силу личных убеждений, а не по классовой потребности.
Общественный запрос на демократические реформы исходил от количественно очень небольшой группы населения, что в конечном итоге и определит исторический путь страны в ХX веке.
Общественная жизнь
Государство и Общество
В описываемый период завершился роковой для отечественной истории процесс размежевания между государством и Обществом. Я пишу это слово с заглавной буквы не из почтения, а потому что в российских реалиях «общество» и «Общество» – это совершенно разные понятия. Первое – термин сугубо социальный, обозначающий всё население страны. Но когда в публицистических работах пишут об общественном мнении, подразумевается очень небольшая часть народа, идейное и нравственное значение которой в России, однако, было диспропорционально велико.
Обычно имеются в виду люди, обладавшие мнением по государственным и общественным вопросам, причем часто не разделявшие официальную идеологию. У подавляющего большинства россиян, придавленных к земле заботами выживания, не было возможности разогнуться и задуматься, почему их жизнь так тяжела и можно ли с этим что-то сделать. Досуг для размышлений имелся только у счастливцев, получивших достаточное образование, читавших книги, а главное избавленных от изнуряющей борьбы за кусок хлеба.
Для формирования Общества требуется еще одно непременное условие: чтобы человека не подвергали немедленным репрессиям за любое оппозиционное высказывание. Впервые такая ситуация возникла при Александре Первом, который хоть и обижался на ворчание в светских салонах, но не пресекал эту фронду полицейскими средствами. В то время, в самом начале века, Общество, собственно, и ограничивалось салонами – счет вольнодумцев шел максимум на сотни.
После наполеоновских войн и массовой «военной экскурсии» в Европу Общество очень расширилось за счет молодого офицерства. Теперь о государственных проблемах рассуждали уже тысячи, и вылилась эта дискуссия в создание «обществ» – в третьем, конспиративном смысле этого слова.
При Николае Первом государство очень старалось раздавить Общество, но это оказалось невозможно. Раз пробудившись, свободная мысль обратно в сон не погружается. Можно заткнуть осмелевшие рты, но отключить осмелевший мозг нельзя. Вольнодумство переместилось со страниц журналов в частное пространство, распространилось вширь, проникло в провинцию, в новые, в том числе уже и недворянские круги. Все, кто читал Пушкина, Лермонтова, Гоголя, сами того не подозревая, присоединялись к Обществу – таково уж свойство великой русской литературы, заставляющей людей задумываться о больших вопросах.
