В самом деле, для экономистов больше не существует иного объяснения, помимо теории субъективной ценности, где рынком движут предложение и спрос, и как только препятствия для конкуренции устранены, результат должен пойти на пользу всем. При этом не ставится вопрос о том, каким образом разные представления о ценности могут влиять на распределение доходов между работниками, органами публичного управления, менеджерами и акционерами, скажем, в таких компаниях, как Google, General Electric или BAE Systems.

В-третьих, политики, пытаясь направлять экономику в том или ином направлении, неизбежно находятся под влиянием идей о ценности – признают они это или нет. Очевидно, что в мире, где миллиарды людей продолжают жить в страшной нищете, уровень роста ВВП является важным показателем. Однако ряд наиболее значимых экономических вопросов сегодня связан с тем, каким образом достичь особого типа роста. Сейчас много говорится о необходимости сделать рост «более умным» (определяемым инвестициями в инновации), более устойчивым (более экологическим) и более инклюзивным (порождающим меньше неравенства)[35].

Вопреки широко распространенному предположению, что у политики не должно быть конкретного направления – она должна быть направлена просто на устранение барьеров и фокусироваться на «создании равных правил игры» для бизнеса, – для достижения указанных конкретных целей требуется немало политических решений. Сам по себе каким-то чудесным образом рост в этом направлении не пойдет. Чтобы изменить правила игры в том направлении, которое мы считаем желательным, требуются иные виды политики. Это, повторим, сильно отличается от привычного предположения, что у политика не должно быть конкретных направлений, а она предназначена просто устранять барьеры, чтобы бизнес мог приступить к производству в комфортных для себя условиях.

Принципиальным для определения того или иного направления движения экономики является решение, какие виды деятельности более важны, а какие менее: попросту говоря, нужно наращивать те виды деятельности, которые окажутся значимыми для достижения конкретных целей, а менее важные необходимо сокращать. И мы уже это делаем. Определенные типы налоговых вычетов, например, для сферы исследований и разработок (R&D), представляют собой попытку простимулировать больший объем инвестиций в инновации. Мы субсидируем образование и профессиональную подготовку студентов, поскольку общество хотело бы, чтобы больше молодых людей шло учиться в университеты и пополняло ряды рабочей силы с более высокой квалификацией. За подобными мерами могут скрываться экономические модели, которые демонстрируют, как инвестиции в «человеческий капитал» – знания и способности людей – благоприятствуют экономическому росту той или иной страны, повышая ее производительные способности. Аналогичным образом нарастающая сегодня озабоченность тем, что финансовый сектор в ряде стран стал слишком большим (в сравнении, скажем, с производственным), может быть обусловлена теоретическими представлениями о том, в рамках какого типа экономики мы хотели бы жить, а также о размере и роли финансов в нем.

Однако различение производительных и непроизводительных видов деятельности редко было результатом «научных» измерений. Скорее, наделение чего-либо ценностью – или ее отсутствием – всегда подразумевало гибкие социально-экономические аргументы, следующие из определенной политической точки зрения, которая в одних случаях явно выражена, а в других нет. Определение ценности всегда в той же мере связано с политикой и конкретными представлениями о том, как должно быть сконструировано общество, что и с экономикой в узком смысле этого понятия. Измерения не являются чем-то нейтральным: они воздействуют на поведение и наоборот (в данном случае перед нами та же идея перформативности, с которой мы уже сталкивались в предисловии).

Таким образом, суть не в том, чтобы создать совершенный барьер, который вешает на одни виды деятельности ярлык производительных, а другие классифицирует как непроизводительную погоню за рентой. Не сомневаюсь, что вместо этого мы должны решительнее связывать наше понимание того, как создается ценность, с тем способом, каким должна выстраиваться структура различных видов деятельности (будь то в финансах или в реальной экономике) и как это связано с распределением порождаемых доходов. Лишь таким образом нынешний нарратив относительно создания ценности будет подвержен более тщательной проверке, а утверждения в духе «Я создатель богатства» будут соотнесены с достоверными идеями о том, откуда это богатство берется. В таком случае используемая фармацевтическими компаниями модель ценообразования на основе ценности может быть тщательно рассмотрена с учетом процесса коллективного создания ценности, в рамках которого значительная часть приносящих доходы компаниям фармацевтических исследований на высокорисковой стадии финансируется за счет государственных средств. Аналогичным образом та 20-процентная доля, которую обычно получают венчурные капиталисты, когда небольшая высокотехнологичная компания становится публичной, выходя на фондовый рынок, может считаться чрезмерной в свете подлинных, а не мифических рисков, которые берут на себя эти капиталисты, инвестируя в развитие данной компании. А если некий инвестиционный банк получает громадную прибыль на нестабильности обменных курсов валют, которая воздействует на ту или иную страну, эту прибыль можно считать тем, чем она в действительности и является, – рентой.

Но для того чтобы прийти к такому пониманию создания ценности, необходимо выйти за рамки кажущихся научными классификаций видов деятельности и взглянуть на лежащие в их основе социально-экономические и политические конфликты. В действительности притязания на создание ценности всегда были связаны с утверждениями о сравнительной производительности определенных групп общества, зачастую имевшими отношение к фундаментальным сдвигам в лежащей в их основе экономике – от сельского хозяйства к промышленности или от экономики, ориентированной на массовое производство, к экономике, основанной на цифровых технологиях.

В главах 1 и 2 будет рассмотрено, каким образом экономисты начиная с XVII века рассуждали о регулировании роста при помощи наращивания производительных видов деятельности и сокращения непроизводительных – это представление концептуализировалось посредством теоретической границы сферы производства. Дискуссия об этой границе и ее тесная связь с идеями о категории ценности на столетия вперед повлияли на предпринимаемые государством меры стимулирования экономического роста – но и сама граница сферы производства менялась под влиянием неустойчивых социальных, экономических и политических условий. В главе 2 будет внимательно рассмотрен самый значительный из этих сдвигов. Начиная со второй половины XIX века категория ценности из объективной превратилась в более субъективную, привязанную к индивидуальным преференциям. Эта революция имела тектонические последствия. Произошло размывание границы сферы производства как таковой, поскольку почти все, что могло обладать ценой или могло с успехом претендовать на создание ценности – например, финансы, – внезапно оказалось производительным. Это создало возможность для увеличения неравенства, стимулируемого отдельными экономическими субъектами, способными похвастаться своей исключительной «производительностью».

Как будет показано в главе 3, где рассматривается развитие систем национальных счетов, идея границы сферы производства продолжает воздействовать на понятие выпуска продукции (output). Однако есть фундаментальное различие между этой новой границей и ее предшествующими формами. Сегодня решения относительно того, что именно составляет ценность в рамках национальных счетов, принимаются путем смешения различных элементов: во-первых, это всё, чему можно законно назначить цену и обменять; во-вторых, присутствуют прагматичные политические решения, такие как учет технологических изменений в компьютерной индустрии или неприлично большой размер финансового сектора; наконец, есть практическая необходимость в поддержании управляемости подсчетами в очень крупных и сложных современных экономиках. Все это, конечно, замечательно, однако факт дискуссии о границе сферы производства больше не носит определенный характер и не имеет явной связи с идеями по поводу категории ценности, означает, что экономические субъекты способны – путем последовательных лоббистских усилий – незаметно располагаться внутри этой границы. В этом случае их деятельность по изъятию ценности учитывается в ВВП – и очень мало кто это замечает.