Ключевым моментом, с точки зрения Маркса, является то, что труд производителен, если – и только в этом случае – он производит некую прибавочную ценность для производственного капитала, двигателя капиталистической системы – иными словами, производит ценность, которая с избытком превосходит ценность рабочей силы. Поэтому для Маркса граница сферы производства определяется не тем или иным сектором экономики или конкретным занятием, а тем, как порождаются прибыли – точнее, осуществляется ли некое занятие в контексте капиталистического производства. Только капиталистическое предприятие будет накапливать прибавочную ценность, которая может привести к расширению производства. Именно так воспроизводит себя капиталистическая экономика.

Участие в «обращении» или зарабатывании процента не является приговором для «полезности» подобных видов деятельности. Как утверждал Маркс, для капитала было просто необходимо трансформироваться из товарной формы в денежную и обратно[94]. В действительности Маркс полагал, что хорошо функционирующая сфера обращения способна повысить норму прибыли, сократив время оборота капитала. Если же «сфера обращения» не функционирует должным образом – например, если питающая ее кредитная система неэффективна, – то она несет в себе риск поглощения слишком большого «ломтя» той прибавочной ценности, которую капиталисты рассчитывали создать, продавая свои товары, и в результате станет ограничителем роста.

Сделанное Марксом уточнение введенного Адамом Смитом различения между производительными (промышленность) и непроизводительными (услуги) секторами оказалось куда более тонким. Как можно увидеть на рисунке 5, в теории ценности Маркса всякое частным образом организованное предприятие, оказывающееся внутри сферы производства, является производительным вне зависимости от того, оказывает ли оно некую услугу или занимается чем-то еще. Достижение Маркса в данном случае заключалось в том, что он вышел за рамки простой классификации занятий и разместил их в рамках картины капиталистического воспроизводства[95]. Границу сферы производства Маркс теперь проводил между, с одной стороны, производством товаров и услуг и, с другой стороны, всеми теми функциями капитала, которые не создавали дополнительной прибавочной ценности, такими как процент, взимаемый ростовщиками, или спекулятивная торговля акциями и облигациями. Функции, лежащие вне границы сферы производства, получают свою долю прибавочной ценности в обмен на обеспечение обращения капитала, предоставление денег или создание возможностей для избыточных (монопольных) прибылей.

Более того, проводя различие между разными типами капиталистической деятельности – производством, обращением, капиталом, приносящим проценты, и рентой, – Маркс наделяет экономиста дополнительным диагностическим инструментом, позволяющим проверить состояние конкретной экономики. Достаточно ли хорошо работает сфера обращения? Достаточно ли возможностей для вывода капитала на рынок, с тем чтобы он мог быть обменян и реализовал свою ценность, а также был реинвестирован в производство? Какая доля прибыли уходит на уплату процента – и одинакова ли она для всех капиталистов? Создают ли редкие ресурсы (например, интеллектуальные, наподобие патентов и изобретений) преимущественные условия для имеющих к ним доступ производителей и порождают ли они для этих производителей сверхприбыль», или ренту?

Рикардо и Маркс уточняли теорию ренты, дабы дать ясное понимание того, что рента является доходом от перераспределения ценности, а не от ее создания. Землевладельцы не создают землю, однако могут получать доход от своего права не допускать к ней кого-либо (капиталистов), кто мог бы использовать ее для производства ценности. Рента любого рода в основе своей представляет собой претензию на совокупность общественной прибавочной ценности и поэтому снижает прибыли производительных капиталистов. Как мы увидим в следующей главе, неоклассическая (ортодоксальная) экономическая теория принципиально трансформировала это представление о ренте в идею несовершенств и препятствий – с которыми можно успешно конкурировать.

Все обозначенные проблемы вновь вышли на первый план после финансового кризиса 2008 года. В их основе – вопрос о том, каким образом финансовый сектор стал служить сам себе, а не тому, что американский экономист Хайман Мински (1919–1996) называл «капитальным развитием экономики»[96]. Иными словами, вместо того чтобы стимулировать промышленное производство, финансы просто выродились в нечто вроде казино, нацеленного на присвоение как можно большего объема существующего прибавочного продукта[97]. Однако решающее значение для мер, направленных на реформирование всей системы, имеет то, рассматривается ли это казино как просто некое несовершенство или же как стабильный источник незаработанного дохода (при условии, что видам деятельности, не создающим ценность, тем или иным образом позволено появляться в системе как таковым).

Попытка Маркса определить границу сферы производства была более строгой, чем у Смита и Рикардо, и определенно ушла далеко вперед в сравнении с Петти и Кингом. Маркс ввел представление о рабочей силе как об объективном и неизменном стандарте ценности, основанном на том принципиальном основании, разделяемом предшествующими экономистами, что ценность проистекала из труда. Кроме того, Маркс был согласен со своими предшественниками, что государство является непроизводительным. Первые представители экономической теории и экономисты-классики оставили в наследие идеи о ценности – о валютах и протекционистских мерах, о свободной торговле, ренте, государстве и технологиях, – которые многократно воспроизводились на протяжении нескольких столетий и по-прежнему живы сегодня.

В следующей главе мы рассмотрим, каким образом интеллектуальный мир классических экономистов был почти перевернут с ног на голову в тот момент, когда на рукописях, над которыми Маркс работал в библиотеке Британского музея, еще не успели высохнуть чернила.

В руках Маркса теория ценности стала мощным инструментом анализа общества. В то время как Смит восхвалял достоинства погони индивида за счастьем и прибылью, а Рикардо сделал героем экономики капиталистического предпринимателя, Маркс был куда более критичен в отношении обеих этих фигур. По мере развития промышленной революции, приводившего к обнищанию массы европейских трудящихся, его теория ценности оказывалась не просто набором абстрактных идей, а активной критикой той системы, развитие которой Маркс наблюдал вокруг себя. Если труд производил ценность, то почему он по-прежнему пребывал в бедности и нищете? Если финансисты не создавали ценность, то почему они становились настолько богатыми?

И все же дни трудовой теории ценности были сочтены. В этой главе речь пойдет о новой совокупности идей, которые развернули вспять предшествовавшую им точку зрения, согласно которой ценность была сосредоточена в объективных условиях производства, а все иные экономические категории, такие как цена товаров и услуг, были им подчинены. Классические экономисты уступали пальму первенства новому поколению – неоклассикам.

Число социалистических критиков теории ценности начало расти еще до того, как Маркс закончил писать «Капитал». Группа, получившая название социалистов-рикардианцев, использовала трудовую теорию ценности Рикардо, чтобы призывать к повышению заработной платы рабочим. В ее состав входили ирландец Уильям Томпсон (1775–1833), британцы Томас Годскин (1787–1869) и Джон Грей (1799–1883), а также Джон Брей (1809–1897), который родился в США, но некоторое время работал в Великобритании. Все они выдвигали очевидный тезис: если ценность товаров проистекает из труда, то и доходы от их продажи следует направлять рабочим. Эта же идея легла в основу доктрины кооперативизма текстильного фабриканта Роберта Оуэна (1771–1858), для которого решение проблемы заключалось в том, что рабочие должны участвовать во владении как фабриками, так и создаваемой государством инфраструктурой. Маркс и Энгельс благожелательно относились к некоторым подобным группам, однако были крайне неприязненно настроены к другим, которые, по их мнению, не располагали надлежащей теорией по поводу того, почему дела плохи. Маркс и Энгельс сотрудничали с теми группами, которые были склонны поддерживать их критику капитализма.