Смит, Рикардо и их современники получили известность как «классические» экономисты. Маркс, более поздний первопроходец экономической науки, стоит несколько в стороне от этого собирательного наименования. В самом слове «классический» содержался намеренный отголосок того статуса, которым наделялись писатели и мыслители древнегреческого и древнеримского мира, чьи работы в конце XIX века, когда стал использоваться термин «классические экономисты», оставались краеугольным камнем в образовательном процессе. Классические экономисты заново провели границу сферы производства – таким образом, чтобы она больше соответствовала той эпохе, современниками которой они были: во времена Смита видное место все еще принадлежало ремесленно-кустарному производству гильдий, затем уступившему крупномасштабной промышленности с огромным количеством городских рабочих – пролетариата, о котором в третьей четверти XIX века писал Маркс. Нарождающаяся научная дисциплина классических экономистов недаром называлась «политической экономией». Для их современников не казалось странным, что экономическая теория была непосредственной частью изучения общества – напротив, они бы сочли странной широко распространенную сегодня идею, что экономика является нейтральной технической дисциплиной, которой можно заниматься в отрыве от доминирующего социального и политического контекста. Несмотря на то что теории классических экономистов различались во многих аспектах, они разделяли две основополагающие идеи. Первое: ценность проистекает из затрат на производство, в первую очередь трудовых. Второе, что проистекает из первого: деятельность, которая следует за ценностью, созданной трудом, например, финансовая сфера, сама по себе ценность не создавает. У Маркса, как мы увидим, присутствует более тонкое понимание этого различия.
Адам Смит: рождение трудовой теории ценности
Адам Смит, родившийся в 1723 году в семье таможенного чиновника в Керколди, что в шотландском графстве Файф, стал профессором философии морали в Университете Глазго еще до того, как в поле его интересов попало то, что мы сегодня называем экономическими вопросами, хотя в те времена подобные предметы испытывали глубокое воздействие философии и политической мысли.
В «Богатстве народов», появившемся в момент, когда Британия уже основательно стала на путь промышленного капитализма, Смит заострял внимание на роли разделения труда в мануфактурном производстве. Приведенное им описание производства на булавочной мануфактуре сегодня по-прежнему упоминается в качестве одного из первых примеров организационных и технологических изменений, лежащих в основе процесса экономического роста. Объясняя тот громадный прирост производительности, который произошел после того, как один и тот же рабочий перестал отвечать за производство всей булавки, а стал заниматься лишь какой-то одной небольшой частью всего процесса, Смит показывал, каким образом разделение труда обусловило нарастание специализации, а следовательно, и производительности:
Мне пришлось видеть одну небольшую мануфактуру такого рода, где было занято только десять рабочих и где, следовательно, некоторые из них выполняли по две и по три различные операции. Хотя они были очень бедны и потому недостаточно снабжены необходимыми приспособлениями, они могли, работая с напряжением, выработать все вместе двенадцать с лишним фунтов булавок в день. А так как в фунте считается несколько больше 4000 булавок средних размеров, то эти десять человек вырабатывали свыше 48 000 булавок в день. Но если бы все они работали в одиночку и независимо друг от друга и если бы они не были приучены к этой специальной работе, то, несомненно, ни один из них не смог бы сработать двадцати, а, может быть, даже и одной булавки в день. Одним словом, они, несомненно, не выработали бы l/240, а может быть, и 1/4800 доли того, что они в состоянии выработать теперь в результате надлежащего разделения и сочетания их различных операций[55].
Эти догадки были оригинальными и глубокими. Смит писал в то время, когда в ходе промышленной революции на фабриках масштабно внедрялись машины. Поставив разделение труда себе на службу, механизация радикально увеличивает производительность – главный механизм экономического роста. Однако к этой принципиальной мысли Смит смог прийти даже из наблюдения простой, без использования техники реорганизации труда, благодаря которой каждый рабочий специализировался на отдельной специфической области и развивал свои навыки в ее пределах.
Столь же значимым оказался его анализ того, каким образом «рынок» предопределяет способ взаимодействия потребителей и производителей. Это взаимодействие, полагал Смит, не объяснялось «доброй волей» или централизованным планированием[56] – напротив, оно происходило благодаря «невидимой руке» рынка:
Каждый отдельный человек постоянно старается найти наиболее выгодное приложение капитала, которым он может распоряжаться. Он имеет в виду свою собственную выгоду, а отнюдь не выгоды общества. Но когда он принимает во внимание свою собственную выгоду, это естественно, или, точнее, неизбежно, приводит его к предпочтению того занятия, которое наиболее выгодно обществу… Он преследует лишь свою выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения[57].
Как и Кенэ, Смит выступал с более универсальной критикой меркантилистской политики, которая, полагал он, ограничивала конкуренцию и торговлю. Кроме того, он настойчиво призывал к мерам, которые бы повышали объем накоплений, а следовательно, и объем капитала, доступного для инвестирования, а не для непродуктивного потребления (например, приобретения предметов роскоши). Однако у Смита в центре производительной экономики находились промышленные рабочие, а не крестьяне, как у Кенэ. Источником ценности был промышленный труд, а не земля[58], – так состоялось рождение трудовой теории ценности.
Для основной части современной экономической теории Смит стал «свадебным генералом» благодаря его идеям о том, каким образом капитализм основывается на априори неизменном человеческом поведении, в первую очередь на личном интересе и конкуренции в рыночной экономике. Его метафора «невидимой руки» приводилась ad nauseam для подкрепления нынешнего ортодоксального представления о том, что предоставленные сами себе рынки могут привести к оптимальному для общества результату, который на деле окажется более благотворным, чем в случае государственного вмешательства в экономику.
В действительности же книга Смита является собранием рекомендаций для политиков и лиц, принимающих ответственные решения. Отнюдь не отдавая все на откуп рынку, Смит видел свою задачу в том, чтобы дать «государственным деятелям» руководство к действию для «обогащения как народа, так и Государя»[59], то есть для увеличения богатства народов. Именно здесь на сцену выходит его теория ценности. Смит был убежден, что экономический рост зависел от увеличения относительной доли мануфактур – фабрик, использующих труд прежде независимых ремесленников или сельскохозяйственных работников, которые становятся наемными тружениками, – а также Смит был уверен, что для осуществления этой задачи необходима свободная торговля. Недругами роста, по мнению Смита, были, во-первых, протекционистская политика меркантилистов, во-вторых, гильдии, защищавшие привилегии ремесленников, а в-третьих, знать, которая безрассудно тратила свои деньги на непроизводительный труд и чрезмерное потребление. Как и Кенэ, Смит считал, что использование слишком большой доли трудовых ресурсов на непроизводительные цели, такие как чрезмерное накопление денежной массы – а эта практика все так же влияет и на сегодняшние экономики, – препятствует накоплению богатства той или иной нацией.
