Поместили в карантинный блок. Завоет сирена – подъём, всех выгоняют строиться на лагерь-аппель (проверку). Несколько бараков закреплено за одной эсэсовкой – женщиной-палачом. Они нас считают, мимоходом награждают пощёчиной, тех, кто не может стоять – пинком. Сверяют общее число. Если в каком бараке не хватает – пускают собак. И тогда найденную жертву собаки или загрызают до смерти, или её добивают и она попадает в крематорий.[76] У меня оставался сын и мне надо было выжить, и вот наконец, меня почти оставили в покое, определили в блок, для особо опасных русских, где я и должна была, по их версии тихо сдохнуть от голода, тяжёлой работы и побоев, но не тут-то было. У меня цель – побег, потому для начала я возглавила одну из подпольных ячеек комитета, который, впоследствии и организовал побег. Побег, который разработал в мелких деталях наш Командир – подполковник Бурмин. Сам он сбежать уже не мог – Аджимушкайский Ад забрал остатки его здоровья – передвигаться Командир мог только с помощью костылей, а наш дистрофический организм не позволял нести его, после совершения побега…

Побег удался. Потом долгое путешествие в пустом вагоне в неизвестном для нас направлении. Потом девочка Одри. Потом Арман. Мы были свободны, но Родина была далеко. Сопротивление. Госпиталь. Работала не покладая сил. Потом настало время возвращения на Родину. Сводки с фронта были обнадёживающие. Львов наш. Войска уже вышли к границам СССР. Арман предоставил нам самолёт, и мы начали собираться домой. Руководил сборами наш Наум, мастер на все руки, полиглот, шутник и немного бабник, умудрился влюбиться в Одри, но в тоже время и абсолютно бесстрашный боец, когда дело доходило до боя.

Помню, как он однажды вошёл к нам в госпиталь «Сопротивления» и не поздоровался со мной, а сразу начал заигрывать с медсестричкой-француженкой, ну я к нему подошла сзади и дала дружеский подзатыльник со словами:

– Ты почему не поздоровался, Наум?

– Отметил вас, мадам, сразу, но заменил громкую фразу на полупоклон, чтобы не отвлекать и не прерывать скрежет медицинско-инструментальный ритм, – как обычно отшутился он, но при этом покраснел, как помидор.

– Я тебя неделю не видела, как протекает твоя жизнь? – спросила я.

– Неделя была циничной.

– Почему?

– Томительным ожиданием очередной встречи с оккупантами земли французской, и вот наконец сегодня в ночь мы идём спасать детишек! И это очень здорово!

История одной фотографии

На снимке видны деревья с объеденной узниками корой в лагере для советских военнопленных «Шталаг-350» (Stalag 350/Z) в Саласпилсе. Осень 1941 года. В лагере Stalag 350/Z погибло 47000 советских воинов.

Матвей из Ленинграда[77]

Я знаю сотни способов вытащить русского медведя из берлоги, но ни одного – чтобы загнать его обратно.

Отто Фон Бисмарк. Канцлер Германии

История о том, как мой боевой товарищ не стал Героем Советского Союза, а стал военнопленным …

Осенью 1941 командовал Матвей канонерской лодкой на Балтике, честно командовал, матросов не обижал, за спины не прятался, бил фашистов, как страна приказывала. В один из выходов в море потрепал его лодку немецкий линкор, здорово потрепал, еле ушли, дымами прикрываясь нырнули в минное поле. Линкор преследовать не стал и отстал на пару сотен кабельтовых от них, в надежде на то, что сами подорвутся или дым рассеется и тогда добьют наших без особых проблем. И принял Матвей решение, вплавь, разгребая мины руками уходить от преследователя, прикрываясь дымом, благо было пока из чего его делать. Октябрь, Балтика, температура воды чуть выше 10 градусов.

Кого послать? Боцман пожилой уже, матросики, практически все ранены, он да механик остались. Ну и поплыли они поочередно, меняясь каждые пять минут, по волнам, толкая мины. Тяжелейшее переохлаждение было им наградой, но корабль спасли, минное поле прошли и исчерпав весь запас дымовых шашек ушли от преследования.

По возвращении в Кронштадт всю команду в госпиталь отправили, кого раны лечить, а кого и отогревать. Представили Матвея нашего тогда к звезде Героя, а механика к Красной Звезде.

И вот Матвей отлёживается в госпитале, лечится всеми способами, включая народные-хороводные. И полюбил к нему с задушевными разговорами и спиртом захаживать начальник хозчасти. Земляками оказались, общаются, за жизнь трындят уже третью неделю, аж печень у Матвея стала побаливать. И вот, когда они уже сдружились не разлей вода, предложил ему начальник хозчасти дел провернуть, пайки матросские переполовинить по возвращении Матвея на корабль, а он поможет реализовать, с помощью барыг сухопутных, у него всё отлажено, не первый раз замужем, так сказать. Ну, а прибыль с продажи поделит с ним пополам, так сказать «по-братски, по-честному». Обидно тут Матвею нашему стало, что его приняли за крысу какую флотскую, каких он собственными руками душил на войне, если они ему попадались, какие в Ленинграде голодным блокадникам матросские пайки продавали, ну и не утерпел Матвей и засунул он начальника хозчасти головой в дырку туалета, что на улице, да так засунул, что его еле откачали. Но что тут началось! Шум-гам, крики-вопли-сопли! Вменили ему покушение на жизнь старшего офицера, потом трибунал… Ничего Матвей тогда не рассказал ни на следствии, ни на суде, не привык он доносчиком быть. В итоге Звезду Героя ему не дали, а вот офицерского звания лишили, ну и отправили в штрафную роту. Там его ранило и контузило – смыл, так сказать, позор свой, которого не было, кровью. И после этого ранения перевели опять на флот, но уже матросом. Потом он на «Невском пятачке» в рукопашной бился, на суше, хоть и моряком был, а как так получилось, да просто после того, как его во флот вернули, на катер, то подбили их. Катер утонул, а он сутки в Балтийском море провёл, жилет спас. Поэтому и на суше оказался, да в самом пекле Ленинградского фронта (речь, по сей видимости, идёт о «Невском пятачке» – прим. автора), где погибло пятьдесят тысяч бойцов на клочке земли шириной километр и глубиной в триста метров.

Как-то рассказал нам Матвей об одном событии летом 1942 года. Дело было недалеко от Новой Земли, из Архангельска, группе кораблей, где служил Матвей, было приказано идти на встречу конвою, который числился у них под номером PQ–17. Их радист выстукивал по секретным каналам с помощью азбуки Морзе шифрограммы о том, в каком квадрате они их ожидают, но всё было безрезультатно! Перехват же немецких радиосообщений прояснил обстановку, оказалось, что из всего состава конвоя[78] избежали потопления «только три судна, остальные транспорты были уничтожены». Также немцы сообщали, что они ведут поиск оставшихся самолётами-разведчиками и подводными лодками. Они усилили посты, потому что вместе с конвоем могли появиться и немецкие подводные лодки в большом количестве.

Мы бороздили море вдоль и поперёк. Но конвоя, вернее остатков конвоя на горизонте так и не увидели. И вот в эфире мы перехватили радиограмму, которая приказывала немецким подводным лодкам идти домой, на базу. Командир принял решение пройти вдоль кромки арктических льдов ещё раз. И вот мы наконец услышали долгожданную морзянку по секретному каналу! Конвой, который теперь, почему-то назывался «Белый Шерман» тоже шёл по кромке арктических льдов навстречу нам, в сторону Новой Земли. Мы им дали наши координаты и дали им команду держать курс на пролив Маточкин Шар.

До места назначения дошли одиннадцать судов. Одиннадцать из тридцати пяти транспортов горемычного каравана PQ–17. После того, как мы их доставили по месту назначения, командир конвоя, по-моему, его звали Лео, рассказал нам, как он переименовал конвой после того, как их бросило бравое сопровождение, как принял решение идти не к берегу, а в сторону льдов, где немцы, из-за боязни столкновения с арктическими льдами, обычно не появляются. Герой, что сказать.