Что я хочу сказать, ветераны, которые вытащили войну – давно ушли и ничего, никому не рассказали. Незаметно мы потеряли самое главное – воспоминания именно тех людей, большей частью крестьянства, которое вынесло на себе всю тяжесть боев Великой Отечественной войны. В сороковые годы им было по 30–40 лет, последние из них тихонько ушли из жизни ещё в конце того века. Сейчас в России остались ветераны, которые уходили на фронт в семнадцать-восемнадцать лет, то есть люди 1924-25 годов рождения, на фронт они в большинстве своём прибыли под конец войны, потому ужасов начала войны и всех её переломных моментов, просто не застали, потому и рассказы их о войне совсем другие, а старая гвардия вообще ничего о войне не рассказывала…

Жизнь подходит к концу, мне уже под сотню лет, в какой-то момент пришло осознание того, что нынешнее поколение, которое живёт в сытости и достатке, теперь будет судить о той войне по всяким псевдогероическим и ненастоящим фильмам, в том числе, в стиле жесткой пропаганды, липким фильмам Голливуда. Если не публиковать дневники и заметки настоящих фронтовиков, их рассказы, интервью, записки, например те, которые использованы в этом романе, то скорее всего следующее поколение будет свято верить в то, что наше участие в уничтожении нацизма было номинальным, а войну, на самом деле, выиграли Америка с союзниками. Под таким соусом быстро забудутся все зверства и насилие, которым подвергался наш многострадальный народ, а страны бывшего СССР, где ещё об этом помнят, будут стирать с лица земли с помощью цветных революций, будут оправдывать миллионы замученных и казнённых какой-нибудь необходимостью, как например сейчас оправдывают применение атомного оружия против Японии сами японцы, говоря, что именно это остановило их армию, а так бы погибло ещё больше народа, и это, к сожалению, не шутка. От этого становится просто страшно.

Муфтий северной Осетии Хаджимурат Гацалов.

Воспоминания ветерана, вернее просто ответ на вопрос:

– Что же такое НЕНАВИСТЬ?

«Я до войны, что такое ненависть и не знал, потому, как причин её испытывать не было. Горе разное было. Собаку, которую сам выкормил молоком козьим – волки зарезали. Бабушка с лестницы упала – разбилась, похоронили. Это было горе. Война началась – это беда. А вот ненависти не было.

Любовь была. Да и сейчас свою бабку люблю.

Я из деревенских, с трактором на «ты», техника ведь схожая с танками, потому в сорок первом, когда война уже гремела тогда вовсю, взяли меня без разговоров в танковое училище.

Был у нас в училище один старшина-инструктор – кличка у него была «в задницу раненый». Его, действительно, туда ранило вскользь, пулей. И он по этому поводу, вероятно, комплексовал.

Раз в заднее место ранен – значит трус. Глупость, конечно, страшная – много там выбирает пуля или осколок – куда попал, туда и попал. Но этот старшина, как волк ходил с утра до ночи, злой, аки чума, ну и вымещал на нас всю свою глупую ненависть. Как только не измывался он над нами. И чуть что не так – орет:

– Трусы, дезертиры, сопляки… Под трибунал пойдете!

Поначалу нам было страшно, а потом мы попривыкли и поняли, что старшина наш был, что ни на есть самый обычный трус, но с властью, какой-никакой, над нами, над салагами, значит.

Раненый – понятно, на передовой побыл – понятно, и обратно туда явно не хотел – тоже понятно. Как-то на самом деле двоих ребят наших, уже не припомню за что, подвел-таки под трибунал.

Ребята решили его придушить ночью. Я был против! Нельзя нам об такую сволочь руки марать! Пообещал придумать план, как его на передовую отправить, ну и придумал.

Было на полигоне, на стрельбах и прочих тренировках, такое упражнение – оборона танка в ближнем бою. Через верхний люк надо было гранату кинуть в цель. Боевую гранату.

Он нас этим упражнением замордовал, вот буквально замордовал!

Нам стало понятно, что он на самом деле трус и страшно боится, что кто-то из нас гранату внутрь танка уронит, где он, драгоценный, сидит и нами командует.

Я припрятал в башне заранее кусок железяки, похожий в темноте (а в танке темно) на гранату, ну и вызвался кидать гранату первым. Трус подает мне (весь потный, он всегда со страху потел) гранату и начинает свою обычную брань:

– Докладывай, что должен делать, сопля!

Я начинаю монотонно бубнить:

– Вынимаю чеку, открываю люк, бросаю гранату, – в этот момент выбрасываю железяку вниз, которая загрохотала, как прощальный вальс немца Шопена, говорю – ёпрст! – и выкидываю гранату из танка, при этом не забываю закрыть люк, чтобы этот дурачок из танка под осколки гранаты не рванул.

Он, таки рванул и ударился головой в закрытый люк, что-то там с матами, и тут прозвучал взрыв гранаты снаружи танка. Он затих и от него повеяло чем-то странным, до боли знакомым, как летом из солдатского уличного туалета.

Он молча открыл люк, вылез и бегом кинулся к ближайшему озеру. Мы же наблюдали всю дорогу на его задней части всё увеличивающееся в размерах рыжее пятно.

Кличку, понятное дело, мы ему поменяли (на «засранца»), но и он ещё более озверел, но стал нарушать инструкцию – заставлял нас всё делать снаружи танка (на половину высунувшись, пока гранату не кинем, а потом уже позволял забираться внутрь). И так было до тех, пор, пока проверяющие не увидели! Да как его построили, да какими словами его обложили! Мать моя, женщина! И покойников он на фронт готовит! Да такого танкиста в поле сто раз из автомата застрелят фашисты! Обозвали вредителем и исполнили нашу мечту – отправили на фронт!