После Аджимушкайского ада ты не мог ходить самостоятельно, только с помощью самодельных костылей, а с ними, как ты говорил, далеко не убежишь. Но мы с Созирико, Матвеем, Андреем, Георгием и Валентиной смогли. Сначала Созирико подменил свои документы и его, на самом деле не его, похоронили. Он воспользовался документами майора из Черкесска и тогда его перевели вместе с нами на будущее место побега, где всё и случилось…
Командир. У нас у всех были позади страшные истории, которые мы пережили, и мы их рассказывали по очереди в полной темноте после отбоя. Но твоя история у всех нас, видавших разное и большей частью мерзкое и ужасное, вызвало такое гнетущее чувство, что замученные заключенные не сомкнули глаз до утра …
А утром все, кто слышал эту жуткую в своей правдивой простоте историю каменоломен, молча подходили к подполковнику и жали ему руку, и не с первого раза решались посмотреть ему в глаза …
Понимая, что они, возможно, не смогли бы выдержать то, что смог выдержать этот обычный с виду, но, по сути, железный и несгибаемый человек…
Ранней весной нас ждало маленькое чудо, главным героем которого стал крупный кролик с белым хвостом, который неожиданно для нас вырыл себе нору и начал в ней жить, неподалёку от забора из колючей проволоки. По всей видимости он сбежал от своего хозяина-фермера, да так, что его никто не мог найти. Мы, конечно, мечтали, чтобы он прорыл нору в нашу сторону, которую мы бы смогли расширить, и таким образом сбежать из лагеря. Потом мы увидели, как у него в норе появилась беременная белая собака, а через время оттуда начал доноситься визг малышей. Мы впервые в жизни видели такую странную дружбу кролика и собаки, и очень любили наблюдать за таким странным «общежитием», но через несколько дней белую собаку загрызли овчарки, которые охраняли концлагерь. Мы наблюдали за этим неравным боем (трое немецких откормленных овчарок против бездомной худой белой дворняги), шансов у неё не было. Идиллии пришёл конец.
Но, как-то в одно солнечное утро из норы вылез кролик и с ним три разномастных щенка, огляделись и опять спрятались. Следующий раз мы их увидели ближе к ночи. Щенки очень осторожно, полностью копирую поведение папы кролика, вылезли, обследовали окружающее пространство и направились в сторону ближайших кустов и густых деревьев. В той стороне находился блок для офицеров. Там же было и место, куда выкидывали отходы из их столовой (зимой, когда на деревьях не было листьев, мы с трудом, но рассмотрели, что где находится, когда готовились к побегу). Так продолжалось каждую ночь. Днём они сидели в норе, ночью выходили в поисках пищи, и неизменно папа кролик впереди, трое щенят за ним…
Помню твою пламенную речь, в ночь, перед побегом…
– Идёт война. Долгая, жестокая, изнурительная война, которая коренным образом изменит наш мир и нашу страну. Я знаю, что мы победим. Кто-то будет ранен, кто-то убит, кто-то пропадёт без вести, но коричневая чума будет побеждена. Мы избавим планету от очередного маньяка у власти, ведь больше не кому, на самом деле. И построим новый мир, в котором будет место милосердию, справедливости и любви.
Но для этого надо быть сильным и иногда, безжалостным, ведь только с помощью силы мы сможем укротить обезумевших зверей, питаемых гитлеровской пропагандой, которые желают всем народам нашей многонациональной Родины, только одного – полного уничтожения. Европа и весь католический мир – уже под их властью, у них цель была его завоевать. Нас же, наш мир, в котором есть место и цыганам, и азиатам, и евреям, и кавказцам, должен быть уничтожен. Так говорит их пропаганда и так действуют их солдаты. У нас есть главный союзник – правда, православные её называют – Бог. У нас есть направление – свобода всем порабощенным! И у нас есть фундамент, который замешан на крови русского народа, где вместо песка – Правда, а вместо цемента – Справедливость. Значит мы непобедимы. Но это необходимо довести до каждого русского человека, чтобы он знал, ради чего живёт, знал на чём строится воспитание детей, и, главное, не знал, что лежит в основе нашей будущей победы.
Ну, а сейчас, у нас нет задачи выжить на этом рубеже, есть задача – уничтожить врага. Только так, кстати, и можно выжить…
KZ Mauthausen
Концлагерь «Маутхаузен» с 8 мая 1939 года был преобразован из лагеря для неисправимых уголовников-рецидивистов в трудовой лагерь для политических заключенных. В подчинении «Маутхаузена» (Австрия) находились 52 второстепенных лагеря. С 1938 года по 1945 год через KZ Mauthausen прошло около 335 тысяч заключённых, включая женщин, детей и подростков.
Последний заключенный под номером 139317 прибыл в лагерь 3 мая 1945 года, а уже 5 мая 1945 года Mauthausen был освобожден союзными войсками.
Вскоре был Нюрнбергский процесс, где среди прочих был допрошен узник Mauthausen – испанский журналист Франсуа Буоа, который свидетельствовал о судьбах русских пленных в KZ Mauthausen:
«Первые военнопленные прибыли в 1941 году. У них была отобрана вся одежда, которой и без того было крайне мало. Им было разрешено сохранить только брюки и рубаху, а дело было в ноябре и в Маутхаузене было более десяти градусов мороза. Через три месяца из 7000 русских военнопленных в живых остались только 30…[19] Был один так называемый блок номер двадцать. Он находился внутри лагеря. В нём находились русские военнопленные – офицеры и комиссары, несколько славян, французов и даже, как мне говорили, несколько англичан, всего около двух тысяч человек, которые получали менее одной четверти того рациона пищи, который получали мы. У них не было ни ложек, ни тарелок. Из котлов им выбрасывали испорченную пищу прямо на снег и выжидали, когда она начнет леденеть.
Тогда русским разрешали бросаться на пищу. Ложек, тарелок им не полагалось. Блок никогда не отапливался. В оконных проемах не было ни рам, ни стекол. В блоке не было даже нар. Зимой, прежде чем загнать узников в блок, эсэсовцы заливали из шланга пол блока водой. Люди ложились в воду и просто не просыпались».
Именно здесь в KZ Mauthausen был зверски убит генерал Карбышев Д.М.[20] На узниках блока номер двадцать эсэсовцы отрабатывали навыки убийства человека голыми руками и подручными средствами. Фашистская норма на смерть в этом блоке – не менее десяти человек в день. «Капо» постоянно перевыполняли её в три раза. За время существования блока было уничтожено пять тысяч человек. К концу января в блоке осталось в живых около шестисот человек. В блок номер двадцать KZ Mauthausen направлялись узники, представлявшие собой угрозу Третьему Рейху вследствие своего военного образования, или иных качеств и организационных способностей. Все они были взяты в плен ранеными или в бессознательном состоянии, и за время своего пребывания в плену были признаны «неисправимыми».
История одной фотографии
В сопроводительных документах каждого из них стояла буква «К», означавшая, что заключенный подлежит ликвидации в самые короткие сроки. Поэтому прибывшим в блок номер двадцать не присваивали номер, поскольку срок жизни такого заключенного не превышал двух-трёх недель.
Из воспоминаний старшего лейтенанта Б.:
«…чтобы вы хоть немного себе представляли, что такое жизнь в двадцатом блоке, я вам расскажу, как начиналась ночь…
После того, когда мы закончили делить и поедать объедки, которые нам достались «со стола» узников других блоков, наш капо полил из шланга место, где мы спим – самый теплый (южный) угол блока. В эту ночь мороз опустился до минус шести, потому лужа воды, налитая капо быстро замерзала. Те, у кого была одежда снимали её и клали на землю (в блоке не было пола, впрочем, как и окон), потом ложились на одежду, сверху вторым слоем ложились те, кто был болен, как правило болезнь была одна – воспаление лёгких, чуть реже встречался туберкулёз. Сверху них в полу сидячем положении ложились самые лёгкие[21] по весу из нас и укрывались снятой полосатой одеждой. Капо не успокаивались и на прощание перед сном поливали нас ледяной водой ещё раз. Вода стекала вниз и уже не замерзала. Та вода, что намочила одежду, которой мы были прикрыты сверху, оставляла полосатую униформу узников влажной до утра. Кашель раздавался со всех сторон. Крики, предсмертные проклятия, стоны, вопли и судороги умирающих, которым мы ничем не могли помочь. Молитв мы не знали, да и помогли бы они в аду – я не знаю. Когда умирал очередной узник, а понять было просто – он переставал дышать, и как правило мочевой пузырь покойника опорожнялся перед смертью и быстро коченел. Мы вытаскивали бедолагу из нашего муравейника и относили ко входу. В особо сильные морозы ждали до утра. За ночь умирало несколько десятков человек. Это происходило каждую ночь. Каждую фашистскую, будь она проклята, ночь … Снились ли нам сны, не помню. Скорее сплошной и непрекращающийся полубред, полусон, полуявь. Хотя в ночь перед побегом, я отключился на несколько минут и мне на самом деле приснился полноценный сон, как говорится, в котором я шёл по ячменному полю и гладил созревшие хлеба своей рукой…»
