Площадка опускалась все ниже. Тараканы, будто почуяв добычу, зашевелились, зашебуршали, зашелестели…

Профессор снова приветливо помахал рукой:

— Как вы там, дорогой мой комиссар?.. Помните, кстати, цепь загадочных исчезновений где-то годика за три до появления желтого облака? Вам не довелось заниматься их раскрытием? А ведь это я убивал человечков и скармливал их своим маленьким друзьям. Они сначала отказывались, но, знаете ли, достаточно несколько дней поморить их голодом, и у тараканов появляется дьявольский аппетит. Я бы именно так и сказал: дьявольский…

Все ниже, ниже, ниже опускается площадка… «Сон дважды обманул меня, — подумал комиссар. — Во-первых, главарь вовсе не таракан, а во-вторых, мне не удастся спасти сына».

— Все дело в том, что люди ужасно боятся непонятного. Извините, что веду с вами разговоры в столь неподобающий момент… Однако я, видите ли, соскучился по людям, по простым разговорам. Моя гениальность не только в том, что я — великий дрессировщик. Главное, я понял: человек всегда боится неведомого. Если люди знают как убить своего врага — они его убьют наверняка, важно — чтоб не знали. Вот и все. Боитесь? Напрасно… Утешайте себя тем, что ваши изгрызенные кости, ваш прах станет частью этого замка — замка императора всей земли!

Известно ведь: не надо философствовать некстати. Но профессор забыл об этом. Наверное, если бы он молчал — не вызвал бы такого раздражения у Гарда, но тут уж комиссар не выдержал, достал пистолет, и, ни на что не надеясь, выстрелил.

Профессор пошатнулся и упал.

— Как глупо… Я хотел сделать пуленепробиваемую стену и забыл. Как глупо, — прохрипел профессор.

Надо ли добавлять, что он, конечно, зашатался и, разумеется, упал в бассейн, где мгновенно был съеден тараканами.

А Гард подумал: «Все-таки хорошо, что сны никогда не сбываются до конца», — после чего он куда-то там полез, перелез куда-то — это все не важно.

«И все-таки, в словах того таракана-гиганта что-то было, — подумал Гард, садясь в машину. — Что-то было важное».

Но что именно, Гард никак не мог вспомнить. Зато он точно знал: сыну его уже ничто не грозит.

Историю эту читать не надо: вы вряд ли в ней найдете что-нибудь особо интересное. Ну разве еще раз убедитесь в прозорливости комиссара Гарда, который меняет времена проживания столь же легко, как мы одежду, но в каждом времени проявляет свою прозорливость.

А так… Ну, что за история? Сюжетец, надо признать, весьма незатейлив. Намек на детектив серьезно воспринимать не следует — намек он и есть намек, не более того. Да и пишу я вовсе не для того, чтобы читали. Я пишу для того, чтобы было. Пусть себе пылится в далеком ящике какого-нибудь одинокого стола или хранится в памяти старого компьютера. Главное: зафиксировать правду об этих событиях, которые уже обросли массой домыслов и легенд. Здесь же не будет ни одного красивого, но не проверенного факта. Ни слова лжи. Ни полслова фантастики, вообще — фантазии никакой. Только — правда.

…В то утро комиссар Гард полетел на ракете по близлежащим планетам — такая у него была привычка — и занимался тем, чем привыкли заниматься все комиссары по утрам: он читал газету и пил кофе.

Как догадался проницательный читатель, я рассказываю об этом только для того, чтобы написать фразу: И ТУТ ЗАЗВОНИЛ ТЕЛЕФОН. Что ж это за комиссар, который с чашечкой кофе в руках не бросается по утрам к телефону?

Правда, Гард бросился к видеотелефону. Уж если быть точным. Уж если не врать и не сочинять.

— Алле, — сказал комиссар.

И увидел на экране толстое лицо своего начальника — префекта полиции… Как вы, конечно, знаете (не из жизни — так из литературы), что префекты полиции — люди не особо симпатичные. Поэтому лица у них бывают, как правило, либо чересчур толстые (у плохих, но добродушных), либо чрезвычайно худые (у совсем-совсем плохих). У этого было толстое: щеки с трудом помещались на экране.

— Ну? — спросил Гард.

— Отдыхаешь? — спросило лицо и улыбнулось, отчего щеки исчезли вовсе, остался один рот с ровным рядом белых искусственных зубов. Рот спросил: — Гард, ты конечно, слышал об этой странной смерти в прошлом?

Гард не слышал, но ответил уверенно:

— Разумеется.

— И что ты обо всем этом думаешь: это действительно подвиг или убийство?

«Интересная, видно, история», — подумал Гард, а вслух сказал:

— Я думаю, дорогой префект, что убийство в наше время штука столь редкая, что это наверняка — несчастный случай.

— Вижу, я тебя заинтересовал, — сказал рот и щеки вернулись на место. — Вот и займись.

— Это приказ? — спросил Гард на всякий случай.

— Увидишь Марию — передавай привет, — ответил префект и отключился.

«Глупости, — подумал Гард. — Во-первых, с чего это мне видеть Марию, а во-вторых, с чего бы мне передавать ей привет от всяких толстых префектов».

Занятый этими размышлениями, он открыл газету на первой полосе и увидел огромный заголовок: «ГЕРОИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ В XIX ВЕКЕ».

Надо ли добавлять, что комиссар — разумеется, невольно — почувствовал легкий холодок в районе виска? Известное дело: у комиссаров полиции непременно где-нибудь холодит, когда речь идет о настоящем деле.

Директор Института Истории Земли встретил комиссара Гарда с той нарочитой вежливостью, какую во все времена используют интеллигентные люди, дабы показать, насколько им неприятен собеседник.

— Садитесь, милейший, в креслице, — улыбнулся Директор.

Однако проницательный Гард заметил в его взгляде недобрую мысль, и поэтому сразу решил перейти к делу:

— Мне хотелось бы подробнее узнать обстоятельства смерти Александра Мака.

— Мне тоже хотелось бы, миленький вы мой. Только вот, увы, сие невозможно. И я могу вам повторить только то, что вы знаете и так: в машине времени произошла поломка, после чего Александр Мак самоуничтожился. Это настоящий подвиг, доложу я вам. Не каждый ученый способен на такое.

— Зачем он убивал себя? В конце концов, лучше жить в прошлом, чем не жить вообще.

— Миленький вы мой, — сказал Директор тем тоном, который принят при обращении к неполноценным. — Если вы не понимаете, я вам объясню, дорогуша моя. Прошлое было таким, каким оно было, и другим оно быть не может. Это понятно? Если хоть чуть-чуть изменить прошлое — неминуемо изменится и настоящее, причем предсказать эти изменения невозможно. Это понятно? Фантасты об этом много писали… Или комиссары не читают фантастику?

Гард не ответил. Он не привык отвечать на вопросы — он привык их задавать.

— Любой, даже самый молодой исследователь далекого прошлого понимает: никогда и ни при каких обстоятельствах в прошлое вмешиваться нельзя, — продолжил Директор. — И уж тем более недопустимо, чтобы в прошлом жил человек, который на самом деле там не жил никогда. Невозможно жить и вовсе никак на жизнь не влиять. Вы это понимаете? Александр Мак совершил великий подвиг ученого — он уничтожил себя, чтобы не уничтожить историю. Понятно?

— Непонятно другое, — Гард изо всех сил делал вид, будто его не раздражает тон Директора. — Что за поломка была в машине времени?

Директор рассмеялся:

— Дорогуша моя, может вам еще принцип машины времени рассказать? Если у вас есть в запасе неделька-другая: пожалуйста, я могу. Тот большой агрегат, который находится в нашем институте и благодаря которому работают индивидуальные машины времени, к счастью, не поломался. Его поломка была бы настоящей трагедией. А вот индивидуальная сломалась, ученый погиб. — Вдруг улыбка исчезла с лица Директора. — Повторяю вам: Александр Мак совершил великий подвиг, а в подвиге копаться не надо. Ясно вам? Не стоит порочить подозрениями имя великого ученого. Еще есть вопросы?

Директор говорил так, что его хотелось подозревать. Это насторожило опытного Гарда. Так они и разговаривали теперь — с настороженностью.