С тех пор прошло уже больше трех месяцев, но насколько именно больше Эш точно сказать не мог, потому как однообразные дни сливались друг с другом воедино и без какой-либо явной цели вести их подсчет казалось занятием совершенно бессмысленным.

Раздался скрип ржавых железных петель и в камеру проник тусклый подрагивающий свет. Но вот он усилился, рука тюремщика вытащила старый, давно потухший факел, и водрузила на его место новый, пылающий ярким огнем.

— Завтрак, бродяги, — скрипуче произнес один из заключенных, торопливо вскочив со своих нар, чтобы поскорее занять место у кормушки. Никакого порядка очереди при этом никогда не было, а потому возле заветной дверцы вскоре началась толкотня и переругивания. Это случалось дважды в день во время кормежки и Эш никак не мог понять из-за чего такое происходит. Никакого преимущества первый просунувший в кормушку миску не имел, потому как ему наливали столько же сколько и остальным, а заполнялось ровно столько мисок сколько находилось людей в камере.

— Опять началось, — тихо сказал Вилфрид с нижнего яруса нар, глядя на то, как двое заключенных пихают друг друга плечами возле заветной дверцы.

Эш слез и уселся рядом с товарищем.

— Да хоть какое-то развлечение здесь, — невесело усмехнулся антим.

Внезапно по двери несколько раз ударили чем-то металлическим, а затем раздался рев тюремщика:

— А ну все по нарам, бродяги! Считаю до трех и открываю дверь, чья жопа будет не на лавке, засуну в нее дубинку по рукоять! Три!

Заключенные мигом рванулись от двери, один впопыхах споткнулся и почти плашмя упал на пол, однако тут же вскочил и заторопился к своей лавке.

Лязгнули железные засовы, дверь отворилась, впуская в камеру непривычно уже яркий свет из коридора. Пять или шесть вооруженных одоспешенных охранников втолкнули внутрь крепкого рослого мужчину и тут же закрыли дверь.

Новый заключенный выглядел бывалым уже сидельцем, судя по характерным татуировкам на руках и шее. Впрочем, не только они, но и весь его вид выдавали в нем человека не особенно привыкшего чтить законы: лысый череп и суровый тяжелый взгляд, крепкое телосложение вкупе с тем, как он стоял сейчас в камере. Он выглядел здесь не гостем, а скорее хозяином. Пленник смачно харкнул и сплюнул в сторону, а затем зычно произнес:

— Люди есть здесь?! Или бродяги одни залетные?

— Есть, есть! — подобострастно ответили с одной из коек. Сказавший это заключенный спрыгнул и чуть ссутулившись засеменил к нему. — Меня зовут Бернар Гуи. Я карточный шулер из Рельена.

— Ха, тоже мне человек, — усмехнулся новенький. — Знаешь ли кто я есть?

— Конечно знаю, господин Кусок.

— Последи за языком! Куском меня люди называют, а не крысы помойные. Ну-ка представь меня бродягам, шулер.

Бернар встал возле новенького, вскинул голову и произнес с интонацией, будто объявляет о королевской персоне:

— Это, бродяги, сам господин Жан Реур! Прозвище его Кусок, но так его люди называют, а вам, крысы помойные, надо обращаться к нему по имени и фамилии.

Кусок усмехнулся и отвесил Бернару оплеуху своей миской:

— Не подмасливай меня, ближе один черт не станешь, — а затем обратился к остальным заключенным. — Я большой человек в городе Анора, все кузнецы да каменщики там подо мной ходят. Задержан за убийство чистокровного высерка, что решил объяснять мне и моим людям на каком стуле нам теперь велено сидеть. Ну, выползайте из своих углов, бродяги, сейчас с вами знакомиться будем.

С этими словами Кусок подошел к самым дальним от отхожего места нарам и, согнав с нижней лавки заключенного, сел на его место. Все стали подходить ближе, Эш с Вилфридом переглянулись и последовали примеру остальных.

— Ты, кучерявый, — сказал Кусок тыча пальцем в высокого худощавого мужчину. — Кто таков и за что здесь маешься?

— Франсуа Энвер. Оттрахал и убил несколько шлюх здесь в городе.

— А убивал-то зачем? — с интересом уточнил Кусок.

— Так ведь заплатить денег не было.

— Понятно, — скривился Реур и продолжил знакомство. Двое заключенных сидели за воровство, а еще один за убийство во время пьяной драки в таверне. Наконец, очередь дошла и до Эша.

— Зовут меня, господин, Этторе и пол жизни я занимался то бродяжничеством, то контрабандой, однако, пойман вместе с товарищем, — он кивнул на Вилфрида. — Когда присоединился к отряду Армии Ланкарии.

— А зачем оно тебе надо было, на старости-то лет? — уточнил Кусок.

— Очень уж не люблю демонов и одержимых ими, господин, — с улыбкой ответил Эш. — Свои у меня к ним счеты.

— Ну допустим. А кого знаешь в своем ремесле?

— Капитана знаю и Старшего. Работал с последним еще тогда, когда он у Капитана старпомом числился, но потом наши дороги разошлись.

— Понятно, — кивнул Кусок и добавил. — Нет больше ни того, ни другого, оба кончились, как Рейх поганый пришел. Ну а ты, кто будешь? — кивнул он Вилфриду.

Храмовник представился, как и Эш назвавшись настоящим именем и рассказав о том, что долгое время являлся священником, но, когда церковь принялась выполнять рейхский циркуляр о выдаче людей, снявших с себя проклятие, бросил свое дело и ушел в отряды АЛ.

— Вот! — наставительно произнес Кусок, дослушав историю Вилфрида. — Вот с кого берите пример, крысы помойные! Хоть у кого-то в нашей стране еще остались яйца. Святой отец, да контрабандист рядом встали, чтобы рейскую мразь бить. Так и Хомут, да хранят его душу ангелы, людей своих на войну отправил, а от новой власти потом кинжал отправленный в спину получил. От того-то мы и проиграли позорно, что правят у нас слабаки одни да крысы. Что король покойный, что этот Лукас Кейн. И ведь меньше, чем за два месяца отдались! Да иной раз баба с мужиком ломается дольше, в Ассии, я слыхал, за это время серые на две деревеньки продвинулись, а тут… — он тяжело вздохнул и окинув взглядом заключенных продолжил. — Ну, да ладно, то дела минувшие. А мы тут теперь с вами вот как будем жить. Я и шныряла мой, шулер Бернар, упадем здесь, остальные можете оставаться на своих шконках, но вот любитель шлюх ножом резать, займет нижнее место у сральника. Далее по жратве. Сперва ем я и шулер, за нами миски подставляют старик контрабандист и святой отец. За ними остальные по очереди, и последним пойдет кучерявый.

— А что это я должен и у сральника спать и жрать последним?! — возмутился тот, что назвался Франсуа.

Кусок глянул на него исподлобья и тихо сказал:

— Шулер и ты убийца из таверны, возьмите его за плечи и наступите на ноги.

После секундой заминки мужчины схватили Франсуа и тот затрепыхался, однако, крепко скованные руки сильно ограничивали возможности к сопротивлению.

Кусок при этом неторопливо поднялся, повернул из стороны в сторону корпус, как бы разминаясь, а затем с размаху ударил ребром миски по носу Франсуа. Раздался противный хруст, и мужчина рухнул на пол, держась за окровавленное лицо и подвывая от боли.

Некоторое время Кусок смотрел на него, а затем так же неторопливо сел на свое место и тихо сказал:

— Ты мне еще погунди здесь, шелудивый. Знал я шлюх, что посвятее епископа будут, — он осенил себя святым кругом и глянул на Вилфрида. — Уж прости святой отец, но у меня что за душой, то и на языке. Так вот шлюхи эти с медяками ссаными шли на рынок, жратвы своим детям купить. По приютам не сдавали, пытались воспитать как могли, да выкормить, а потом вот раз и пропадали вдруг, только не по собственной воле. И находили их по грязным канавам всех порезанными. Давно это было и не здесь. На твое счастье, кучерявый, — он снова окинул взглядом заключенных и сказал. — Ну а на этом все, бродяги. Расходимся.

Так потянулись новые дни их пребывания в неволе, ничем особенно не отличаясь от предыдущих. Иногда Кусок подначивал Франсуа разными шуточками, но больше никак не проявлял к нему своей неприязни. Раз в три или четыре дня помимо обычной еды охранник открывал кормушку и вручал Куску передачки. В основном это были фрукты, а один раз ему принесли даже горсть сушеных мясных ломтиков в соли и перце.